Мэри Роуз - Шарлотта Лин

— Нет, Фенхель!

— О да. Я захлопнулась. Повинуйся судьбе, мой пленный повелитель морей.

— Ты с ума сошла. — И тут это случилось, его тело выгнулось дугой, словно волна, и изверглось в нее. Он хрипло застонал, а затем остался лежать между ног, положив голову ей на грудь. Она гладила его стриженые волосы и жалела, что он не отращивает их. Но это было невозможно, поскольку только в такой короткой щетине на море не заводились паразиты. — А если у тебя будет ребенок, глупая ты девчонка?

— Да, ну и что, ты, всезнайка? Ну, будет. У него будут длиннющие и чернющие ресницы над дерзко блестящими глазами, и я буду любить его так безумно, что из него вырастет самый избалованный человек в Портсмуте. Что в этом плохого? Мой избалованный человечек будет лазить в Карлосову миску с тестом, а тетушка будет кричать, что по нему палка плачет, но достанется ему одна лишь нежность. А потом он все равно не умрет и заколет всех мужчин и будет таким же милым и храбрым упрямцем, как его отец.

Она даже без света от огня увидела, что он покраснел в душе. Какое-то время он молчал. Потом сел.

— Я не хочу этого, Фенхель. Только не от меня.

— Что значит не от тебя?

— Если бы ты принесла мне ребенка, — произнес он, — такого, как Лукас или Элизабет, я воспитал бы его. О деньгах нам давно нечего беспокоиться, а сэр Джеймс предложил мне пристроить к этому дому еще один. Так что если бы у тебя был ребенок от другого мужчины, я принял бы его как своего, но я не хочу иметь ребенка, в жилах которого течет моя кровь.

Когда Фенелла шевельнула рукой, он инстинктивно закрыл лицо руками, но тут же опустил их и снова вызывающе посмотрел на нее своими сверкающими глазами. Она вздохнула и тоже села.

— Да, — с грустью произнесла она, — за то, что ты только что сказал, ты действительно заслуживаешь пощечину. Но от меня ты ее не получишь. — Нежно, одними губами она коснулась его щеки. — Тебе придется дать ее себе самому, если тебе еще недостаточно больно от этих глупых мыслей. Как в твоей умной голове может быть уголок, где бы возникла такая чушь? У ребенка, которого я хочу, будет или твоя кровь, или ничья. И почему нельзя? Любой другой мужчина, от короля и до последнего нищего, не хочет ничего больше.

Его глаза сузились.

— И каждый убийца? Каждый еретик? Каждый обманщик?

— Ради всего святого, Энтони! Неужели это никогда не кончится?

Его упрямство рухнуло.

— Не знаю, — пробормотал он и пожал плечами. — Когда-то я думал, что это может закончиться.

— Да, я тоже так думала. Тогда ты прислал мне кольцо и я была самым счастливым человеком на свете.

Он посмотрел мимо нее, в темноту.

— Но это не закончилось.

— Почему нет, любимый? Что случилось с тобой потом, что разрушило эту надежду?

— Ничего, — ответил он.

— Ты лжешь.

— Возможно.

— Я хочу, чтобы ты женился на мне, — услышала она вдруг свой голос. — Сегодня я испугалась до смерти, мой мир пошатнулся, и мне нужна твоя поддержка.

— Я знаю, жизнь моя. Но не получится.

— Опять будешь рассказывать мне, что я должна выйти за Сильвестра, потому что ты меня не достоин? — набросилась она на него. — Ты знаешь, что большинство людей в Англии уже считают иначе? Король даровал тебе пожизненный титул, ты командуешь его кораблем и пользуешься его расположением. Даже в Портсмуте никто больше не осмеливается клеветать на тебя, не говоря уже о том, что мне всегда было на клевету наплевать.

Они посмотрели друг другу в глаза, бесконечно растерянно и влюбленно.

— Ах, Фенхель Прекрасная, — наконец произнес он, — я всегда говорил тебе, что я — чума.

— Чума, которую я люблю, сэр. Иначе этой проблемы не было бы.

— Как думаешь, ты можешь дать мне еще время?

— Сколько?

— Не знаю. Король сказал, что когда-то он доверил нам с графом Рипонским «Мэри Роуз», но во второй раз он не сделает этого просто так. Но если я больше ни в чем не провинюсь, то самое позднее весной он позволит мне хотя бы снова сделать ее мореходной, что с учетом ее теперешнего состояния может занять добрых полтора года. Это нужно делать срочно, Фенхель, она рассыпается с каждым днем, который проводит в Темзе. И если «Мэри Роуз» официально снова станет мореходной, она по-прежнему останется перегруженной, уродливой и не сможет выдержать сражения в наветренной позиции, она перевернется на подветренный борт. Ее нужно доставить сюда, в наш док. А чтобы решить ту проблему с центром тяжести, ей нужна совершенно новая система укрепленных шпангоутов…

— Энтони Флетчер, — перебила она его. Он поднял голову. — Ты не мог бы немедленно заткнуться, пока у меня не зачесались руки? Ты понимаешь, что ни с кем из нас не разговаривал столько с тех пор, как мы вытащили тебя из Клинка? Мы окружили тебя пониманием, поскольку насилие лишило тебя дара речи, но как только речь заходит о твоей «Мэри Роуз», твой язык превращается в настоящего феникса и восстает из пепла. Так что, мне опять ждать ее, да? Как будто у меня времени — целая вечность. Он смотрел мимо нее и молчал.

— К дьяволу, поговори со мной! — закричала она на него.

— Я должен ей, — выдавил он из себя, не глядя на Фенеллу.

— Ей, ей, ей! А мне ты ничего не должен, черт тебя подери? Он молчал. Заметив, как сильно впились его ногти в ладони,

она почувствовала, что ярость испарилась.

— Объясни мне, — попросила она. — Помоги мне понять.

— «Мэри Роуз» — это не мой корабль, — произнес он, по-прежнему глядя мимо нее. — Это корабль Ральфа. Ральф в пустоте, он умер ради нее, и я больше ничего не могу для него сделать. Только не позволить разрушить его корабль.

21

Сильвестр

Портсмут, апрель 1536 года

Никогда еще Сильвестр не был так рад вернуться домой, как в это утро. Жизнь при дворе так сильно терзала его тело и душу, что временами он испытывал искушение напиться с самого утра, как поступала Анна. То, во что он верил, казалось, разбилось прямо у него на глазах, невозможно было отличить ложь от правды.

Верно ли было выступать за реформирование Церкви, за свободный путь к Господу, если теперь именно реформаторы посылали на костер тех, кто считал иначе? Верно ли было бороться за право наследования дочери Анны, если ради этого должны были умереть люди, следовавшие велению своей совести? Обязательно ли было движению Ренессанса, которое должно было нести свет и учение, погружать все существующее во тьму? Нужно ли разбивать, чтобы строить новое, убивать, чтобы дать место жизни? Может ли цель, благословившая убийства, когда-нибудь снова стать священной?