Жатва скорби - Роберт Конквест

О Морозове опубликовано очень много книг и брошюр, в том числе несколько поучительных романов, один из которых (В.Губарева) назван как-то двусмысленно – «Сын»[*].

В мае 1934 года другой юный герой, тринадцатилетний Проня Колибин, донес на свою мать, что она крадет хлеб, и заслужил этим большую известность.[65] Другой пионер – Сорокин – на Северном Кавказе поймал своего отца, когда тот набивал карманы зерном, и добился его ареста.[66]

В своей речи на праздновании 20-й годовщины тайной полиции в декабре 1937 года Микоян похвалил нескольких граждан, которые разоблачили своих товарищей, и с особой гордостью отозвался о четырнадцатилетнем пионере Коле Щеглове из деревни Порябушки Пугачевского района, который обличил своего отца И.И.Щеглова: «Пионер Коля Щеглов знает, чем является для него и для всего народа советская власть. Когда он увидел, что его родной отец крадет социалистическую собственность, он сообщил об этом в НКВД.[67]

Конечно, эти дети заслуживают осуждения, но значительно меньшего, чем те, кто давал им мотивацию для подобного поведения. Во всяком случае, мать мальчика, который пропал во время голода, сказала мне, что она предпочла бы тогда и предпочитает сейчас физическую его гибель духовной смерти и превращению в одного из тех, кого она считает вообще недостойным права называться человеческим существом.

Физическое уничтожение, прямое убийство детей – тоже было одной из возможностей «решения вопроса». Когда проблема беспризорников оказалась слишком громоздкой для местных властей, их массами просто убивали.[68] Указ, легализовавший расстрел детей от 12 лет и старше, вошел в силу только 7 апреля 1935 года. Это распространение всех видов наказания на двенадцатилетних детей приобретает особый смысл, когда мы размышляем об истолковании партией основ марксизма. Ведь если «сознание определяется бытием», то естественно может возникнуть предположение, что целиком сформированное к двенадцати годам классовое сознание должно оказаться неискоренимым. Но сведения о голодающих детях 1933 года или о сосланных в 1930 году несомненно показывают, что в период роста классовой борьбы малым членам семей предстояло страдать из-за своего социального происхождения, и по сути дела, вероятно, именно двенадцать лет считались тем нижним пределом, когда с партийной точки зрения разрешалось применять положенные «меры».

Но в детдомах НКВД и в относительно более спокойные периоды, то есть уже спустя несколько лет, власти измышляли способы как-нибудь еще снизить этот минимальный возраст – ну, например, вынуждая врачей выдать свидетельство, что, мол, два провинившихся одиннадцатилетних мальчика по физическим данным выглядят старше своих одиннадцати лет, и поэтому данные о возрасте, указанные в их метриках, следует считать поддельными.[69]

Старший офицер ОГПУ рассказал, что уже в 1932 году был издан секретный указ расстреливать детей-воришек в вагонах проходящих поездов[70]. Такие меры предпринимались и в случаях, когда речь заходила об охране народного здоровья: в Лебединском детском центре было расстреляно, согласно отчету, 76 детей, заразившихся сапом от мяса павших лошадей.»[71]

Несомненно, что от нежелательных детей избавлялись многими антигуманными и смертоубийственными способами, хотя основным из них и в детских учреждениях служило убийство голодом. Сообщают, например, что некоторых детей топили в баржах на Днепре (такой метод применяли и ко взрослым)[72]. Но большинство детей, повторяем, погибало просто от голода. Есть четкие доказательства относительно числа, хотя, возможно, неточного числа, этих детских жертв.

Советский демограф-диссидент С.Максудов подсчитал, что «не менее трех миллионов детей, родившихся между 1932-м и 1934 гг., умерло от голода»[73]. Это составляет общее число погибших в эти годы новорожденных. Лев Копелев приводит цифру в два с половиной миллиона младенцев, умерших именно от голода – по данным другого советского исследователя[74]. Перепись 1970 года дает цифру в 12,4 миллиона живущих из тех, кто родился в 1929–1931 гг., и только 8,4 миллиона для тех, кто родился в 1932–1934 гг. При этом естественный коэффициент прироста населения снизился совсем немного. В 1941 году в школах было на миллион меньше семилетних, чем одиннадцатилетних, и это при том, что группа одиннадцатилетних тоже очень жестоко пострадала. Более того, когда речь идет о районах, переживших голод, такая диспропорция еще более увеличивается. В Казахстане возрастная группа в семь лет составляла менее двух пятых от группы в одиннадцать лет; в Молдавии же (большая часть территории которой не входила в 1930 году в состав СССР) семилетняя возрастная группа почти на две трети превосходила одиннадцатилетнюю группу[75].

Если проследить все имеющиеся местные сведения, то демографическая картина окажется очень сходной с общесоюзными итогами.

Так, в одной деревне, по имеющимся данным, «маленьких мальчиков выживало меньше, чем один из десяти»[76] (маленькие мальчики, по сведениям другого источника, являлись наиболее уязвимой группой).

В одном из районов Полтавской области из общей цифры смертности в 7113 приводятся следующие показатели по группам[77]:

Дети (до 18 лет) 3549

Мужчины 2163

Женщины 1401

Учительница в деревне Новые Санжары Полтавской области пишет, что к 1934 году ей некого было учить, в школе не осталось учеников, а у другой из класса в 30 человек осталось двое.[78] В украинской же деревне Харьковцы в 1940–1941 учебном году вообще не было учеников младших классов, тогда как в предыдущие годы их в среднем набиралось до 25 человек.[79]

Правомерно заключить, что из семи миллионов погибших от голода число примерно в три миллиона составляли дети – в большинстве младенцы (в главе 16-й мы поговорим об общей цифре поражения голодом, включая взрослых). Следует иметь в виду, что по вполне ясным причинам во время голода регистрация рождаемости велась в селах очень нерегулярно, а в пиковые моменты голода рождаемость вообще – по тем же причинам – была минимальная, поэтому энное число новорожденных могло умереть, просто не будучи зарегистрированными.

К числу в три (или более) миллиона погибших детей в 1932–1934 гг. следует прибавить и детей, погибших в кампанию раскулачивания. По нашим подсчетам, в процессе раскулачивания всего погибло около трех миллионов человек (мы считаем здесь тех взрослых из раскулаченных, кто погиб позднее, в лагерях) – это значит, что процент детской смертности от этого числа, который по всем показателям свидетелей был очень высоким, вряд ли мог поглотить менее одного миллиона детей, из которых большая часть падает на младенцев. Быть может, к этим четырем миллионам детоубийств следовало бы добавить те жертвы, о которых упоминалось выше, – но это последнее число просто не подается никакому учету.

Рассказывая о голоде, стоит отметить, что меры, предпринятые в конце концов для спасения голодающих весной 1933 года, могли быть введены и раньше: начали ведь детям выдавать еду в школах – муку, овсянку, жиры – и тем, кто дожил до мая, больше уже не грозила смерть от голода. Правда, к тому времени многие из них стали сиротами.

Глава шестнадцатая. Реестр смерти

Никто не вел учета…

Не было никакого официального изучения террора в селах в 1930–1933 гг.; не было сделано ни одного заявления о «человеко-потерях»; не были открыты архивы для независимых исследований этого вопроса. Тем не менее, мы располагаем возможностями осуществить достаточно убедительные расчеты относительно числа умерших в период этого этапа террора.

Прежде всего рассмотрим вопрос об общих потерях для всего цикла события – в период раскулачивания и в период голода. Сделать это в принципе нетрудно.

Для этого нужно только обратиться к численности населения по советской переписи 1926 года, взять коэффициент естественного прироста за последующие годы и сравнить полученные результаты с цифрами первой переписи после 1933 года.

Здесь надо сделать несколько незначительных оговорок. Перепись 1926 года, как и все остальные переписи, сделанные в несравненно более благоприятных условиях, все же не может быть абсолютно точной. Как советские, так и западные подсчеты сходятся в том, что она была заниженнной на 1,2–1,5 миллиона[1] (примерно на 800 000 человек применительно к Украине). Это означает, что список умерших практически должен бы увеличиться почти на полмиллиона жертв, преимущества официально установленной базовой цифры, данной в переписи, так велики, что мы в наших вычислениях пренебрежем этим полумиллионом. Опять-таки, «коэффициент естественного прироста» вычислялся по-разному, хотя и в достаточно узком пределе. Наибольшей помехой нашим целям может, на первый взгляд, показаться тот факт, результаты следующей переписи, предпринятой в январе 1937 года, к сожалению, нам не известны. Властям, видимо, не предъявлены предварительные результаты, сделанные расчете на 10 февраля 1937 года. Дальше перепись была приостановлена, результаты объявлены секретными. Начальник Управления по делам переписи О.А.Квиткин был арестован 25 марта.[2] Оказалось, что «прославленная советская разведка, возглавлявшаяся сталинским народным комиссаром Н.И.Ежовым, уничтожила змеиное гнездо предателей в аппарате советской статистики»[3]. Предатели «поставили себе задачу извратить реальные цифры населения» или (как писала потом «Правда») «стремились сократить численность населения СССР»[4] – упрек весьма несправедливый, ибо отнюдь не статистики осуществили это сокращение.