Философия достоинства, свободы и прав человека - Мучник Александр Геннадьевич

Замечено: когда общество отнимает у человека его социальное достоинство, национальное самодовольство неожиданно начинает разбухать, как раковая опухоль. Когда нет культуры, на свет божий выползает её суррогат — животный инстинкт, позволяющий безошибочно, чуть ли не по запаху (по принадлежности к этносу, клану, партии; по графе в паспорте; языку; региону и даже району проживания) определять, кто свой, а кто чужой. И абсолютно никакого отношения к патриотизму подобные чувства не имеют. Здесь уместно привести небесспорное суждение из статьи великого писателя «Христианство и патриотизм», в которой Л.Н. Толстой заметил, что «патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых — отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Так он и проповедуется везде, где проповедуется патриотизм. Патриотизм есть рабство». Я бы позволил себе поправить классика, поставив вместо понятия «патриотизм» слово «национализм». Ибо, патриотизм, на мой взгляд, всегда — созидание и единение, а национализм — разрушение и противостояние. Между ними в действительности пролегает глубокая пропасть. Как заметил выдающийся российский литературовед и историк культуры Дмитрий Сергеевич Лихачев (1906–1999), в первом коренится любовь к своей стране, во втором — ненависть ко всем другим. В конце XX века западная цивилизация под патриотизмом стала понимать не лояльность безликому государству, а преданность универсальным, проникнутым гуманизмом принципам и нормам международного права — порождению общечеловеческого разума.

Но не нашедшие братьев по разуму ищут братьев по крови, проливая при этом потоки чужой. Как здесь не вспомнить мудрые стихи российского ученого, доктора геолого-минералогических наук, но наряду с этим талантливого поэта и барда Александра Моисеевича Городницкого «Родство по слову»:

Неторопливо истина простая

В реке времён нащупывает брод:

Родство по крови образует стаю,

Родство по слову — создаёт народ.

Не для того ли смертных поражая

Непостижимой мудростью своей,

Бог Моисею передал скрижали,

Людей отъединяя от зверей?

А стае не нужны законы Бога, —

Она живёт заветам вопреки.

Здесь ценятся в сознании убогом

Лишь цепкий нюх да острые клыки.

Своим происхождением, не скрою,

Горжусь и я, родителей любя,

Но если слово разойдётся с кровью,

Я слово выбираю для себя.

И не отыщешь выхода иного,

Как самому себе ни прекословь, —

Родство по слову порождает слово,

Родство по крови — порождает кровь.

Национализм — это и есть родство по крови, которое порождает кровь. Национализм — это, как правило, неспособность конкурировать с другими этносами и народами на основе ума, таланта и слова. Поэтому носители подобной ущербной психологии сбиваются в стаю, которая жаждет крови. При оценке этой проблемы нельзя не отметить, что в основе многих форм национализма (включая шовинизм) лежит глубоко замаскированный, по большей части неосознанный комплекс неполноценности. Базирующаяся на нем идеология проникнута духом поиска постороннего «козла отпущения», то есть возложения ответственности за собственные беды и неудачи не на самих себя, а на неких злокозненных инородцев. Погромный потенциал такого рода идеологии часто избирает своей жертвой как любые национальные меньшинства внутри страны, так и соседние народы. И таких примеров, увы, не счесть на протяжении всей истории человечества. В определяющей степени подобная практика — составная часть политики власть предержащих распадающихся держав. Может быть глубокие раздумья над этой стороной внутренней политики Российской империи позволили российскому дипломату, писателю и философу Константину Николаевичу Леонтьеву (1831–1891) заметить, что «идея национальностей… в том виде, в каком она является в XIX в., есть идея…. имеющая в себе много разрушительной силы и ничего созидающего».

В странах, где доминирует традиция невежества, население толком не ведает, что ему в действительности нужно. Возникает многовекторная общественная бессознательность. Люди не знают, кого бить, кого любить, кого поддерживать, кого валить. Подобное состояние умов — подлинная беда таких народов, о чём с неподражаемой иронией писал Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин (1826–1889), замечая, что «чего-то там хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать». В действительности, мы, наследники этого прошлого, начисто лишены первого, многие — второго, но зато последнего хоть отбавляй: ведь рядом столько соседей, коллег и просто рядовых, не защищённых государством и частной охраной соотечественников, над которыми можно безнаказанно поизмываться, безопасно самоутвердиться и даже неожиданно возвыситься по причине незнания некоторыми из них местного фольклора, этнографических изысканий, того или иного языка, а иногда и просто местного диалекта.

Всё пережитое, разумеется, не прошло бесследно ни для одного из этносов и коренных народов державы. Политика ненависти на этнической почве стала одной из мин замедленного действия под всем неповоротливым государственным зданием как царской, так и советской империи. К тому же у этой мины обнаружилось одно коварное свойство: она оказалась механизмом с дистанционным управлением. Многие, очень многие власть предержащие по своему невежеству воспринимали пульт от этого механизма в качестве рычага управления государством; особенно этому заблуждению оказались подвержены многие политические лидеры России, печальный опыт державного бытия которой не нашел какого-либо более разумного объяснения, чем происки традиционных врагов титульной нации.

Сие обстоятельство не ускользнуло от внимания наиболее проницательных политических мыслителей. В частности, политик весьма одиозных монархических убеждений В.В. Шульгин заметил: «Гибель Российской империи показала, что наши беды произошли не вследствие какого-нибудь «землетрясения», а вследствие наших собственных несовершенств. И вот в это время находиться в самовосхищении и считать, что мы, русские, — соль земли, а прочие народы — мразь, гниль и ничтожество, — честное слово, мне кажется, что это старая погудка на новый лад! Мракобесие, акт второй!». Мракобесие в действительности стало основным содержанием всех актов той политической пьесы, которая под названием «История России» вошла в летопись человечества. Приходится лишь удивляться тому, с каким постоянством практически все партии власти злосчастной империи как на царской, так и на советской фазе её политического бытия пытались сыграть одну и ту же роль, роль Великого Инквизитора, психологию и философию которого так блестяще описал Федор Михайлович Достоевский (1821–1881) в своём гениальном романе «Братья Карамазовы». Инквизиторами своего народа эти партии, бесспорно, стали, а великими, отнюдь, нет! Особенно на этом пути преуспела большевистская держава. Как заметил по сему поводу Н.А. Бердяев: «Большевизм идет по стопам Великого Инквизитора. Во имя счастья и равенства дух этот хотел бы истребить все возвышающее, все качественное, все ценное, всякую свободу, всякую индивидуальность».