Жажда жить: девять жизней Петера Фройхена - Рейд Митенбюлер

и Пипалук) покинули остров и переехали в новый дом – добротный коттедж в Лангкиаргоре, лесистом краю неподалёку от Биркерёда, города под Копенгагеном. Мекусака, которому исполнилось уже 24 года, перевели в Эбберёдгор, специальное учреждение для людей с инвалидностью в Биркерёде. Новое жилище было просторное, удобное, а прилегающие к нему угодья поросли лесами и садами. На вырученные от продажи Энехойе деньги Фройхены даже могли позволить себе горничную, что кажется ненужной роскошью, учитывая, что страну оккупировали нацисты. В давние времена, когда Фройхен жил в иглу, он, может, и посмеялся бы над перспективой нанять горничную – но теперь она была у него даже в военную пору.

Немцы устраивались в Дании, а Фройхен с изумлением видел, как быстро жизнь в стране вернулась к былой норме – или, во всяком случае, к чему-то её напоминающему. Он ожидал хаоса и восстаний, но ничего подобного не произошло. Дания демобилизовала армию и стала отправлять урожаи и промышленную продукцию в Германию – взамен датчанам оставили на удивление много «свободы». В первые дни оккупации Фройхен нечасто видел на улице немецких солдат, и жизнь шла без перебоев: трамваи, например, ходили по расписанию. Со временем немецкое военное присутствие увеличилось, но солдаты на улицах внушали скорее неловкость, чем страх. Дания осталась относительно мирной страной, и туда часто отправляли немецких солдат в качестве поощрения после кровавых боёв в Северной Африке или Греции. Назначение в Данию было всё равно что отпуск, когда можно отдохнуть и расслабиться.

Но за мирным фасадом медленно, но верно росло и крепло датское сопротивление. Хватало и коллаборационистов, как и в других странах, но большинство датчан ненавидели оккупацию. Со временем участились случаи пассивного сопротивления – так называемого den kolde kulder («холодного плеча», то есть холодного приёма). Многие начали прилюдно носить на одежде датскую букву V, символ духа викингов, а по радио теперь часто передавали Пятую симфонию Бетховена, потому что её первые такты походили на букву V в азбуке Морзе (точка-точка-точка-тире). Немецкие офицеры уже не удивлялись, что их скверно обслуживают в ресторанах, а когда они садились в трамвай, многие датчане вставали и выходили. Некоторые нагло высмеивали оккупантов, как, например, один датский комик, которого возмущало, что немецкие офицеры занимают у него на представлениях лучшие места. Помня, что солдаты обязаны вставать на караул всякий раз, как они слышат «Heil Hitler!», как-то раз на сцене он вытянул руку – и по этому знаку все немцы вскочили со стульев. Они стояли, напряжённо буравя взглядом вытянутую руку, а комик тем временем тихо объявил: «Во-от такие сугробы прошлой зимой намело у нас в Копенгагене!»

Случись такие акты неповиновения в Варшавском гетто, нацисты никого бы не пощадили. Но с датчанами они обращались вежливее. Многим нацистам нравились Скандинавские страны, жители которых, конечно, входили в высший эшелон арийской иерархии: даже эрегион этот какое-то время называли «Северной Германией». Фройхен не оставил обширных записей об очарованности нацистов Скандинавией и Арктикой, но это, без сомнения, возмущало его. Многие немецкие общества, по виду чрезвычайно шовинистические и националистические, романтизировали северную культуру. Таковыми были Нордическое общество, Мюнхенский Космический Круг, общество Вагнера в Байройте – многие из таких организаций имели среди своих членов будущих нацистских лидеров. В обществе Туле, учреждённом в 1918 году, состояли идеолог нацизма Альфред Розенберг и будущий заместитель Гитлера Рудольф Гесс. Организации эти распространяли антинаучные теории вроде той, что считала белокурых, голубоглазых ариев уроженцами некоего континента у Северного полюса. Для этих людей Север был притягательным символом, физическим воплощением идеологии, которую так презирал Фройхен. Нацисты встроили Арктику в свои ужасные грёзы о несуществующем арийском прошлом, надругались над образом места, которое для Фройхена воплощало совсем другие идеалы. Арктика для него была землёй свободы, толерантности, освобождения от тисков западного общества.

В те первые дни оккупации Фройхен агрессивно выступал против нацистского режима. Где бы он ни был: на рынке, в трамвае, в кофейне, – всюду он непременно давал знать всем, кто его слышал, что именно он думает о немецкой оккупации. Однажды Фройхен пожаловался на немцев своему другу – и тут друг начал задавать ему острые вопросы: «Как ты думаешь, сколько продлится оккупация? Что ты думаешь о союзе Сталина с Гитлером? По-твоему, победит Германия?»

Фройхен отвечал отважно и задиристо, не упуская ни одного шанса обругать оккупантов. Пока он кипятился, друг тихо слушал его, потом встал, собираясь уходить, и предупредил Фройхена, чтобы тот поменьше болтал: никогда не знаешь, не подслушивают ли враги. Фройхен отвечал, что ему плевать: он выбрал себе сторону и не собирается скрывать это.

Это понятно, заметил его друг, – однако попросил Фройхена задуматься о том, что из-за своей непримиримой позиции он не сможет принести много пользы будущей борьбе. В конце концов, болтун – находка для шпиона. Урок был очевиден: тихие действия скорее помогут делу, чем громкие слова. Этот урок Фройхен так и не выучил, будучи в Гренландии: инуиты часто выражали неудовольствие холодным молчанием.

Провожая глазами своего друга, который уже исчезал в конце улицы, Фройхен понял, что его только что проверял член организованного датского Сопротивления. Пристыженный, он решил больше не высовываться и не привлекать к себе внимания – насколько это было возможно для знаменитого исследователя, которого все узнавали издалека.

Тем же летом 1940 года в коттедж к Фройхену в Лангкиаргоре явились три молодых человека. Во время оккупации не хватало дров для плит, и молодые люди просили у Фройхена разрешения срубить одно из его деревьев. Согласившись, хозяин отправился с ними на задний двор. Проболтав некоторое время, нежданные гости признались, что на самом деле пришли не только за этим. После долгих споров наконец было решено включить Фройхена в деятельность Сопротивления. Если Фройхен согласен, они хотели бы использовать его дом, чтобы укрывать здесь английских десантников, которые приземлялись в этой части страны. Фройхен согласился.

Вскоре прибыл первый английский солдат: парашют свой он закопал у Фройхена в огороде, чтобы его не нашли. За ним появились и другие, и вскоре в угодьях Фройхена уже было похоронено множество парашютов. Иногда их находили соседские женщины – и радовались, что у них теперь появился такой замечательный шёлк на одежду, – однако Фройхен всякий раз вмешивался и убеждал их, что этот очевидно английский шёлк нельзя выкапывать из земли.

Доказав свою надёжность, Фройхен получил новые обязанности. У себя в сарае он теперь хранил амуницию, а дом его служил центром коммуникаций: Фройхен передавал информацию другим членам Сопротивления. Всякий раз, как эти люди появлялись у него на