Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести - Дмитрий Снегин

Вечером прибежала Вера. Счастливая, как может быть счастливой птица, перед которой распахнули дверцу клетки. Она налетела на меня, захлебнулась:

— Майка, свобода... свобода! Кажется, я воскресла из мертвых.

Мы обнимались, хохотали как безумные, тормошили бабушку Марфу:

— Видите, какой он хороший... хороший... хороший... Вениамин Иванович... да!

— Пускай будет по-твоему, — величаво улыбалась Марфа.

Вера призналась:

— Честное слово, сегодня я выпила бы с наслаждением!

Дедушка Иван, забыв набросить на плечи полушубок, выбежал из избы и вскоре появился с запотевшей крынкой самогона.

Вера сказала:

— Я не знаю, есть ли на небе бог, но на земле вы, дедушка Иван, чудотворец!

Мы пили самогон, ели свиное сало с картошкой, заедали остатками пирога с калиной. Захмелели не от водки, от счастья. Вера объявила, что она садится за рояль, и, стуча пальцами по краю стола, как по клавишам, запела любимую песню капитана Лысенко:

Море плещет о берег скалистый,За кормой след луны серебристыйИ прилива глухие ударыПоднимают волненье в крови...

Дедушка Иван умудрился плясать под вовсе не плясовую мелодию, а когда Вера перестала петь, он сам затянул своим жиденьким тенорком:

Ах, ночь-полуночь, ночь надвигается.Филин уда-арил крылом.Ах, да вы налейте чару мне глубокуюПенистым, красным вином...

Марфа улыбалась углами губ, а мы азартно хлопали в ладоши. Потом был чай на хлебных обгорелых корочках и сушеной морковке. Вера погрустнела. Я не сразу это заметила и вслух мечтала о нашей совместной поездке в Москву, о возвращении в Панфиловскую дивизию.

Вера покачала головой:

— Пока я никуда не поеду.

У меня перехватило дыхание.

— Не поедешь? Почему?!

— Я попросила Вениамина Ивановича оставить меня возле раненых.

Вскоре она ушла. Мы сидели за столом, молчали. Наконец Марфа обронила:

— Лада.

Я хотела быть с Верой, но не могла перебороть себя, не могла остаться в полевом госпитале. Оправдывалась: «В Москве меня скорее поставят на ноги, и я скорее попаду на фронт, а там каждый человек на счету». И когда получила положенные на проезд документы и паек, засобиралась в дорогу.

Старики мне пожелали необманного счастья. Вера крепко обняла: «Гора с горой не сходится...» — и убежала. Поезд отошел от заснеженного полустанка ранним морозным утром. Я стояла в тамбуре с распахнутой дверью, холодный воздух сизыми клубами путался в моих ногах.

Люди открывали ставни — счастливого пути.

Ярко зеленели из-под снежных шапочек придорожные елочки — счастливого пути.

Дети бежали в школу, размахивая самодельными ранцами, — счастливого пути.

Ветер относил в сторону копоть локомотива, и все чаще, все ритмичнее выстукивали колеса — счастливого пути, счастливого пути.

СТРАНИЦА МОЕЙ ЛЮБВИ

Москва мне показалась суровой и праздничной. Люди радовались первой победе — разгрому гитлеровских полчищ в подмосковных снегах. В этих боях, узнала я, особо отличилась наша дивизия, и ей присвоили звание 8-й гвардейской. Теперь она носит имя Героя Советского Союза генерала Ивана Васильевича Панфилова. Но сам генерал погиб.

Я испугалась: ни Панфилова, ни капитана Лысенко, ни Искандера нет в живых, а я как бы воскресла из мертвых. Как меня примут гвардейцы? Они кровью добыли это высокое звание, а я была в плену. «Как поправлюсь, попрошусь в другую дивизию», — решила я.

Тогда я впервые вспомнила о Володе. То есть, я все время помнила о нем, но была среди своих однополчан всеми помыслами и надеждами. А теперь обратилась к Володе вся.

...Мы поженились в тридцать шестом, когда мне не исполнилось и восемнадцати. Совсем девчушка. Володя был четырьмя годами старше и казался мне мудрым, опытным, заботливым. Еще бы, он — военный, взрослый, а я, по уверению мамы, безрассудный ребенок. Он не только любил, он ждал доверия, уважения, а мне было приятно устраивать озорные тайны.

Вы скажите: у этой женщины все в прошлом. Быть может, но это жестоко. Жизнь в ожидании — не значит, все в прошлом... А он был неуклюже ласковым, мой Володя. Большие серые глаза, высокий, стройный. Серьезный. А я, хохотушка, по плечо ему. Прижмет меня к своей груди — дух перехватит. Скажет: «Забот мне с тобой, малюсенькой». И называл — дорогаечка.

В сорок первом я жила с родителями в Алма-Ате, училась в юридическом институте, а он служил в Каунасе в артиллерийском полку командиром взвода управления. Он гордился этим. И я гордилась.

В мае ему дали отпуск, и он приехал. Мы ходили в горы, по ночам жгли костры, играли в догонялки. Однажды рассвет застал нас на Веригиной горе. Вдали высокие снеговые вершины розовели отраженным светом: за хребтами занималась заря, а в долине спал город. Мы спустились и внизу под деревьями увидели речушку Казачку. Гудок ТЭЦ пролетел над нами и эхом отозвался в ущелье.

Я теперь часто думаю: именно в то утро со мной случилось необыкновенное, то, что «в жизни раз бывает восемнадцать лет». Я почувствовала, как мне дороги и горы, и долина, и город, и люди. Я поняла, что не могу без них жить, и хотела, чтобы они не могли жить без меня.

— Володя, я люблю тебя!

— Быть не может?! — дурашливо изумился он.

— Не смей смеяться... Я люблю тебя, потому что ты небо, и горы, и воздух, которым я дышу, и сад, и твой детдом, и твоя Испания, и твои пушки-гаубицы! — И, крепко держа его за руку, я припустилась вниз по склону.

С размаху мы бултыхнулись в реку. Володя поднял меня на руки и понес по руслу, приговаривая:

— Моя дорогаечка... дорогаечка.

Дома он шутил, проказничал, поставил все вверх дном. Мама дивилась:

— Подменили зятя.

Он уехал в полк внезапно — по вызову. В субботу пришла от него телеграмма: «Доехал благополучно, целую». А пополудни в воскресенье мы узнали — началась война... С тех пор мы не виделись.

СТРАНИЦА СВИДАНИЙ И РАЗЛУКИ

В Москве, после того как я немного поправилась, меня держали в резерве командного состава военно-медицинской службы. Прежде здесь была школа. Огромный спортивный зал пустовал, и в нем происходили встречи и свидания. В сумраке при задернутых в целях маскировки окнах.

Однажды уборщица сказала мне:

— Там тебя спрашивают.

Я никого не ждала. Пошла, стараясь не прихрамывать на правую ногу. Высокий военный маячил на противоположном конце зала. Он рассеянно посмотрел в мою сторону и отвернулся. Он, если и ждал кого-нибудь, то не меня. Потоптавшись у дверей, я вернулась к себе.

Из глубины коридора долетел раздраженный голос уборщицы:

— Трехсвятская, ну чего ты, он ждет!

— Кто? Где?

— В зале.

Сильно забилось сердце. Мне вдруг почудилось: в той, одиноко стоявшей посредине зала фигуре было что-то знакомое. Я испугалась: он! И побежала по коридору в противоположную сторону. Налетела на шкаф, больно ушибла раненую руку, упала.

Тут и догнал меня Володя.

— Майка, родная... что с тобой?

— Не подходи... не хочу... не надо! Я калека... больше, чем калека!

Володя поднял меня... А потом мы сидели в сумеречном, холодном зале, и он, срываясь с голоса, корил:

— Как ты могла сказать такое — калека. И рубчик на лбу идет тебе. И на губе просто красиво. — Он скупо улыбнулся. — И потом, такое время... неизвестно, что может произойти завтра со мной... с тобой, а ты: «Не хочу видеть...» Ах ты, моя дорогаечка.

Он гладил меня по голове, по лицу, целовал и говорил грустно и строго:

— Только теперь я понял, почему ты перестала писать мне, уродинка. И полечиться тебе действительно надо, чтобы стать настоящим бойцом: война еще впереди. Я буду хлопотать, чтобы тебя назначили в нашу часть, и мы будем служить вместе.

Володя уехал, а я, воспрянув духом, принялась готовиться к переменам в жизни... Они произошли раньше, чем я могла предполагать. Утром другого дня мне вручили предписание отбыть в энскую воинскую часть.

— Явитесь к военному коменданту станции Зуевка, он в курсе дела.

С первым поездом я уехала из Москвы, не повидавшись с Володей...

На станции шел снег, текучий, метельный. Ветер свистел в проводах, путался в ветвях заиндевелых деревьев, рвал на клочья черный паровозный дым. Паровозы, захлебываясь снежной круговертью, тоскливо посвистывали. Подняв ворот подаренной Ольгой кацавейки, я шагнула навстречу ветру.

Комендант оказался старым добрым майором. Он ужаснулся: «В такую погоду и в таком наряде», — и позвонил в часть.

За мной на розвальнях приехал лейтенант. С порога спросил:

— Где военфельдшер?

— Я.

Он удивленно поднял брови:

— Такая пигалица?! — и звонко, открыто рассмеялся. А когда разглядел, что я после ранения, решительно заявил: — Не вы за ранеными, а они должны будут ухаживать за вами... что же это получается? Нет, нам такие не нужны: у нас гвардейская часть... бой на носу. — Он лихо откозырял и был таков.

Я проглотила слезы, спросила у коменданта, где находится часть. Он все понял и не удерживал, помог закинуть за спину вещевой мешок, сунул в карман пачку галет и комкового сахару.