Гончий бес - Александр Сивинских

Он протянул руку.

– Помоги, друг.

Это простое и честное «друг» растрогало Марка до такой степени, что он опять рас-плакался. Шмыгая носом, Марк подсел, перебросил руку Годова себе через плечи, и они встали. Весу в Годове было как в ребёнке, фунтов сто.

Они ушли, а зерцало Макоши так и осталось лежать на замусоренном полу. Из стек-ла изливался вверх столб ровного света. Свет был золотым и почти осязаемым – словно пронизанный солнцем гречишный мёд, налитый в тонкий цилиндр от пола до потолка.

Внутри меня ждало кое-что похуже саранчи. Много, много хуже. Мой родной папоч-ка.

Не дав единственному сыну досыта насладиться судорогами после транспозиции че-рез гранит, он в мгновение ока сшиб меня на пол. Завернул назад руки и сковал наручни-ками. Потом схватил за волосы и рывком вздёрнул на ноги.

Зарычав от боли и унижения, я попытался перекинуться в паучка Ананси. Где там! От наручников по телу стремительно потекла слабость, да такая, что я чуть с копыт не сковырнулся.

– Батя, ты чего? – взмолился я.

Он толкнул меня в спину. Я пробежал на заплетающихся ногах несколько шагов и остановился.

– Ждать, – сказал отец незнакомым, мертвенно-глухим голосом. – Молча.

Мне оставалось только покориться.

Мы находились в просторном шестиугольном зале, ярко освещённом ртутными лам-пами. Пол, потолок и стены были выложены шестиугольными же алюминиевыми плитка-ми. Плитки украшал рельефный ячеистый узор, отчего казалось, что мы – внутри огром-ного улья, где живут железные пчёлы. Лишь стена, через которую я проник, тускло поблё-скивала шлифованным гранитом. Зал был практически пуст. Валялось и стояло несколько стульев на колёсиках, да висели картонные плакаты с изображениями блок-схем компью-терного языка – древнего как шумерские глиняные таблички.

И вдруг всё начало меняться. Свет померк, начал пульсировать, становясь то лило-вым, то багровым. Стены заколыхались как листва под ветром. Ячеистый узор на плитках потёк, превращаясь в сложную вязь цифр, геометрических фигур и математических сим-волов. Плакаты покоробились и начали струпьями отваливаться со стен. Возникли звуки – потрескивание, скрежет и тонкий, еле слышный, но очень противный вой. Всё это до от-вращения напоминало случай в подвале под «Серендибом», когда меня пугали ожившие фигуры на коврах – и значит, нужно было ждать появления шефа.

Ожидание не затянулось. Три дальние стены выгнулись внутрь, надулись огромным алюминиевым пузырём и с тихим хлопком лопнули.

Открылась гигантская машина, составленная из десятков тысяч старинных радиоде-талей – ламп, катушек, конденсаторов. Пропаянных натуральным золотом плат и золотых же радиаторов охлаждения. Щёлкающих реле и воющих вентиляторов. Самые глубинные внутренности машины заполняла гроздь обледенелых стальных шаров; от них поднимался пар. Оборудование было сосредоточено вверху, на высоте двух метров, и держалось на восьми опорах. Опоры напоминали согнутые в локтях руки. Их сплошь оплетали мускулы толстенных шлангов и сухожилия экранированных свинцом кабелей.

Что-то паучье было в этой машине.

Под ней стоял Сулейман в нелепом наряде: застиранный белый халат, из-под которо-го выставляется растянутый ворот бледно-зелёной водолазки, и серые брюки. На ногах – голубые аптечные бахилы поверх сандалет. Борода аккуратно убрана в марлевый чехол. На голове – белая шапочка, из-под которой на плечи спадало полдюжины косиц. Косы были необыкновенно толстыми и длинными. На уровне лопаток они круто изгибались и уходили вверх, под брюхо машины. Казалось, что Сулейман подвешен на них, как десант-ник на парашютных стропах.

За несколько дней, которые мы не виделись, настолько сильно волосы не могли от-расти даже у ифрита. Я присмотрелся, и вдруг понял – это были не волосы, а цепи из множества железных кузнечиков. Машина приковала Сулеймана к себе. Намертво.

– Добро пожаловать на свидание к Чёрной Вдове, Павлинчик, – ласково проговорил шеф. – Давно тебя ждём. И я, и… – он с истинно восточной почтительностью вознёс ладо-ни, показывая на машину над головой, – …и моя Клеопатра.

– Чёрная Вдова? – тупо повторил я. – Клеопатра? Вот этот гроб на колёсиках?

Сулейман поморщился, сделал знак пальцами, и отец тотчас отвесил мне пощёчину.

Сильно, как чужому.

– Впредь проявляй уважение, дорогой, – сказал Сулейман. – Ради меня, ладно? Ведь это я придумал Клеопатру. Я начал строить. Потом мне запретили это делать. Почти ше-стьдесят лет я не знал, что с ней. Но теперь она готова. Она – как ребёнок мне. Как дитя, понимаешь?

– Понимаю, – сказал я. – Это и есть супер-ЭВМ, из-за которой вас сослали в Сред-нюю Азию?

– Верно. Только Клеопатра – больше, чем любая супер-ЭВМ. Намного больше. Она разумна, Паша! Сверх-разумна!

– И, конечно же, собирается завоевать Землю, – подхватил я. – В компании с вами. Для того и понадобилась железная саранча. Эх, шеф, а я-то думал, вы человечество про-стили…

– Здесь ты немножко заблуждаешься, – сказал Сулейман. – Я совсем не хочу зла че-ловечеству. И Клеопатра не хочет. Мы ему добра хотим. Но для этого придётся немного проредить население. Отделить агнцев от козлищ, понимаешь?

– Немного – это во сколько раз?

– Учитывая, что моя девочка предпочитает двоичное исчисление – ровно в восемь.

Я присвистнул.

– Не хило! Батя, ты это слышал?

– Он не ответит, – сказал Сулейман со слащавой улыбкой. – Пока я не велю.

– С какой стати вы снова им командуете? Отец выполнил ваши требования. Договор расторгнут.

– И опять ты немножко заблуждаешься. Володя слишком невнимательно читал па-пирус о расторжении договора. Пропустил пару хитрых строчек и навсегда остался моим рабом. Я не командую им. Я им владею. Так что не нужно надеяться, что папочка снова тебя спасёт. Спасти себя и своих близких можешь только ты сам.

– Интересно, как?

– Для начала убьёшь Горгония, – уже не кривляясь и не посмеиваясь, распорядился Сулейман.

Удивительно, но даже сейчас в его голосе напрочь отсутствовали те властные инто-нации, которые прежде заставляли меня покорно следовать его приказам. Похоже, став марионеткой Чёрной Вдовы, он утратил возможность властвовать над другими. Сделался всего лишь придатком машины. Таким же, как любой из кузнечиков. Я приободрился.

– Зачем, шеф? Это старый человек. Вдобавок раненый. Он безопасен.

– Глупец! – вспылил ифрит. – Пока Горгоний жив, Клеопатра не может пользоваться удалёнными манипуляторами и органами чувств. То есть может, – спохватился он, – но только в ограниченном масштабе.