Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 1 - Пантелеймон Кулиш

Помещу теперь письма, отражающие внешнюю и внутреннюю жизнь Гоголя в 1843 году.

К Н.Н. Ш<ереметевой>.

"Генваря 5 / декабря 24. Рим. Я вам не могу выразить всей моей благодарности за ваше благодатное письмо от 21 октября. Скажу только, великодушный и добрый друг мой, что всякий раз благодарю Небо за нашу встречу и что письмо это будет вечно неразлучно со мною. Аксаковы сказали вам не совсем справедливо. Я писал им в ответ на их беспокойства, что долго меня не увидят и что мне предстоит такое длинное, и по мнению их, соединенное с такими опасностями путешествие. Я писал им в ответ на это, чтоб их несколько успокоить, что не нужно предаваться заранее беспокойствам, что путешествие мое предпримется еще не скоро и что нет причин думать, чтобы до того времени мы как-нибудь не увиделись; но я не писал ни слова о том, что я буду, или имею желание быть в Москве. И признаюсь, только чрез Иерусалим желаю я возвратиться в Россию, и сего желания не изменял. А что я не отправляюсь теперь в путь, то это не потому, чтобы считал себя до того недостойным. Такая мысль была бы вполне безумна, ибо человеку не только невозможно быть достойным вполне, но даже невозможно знать меру и степень своего достоинства. Но я потому не отправляюсь теперь в путь, что не приспело еще для того время, мною же самим в глубине души моей определенное. Только по совершенном окончании труда моего, могу я предпринять этот путь. Так мне сказало чувство души моей, так говорит мне внутренний голос, смысл и разум, Его же милосердым всемогуществом мне внушенные. Окончание труда моего пред путешествием моим так необходимо мне, как необходима душевная исповедь пред святым причащением. Вот вам в немногих словах все. Не думайте же, великодушный друг мой, чтобы вы меня не увидели, как вы упомянули в письме вашем. Если б вы вдвое были старее теперешнего, то и тогда вы не могли бы сказать этого. Все от Бога. Вы проводили меня за Московскую заставу, вы, верно, и встретите меня у Московской заставы. Так по крайней мере мне хочется верить, так мне сладко верить, и о том я воссылаю всегдашние мои молитвы".

К С.Т. Аксакову.

"Баден. 24 июля.

Благодарю вас за книги, которые я получил от кн. Мещер<ского> в исправности. Мне жаль, что не дали знать Шевыреву: он бы тоже прислал мне свою речь о воспитании и взгляд на русскую словесность за прошлый год. Может быть, даже накопились и кой-какие критики и разборы моих сочинений.----------

Слухи, которые дошли до вас о "М<ертвых> д<ушах>", все ложь и пустяки. Никому я не читал ничего из них в Риме, и, верно, нет такого человека, который бы сказал, что я читал ему что-нибудь вам неизвестное. Прежде всего я бы прочел Жуковскому, если б что-нибудь было готового. Но, увы, ничего почти не сделано мною во всю зиму, выключая немного умственных материалов, забранных в голову. Дела, о которых я писал к вам и которые просил вас взять на себя, слишком много у меня отняли времени [164]. ----------Но, верно, так было нужно, чтоб время было употреблено на другое. Может быть, и болезненное мое расположение во всю зиму и мерзейшее время, которое стояло в Риме во время моего пребывания там, нарочно отдалили от меня труд, для того, чтобы я взглянул на дело свое с дальнего расстояния и почти чужими глазами".

Следующее письмо к Н.Д. Белозерскому замечательно в том отношении, что показывает, как Гоголь допытывался у своих корреспондентов различных мелочей практической жизни, из которых потом строил свой громадный "дворец", как называет он продолжение своего сочинения. Надобно полагать, что он писал множество подобных писем, к кому только мог. Помещаю это письмо здесь без сокращений.

"Августа 30. Дюссельдорф. 1843. Мне хочется знать, что с вами делается, мой добрый Николай Данилович. Отвечайте мне на все следующие вопросы. Я их все занумеровываю, потому, что у людей есть всегда охота увиливать и не отвечать на все. 1) Как ваше здоровье и всех вас, то есть, вашего брата и проч.? 2) Отправляете ли вы доныне судейскую вашу должность, и что удалось вам в ней сделать хорошего и полезного? 3) На сколько вообще уездный судья может сделать доброго и на сколько дурного? 4) Как идет ваше хозяйство? 5) Сколько получаете доходов, за уплатой всяких повинностей? 6) Какие главные и доходливые статьи вашего хозяйства? 7) Что вам удалось, или вашему брату, сделать хорошего по этой части в продолжение вашей жизни в деревне? 8) Каковы ваши соседи и кто замечательнее вообще из борзенского дворянства и чем? 9) Чем каждый среди их полезен себе и другим и чем вреден себе, или другим? 10) Что говорят у вас о "Мертвых душах" и о моих сочинениях? (экземпляра я вам не послал потому, что с трудом даже получил для себя.) Не пренебрегайте в этом деле ни чьим мнением и кто как ни говорит, напишите мне, хотя бы это были совершенные глупости. Итак, вот вам запросы! Их всех числом десять. Я их нарочно записал у себя в книге, чтобы вы которого-нибудь из них не пропустили. Хоть коротко, но на каждый вы должны отвечать понумерно".

К П.А. Плетневу Гоголь писал о прозаических делах, но незаметно перешел от них к высшим понятиям о художестве и к душевным признаниям.

"Октября 6. Дюссельдорф. 1843. Началом письма уже просьба. Шевырев из Москвы известил меня------что Прокоповичу предстоит тяжба (Прокопович не дал мне до сих пор никакого обстоятельного уведомления о положении дел моих), и потому я прошу вас помочь, сколько можно, вашим участьем, если точно дело в плохом положении. Денег я не получаю ниоткуда; вырученные за "М<ертвые> д<уши>" пошли все почти на уплату долгов моих. За сочинения мои тоже я не получил еще ни гроша, потому что все платилось------в типографию, взявшую страшно дорого за напечатание; и притом продажа книг идет, как видно, тупо. Если придется к тому потерять экземпляры, то и впереди не предстоит никакой возможности на пропитание тщедушных дней моих. И потому, что можно сделать - сделайте. В теперешних моих обстоятельствах мне бы помогло отчасти вспомоществование.------Прежде, признаюсь, я не хотел бы даже этого, но теперь, опираясь на стесненное положение моих обстоятельств, я думаю, можно прибегнуть к этому. ------Впрочем, вы сделаете, что только будет в вашей возможности, потому что видите сами мое положение, и потому, что разделяете его душевно. Важность всего этого тем более значительна, что нескоро придется мне выдать что-нибудь в свет. Чем более торопим себя, тем менее подвигаем дело. Да и трудно это сделать, когда уже внутри тебя заключился твой неумолимый судья, строго требующий отчета во всем и поворачивающий всякий раз назад при необдуманном стремлении вперед. Теперь мне всякую минуту становится понятней, от чего может умереть с голода художник, тогда как кажется, что он может большие набрать деньги. Я уверен, что не один из близких даже мне людей, думая обо мне, говорит: "Ну, что бы мог сделать этот человек, если бы захотел! Ну, издавай он всякий год по такому тому, как "Мертвые души", - он бы мог доставить себе двадцать тысяч годового дохода". А того никто не рассмотрит, что этот том, со всеми его недостатками и грехами непростительными, стоит почти пятилетней работы, стало быть, может назваться вполне выработанным кровью и потом. Я знаю, что после буду творить полней и даже быстрее; но до этого еще нескоро мне достигнуть. Сочинения мои так связаны тесно с духовным образованием меня самого и такое мне нужно до того времени вынести внутреннее сильное воспитание душевное, глубокое воспитание, что нельзя и надеяться на скорое появление моих сочинений. Признайтесь: не показался ли я вам странным в наше последнее свидание, неоткровенным и необщительным, - словом, странным? Не мог я вам показаться иначе, как таким: захлопотанный собою, занятый мыслию об одном себе, о моем внутреннем хозяйстве, об управлении моими непокорными слугами, находящимися во мне, над которыми всеми следовало вознестись - иначе как раз очутишься в их власти - занятый всем этим, я не мог быть откровенным и светлым: это принадлежности безмятежной души. А моей душе еще далеко до этого. Не потому я молчу теперь, чтобы не хотел говорить, но потому молчу, что не умею говорить, и не нашел бы слов даже, как рассказать то, что захотел бы рассказать. Но я заговорился, кажется... Впрочем, это слово из моей душевной исповеди. А душевная исповедь должна быть доступна всегда сердцу близкого нам друга".