Соучастница - Наталья Стеркина

Этим вопросом заканчивались Полинины записки. На остальных листках были какие-то беспомощные рифмованные стихи. "Приложение, - подумала Ирина. - Понятно, стихи учениц. Но ничего мне это не прибавило для понимания Сашки. Просто еще одно напоминание о наказуемости (или безнаказанности?) безответственности".

Ирина, еще раз проглядев Полинины листочки, обнаружила номер ее телефона, e-mail, факса. "Пожалуй, по факсу. Завтра с почтамта. Спасибо, мол, очень ценные материалы. И все. На этом можно будет закончить интенсивное погружение в биографию Александра Семеновича У., явившегося прообразом Мякшева-младшего - героя малоизвестного произведения малоизвестного автора Игоря Порева". Наткнувшись мысленно на Порева, Ирина с сожалением констатировала факт своего бессилия - поиски не увенчались удачей. "Но теперь-то уже все равно. Теперь уже все кончилось. Завтра с письмом Полине улетит от меня навязчивая идея. Начнется новая жизнь? Очередная новая жизнь?"

Прошло четыре месяца... Четыре относительно спокойных месяца - Катя по-прежнему жила в Минске у Ксени, писала стихи, много читала и считала, что пока в Москву ей не нужно, в Европу съездить не получилось - резко изменились обстоятельства у Славы - Ксениного бывшего мужа - мечтающего отправить туда свою дочь. Да и Косте какое-то время было не до чего болела Рита, и он полностью был занят ей. Но девочки не особенно расстроились - Галю пригласили с ансамблем в Таллин. Катю удалось отправить с ней. И две недели, как писала Катя, она провела среди скрипок, виолончелей, гобоя и альтов. Кстати, с одним альтом она подружилась - он чем-то напоминал Витю. А с Витей шла оживленная переписка: из Минска в Бостон летели Катины стихи, а оттуда Витины картинки - он серьезно подумывал в будущем делать мультфильмы. Ирина, поначалу тяжело переносящая такое положение дел, успокоилась, когда поняла, что с Катей контакт не только не потерян, а наоборот все как-то выстроилось, уточнилось, и появились перспективы. Мать по возвращении из Германии, вскоре вышла замуж за Михаила Федоровича, в свадебное путешествие съездила в Минск повидать Катю. Вернулась вполне довольная и, кажется, как-то сумела понять и принять сложившиеся отношения дочки и внучки, назвала она их, правда, не без иронии, "романтическими". Ирина несколько раз порывалась навестить Катю, но та откладывала их встречу до какого-то ей ведомого момента. Ирина удивлялась себе, но доверяла безоговорочно своей четырнадцатилетней дочке. "Она имеет право, да она и знает, ведает, что делает. А мне, кажется, сейчас только и нужно, что никому не мешать - себя не навязывать. Опеки сейчас от меня никто не требует и не ждет, за слабость - не осуждает. И, кажется, между нами есть любовь - у кого сколько: у кого осталось, у кого зародилось..." Ирина жила какой-то "суховатой", прохладной, подтянутой. Именно так она воспринимала себя сама, да и отношения с окружающими так и шли. Совершенно потерялась, отпала Галя. "На этот раз, наверное, мы расстались уж навсегда, - с грустью с небольшой горечью думала Ирина, - не забуду наши такие душевные посиделки то у нее, то у меня, Галину доброту, порядочность, сдержанность и ясность чувств, но... Она вернулась к себе, а я, кажется, попала на какой-то новый "необитаемый остров", где придется осваиваться, обустраиваться". Галя вскоре после Ирининого выхода из больницы поехала в Венгрию навестить родственников покойного мужа и после недолгих колебаний, может быть, и под некоторым нажимом этих родственников (они Галю любили и вовсе не хотели, чтобы она жила вдали от них, в непонятной России), приняла предложение того самого венгра, что приезжал к ней в Москву. "Дело" свое, агентство, Галя очень выгодно продала, тут тоже нашлись толковые консультанты, и уехала из России, теперь уж окончательно. С Ириной они повидались. Как Галя не скрывала, а доминировали два чувства жалость к Ирине и облегчение, что не совершила ошибку здесь, в России, - не взяла ребенка (ох, Ирочка, это было бы легкомыслием!) и не вышла за невнятного неумеющего себя вести, держать в руках, контролировать свои эмоции юриста. В Венгрию Галя уезжала вполне обеспеченной женщиной и, не питая сильных чувств к будущему мужу, испытывала уважение, была и дружеская приязнь и даже, как она призналась Ирине, большой сексуальный интерес. Жених же в свою очередь увлекся Галей не на шутку, был вполне хорош собой, умен и предсказуем. А это для Гали было самое главное.

- Понимаешь, Ириш, я не сумела все же, видимо приспособиться к здешней спонтанности. Если разобраться, кроме тебя у меня здесь никого и не было близкого. А все эти бардовские песни и ностальгия по "тем" кухням не от чего сейчас не спасает и ничего, конечно же, не может и не должна заменить.

С этим Галя и уехала, подарив Ирине на намять уйму приятных 6езделушек из своего дома и честно сказав, что вряд ли будет писать, звонить. Ирина обиды не чувствовала - здесь тоже срабатывало новое ощущение жизни - не претендовать, не навязывать и не навязываться. Ирина чувствовала, что Галя к ней, Ирине, осталась и добра, и тепла, и ничуть не предала их прошлое, то есть совместно и любовно проведенное время и не презирает или чернит Иринино настоящее, просто в настоящем нет места их посиделкам и беседам. Так получилось... Очень неплохо складывалось с Костей - он регулярно звонил, рожать Рита собиралась у родителей в Риге, и теперь все свои театральные проекты Костя соотносил с их решением и продумывал маршруты гастролей. В их маленькой труппе пока (тьфу-тьфу-тьфу) царил мир, все они были привязаны друг к другу, а в Москве, в Ирининой квартире поселилась какая-то парочка - их общие друзья - которая впоследствии должна была влиться в их труппу. Все это произошло без участия Ирины, Костя только сообщил ей это:

- Ириш, ты не о чем не беспокойся, тебе сейчас нужно просто жить: писать там что-нибудь, в институт ездить, читать, а обо всем прочем и не задумывайся.

Ирина хотела, было возмутиться (поймала себя на том, что неискренне):

- Что я маленькая что ли?

Костя только посмеялся и миролюбиво подтвердил.

- Очень даже.

Все вроде бы шутили друг с другом, а получается, берегли.

В ноябре представилась возможность поехать в Прагу на конференцию. Ирина вспомнила Георгия, свой рассказ "Перевод на русский нежелателен" и поразилась, как её все же далеко отнесло от тех переживаний, той жизни. Спокойно, размеренно шла Иринина жизнь, спокойно, не торопясь, она и собиралась. Кстати, или не к стати, вспомнилась выдуманная ей когда-то Марина: "Как она хотела тогда, чтобы обернулся человек, а обернулась только собака... Как я-то могла так чувствовать, так сама хотела чьего-то внимания... Не понятно. Сейчас я даже и через свою же писанину не могу поймать свои те ощущения. Ну и не надо". В ночь перед отъездом приснился странный сон, будто празднуют какой-то ее, Иринин юбилей, кто-то берет у нее интервью.

- А как обычно происходит у вас выбор названия для рассказа?

- Самое, для меня, сложное, - будто бы отвечает Ирина.

Катя принимает звонки и вдруг звонок от какого-то друга детства, которому Катя почему-то говорит.

- А вы сфотографируйтесь возле своего памятника и пришлите маме в подарок, она будет рада.

Ирина проснулась с ощущением, что получила привет из прошлого, а еще точнее - с того света: "Опять от Сашки весточки, - почему-то без тревоги, а радостно подумала Ирина. - Памятником обзавелся... Важный", - с ворчливой нежностью подумала Ирина и решила - с утра забежит перед поездом в церковь, помянуть его. После больницы поминать Сашу за упокой и писать записочки за здравие, вписывая туда и несчастного Васю, стала Ирина постоянно. Иногда с ней ходила и Таня, поминала родителей и ставила свечки за здравие опять крепко чудящего и чадящего Павла.

Утром Ирина решила, что поедет на "Преображенку", не в тот дом, где жила, она теперь даже мысленно не называла его "своим домом", а просто на "Преображенку" - в церковь Ильи Пророка. Когда-то там работал сторожем один талантливый горько пьющий писатель, Ирина была в него влюблена. Он тоже уже умер... Был некролог в газете. К нему сохранилась благодарность, нежность... В метро на переходе на Ирину налетел огромный толстяк - он шел почему-то боком, что-то высматривая, и Ирина буквально подвернулась ему под ноги. Он затормозил, кругло развел руками, склонился к ней и очень мягко бархатным голосом сказал.

- Ах, маленькая, как же это... Простите, я вас чуть не сшиб.

Ирина увидела необыкновенно свежее улыбчивое лицо, рыжеватую бородку и брови, белые зубы, почувствовала запах хорошего трубочного табака. Толстяк чуть приобнял Ирину за плечи, извиняясь и возвращая ей равновесие.

- Ничего-ничего, - весело откликнулась Ирина и почему-то сочла это хорошим знаком.

"Он принесет мне удачу!, - твердо решила она - в нем чувствуется добродушие и надежность. Он не наступает на "маленьких".

В церкви Ирина побыла не долго, оставила старушке денег, чтобы поминала Сашу и писателя А. До метро не спеша дошла пешком и вернулась к себе. Да, у Кости она себя чувствовала неплохо, пару раз видела издали неприятных парней в черных рубашках, но ее не беспокоили, а абстрактно думать об исходящих от них опасностях Ирина теперь не умела. Собралась она быстро, позвонила матери попрощаться, ну тут ее ждала неожиданная неприятность - Михаил Федорович сказал, что мать рано утром улетела в Минск. Вызвала Катя. "А почему мне...", - начала, было, Ирина, но осеклась, она же знала, "почему" - и мать ее, и дочка знали о ее теперешней неспособности делать усилия, концентрироваться, и решали все между собой.