Госпожа удача - Чигиринский Олег

Беляев выругался в последний раз и открыл люк БМД. Выразительным жестом бросил на землю автомат, вытащил пистолет и швырнул туда же.

— Сдаемся! — крикнул он.

Откуда-то сзади на броню головного танка влез усатый мужик с подбитым глазом.

— Кто такие?

— Командир 161-го гвардейского парашютно-десантного полка 102-й гвардейской Свирь-Петрозаводской воздушно-десантной дивизии майор Беляев.

— А, так это твой старший лейтенант у меня на гауптвахте загорает, — весело сказал мужик. — Командир казачьего полка Марковской дивизии есаул Денисов. Извиняй, что не так длинно.

Бронемобильная бригада Алексеевской дивизии оставила Курман-Кемельчи около половины восьмого утра и была в районе Сары-Булата через час с небольшим…

— Что это такое? — спросил подполковник Огилви у штабс-капитана Дановича.

Штабс-капитан переадресовал вопрос унтеру Зарайскому.

— «Язык», ваше благородие! — пожал плечами Зарайский.

— А по-моему, задница, — прокомментировал подполковник. — Где вы его откопали?

— В кустах, ваше благородие. Справлял нужду. Малую. — Унтер улыбнулся, — Увидел нас — справил заодно и большую.

— Шутки в сторону, унтер, — одернул подчиненного Данович. — Продолжим допрос. Сколько «Градов» и сколько минометов? Каков боезапас? Он это может нам сказать?

— Сколько «Градов»? — унтер подкрепил вопрос подзатыльником. — Отвечать!

— Товарищи! То есть господа! — Низенький толстый прапорщик переводил мокрые глаза с одного офицера на другого. — Я не знаю ничего! У меня жена, дети… — Он зачем-то полез в карман. — Панченко моя фамилия, из снабжения, а больше — ничего… Господа офицеры… Ваше благородие!!!

— Прапорщик. — Данович скривился. — Ты можешь отвечать по существу, дубина? Сколько «Градов»?

— Н-никак нет, ваше благородие! — Панченко наконец-то нашел в кармане искомое и теперь тыкал его штабс-капитану. Это оказалась фотография полненькой миловидной женщины с двумя детьми по бокам. На фоне моря.

— Он еще и пьян? — Огилви повел носом. — Унтер, это что за дерьмо вы сюда притащили? Больше прапорщиков «языками» не брать. И других засранцев — тоже не брать. Найдите нормального офицера.

— Я к таким и в перчатках больше не притронусь, — пообещал унтер Зарайский. — Давайте, я лучше сам доложу. «Градов» там я насчитал пять, минометов — одна батарея, гаубиц — две. Лупят по Сары-Булату так, что только пыль летит. Наши, понятно, тоже в долгу не остаются. Но надо бы побыстрее, потому что боезапас там уже на исходе. Вот я на карте отметил, что и как. В соприкосновение мы не вступали. Хотя очень хотелось. Потому что, может, это они — по радио?

— Вряд ли, — возразил Данович. — Им развлекаться некогда. Хотя, может быть, и они. Учитывая, что мы видели в Курмане…

— Взять бы вот этого, — процедил Зарайский, слегка встряхивая пленника за шиворот, — посадить перед микрофоном и пощекотать ножичком…

— Отставить, унтер! — рявкнул Огилви, видя, что прапорщик закатывается в обморок. — Ведите его к Галяутдинову, оформляйте и занимайте свое место в строю!

При слове «оформляйте», ошибочно принятом за «расстреляйте», прапорщик спекся окончательно. В полное сознание он пришел только день спустя, в лагере для военнопленных.

Незадачливый «язык» перестал интересовать офицеров раньше, чем отзвучало «Да, сэр!» унтера Зарайского. Они склонились над картой, обсуждая план взятия Сары-Булата.

План был прост, как постные блины, — на что-то посложнее не было времени: штурм авиабазы, на которой закрепились белые, уже начался. Обе стороны дошли до той стадии ожесточения, когда человек не задумывается ни о чем, а просто палит по всему, что движется. И белые, и красные знали, что это последний штурм: на то, чтобы провести или выдержать следующую атаку, сил не хватит. Минометный обстрел занял пятнадцать минут, потом в пролом фронтом около 150 метров устремились БМД, а навстречу им дымными султанами рванули ПТУРы. Две машины загорелись, остальные преодолели полосу препятствий. Десантники, выскочив из машин возле вражеских окопов, бросились в жестокую рукопашную. Отряд штурмового резерва развернул вторую волну атаки, и белые неизбежно должны были быть сметены этой волной…

Рядовой Андрей Матюшенко из минометного расчета, оглохший от почти непрерывной стрельбы, измученный запахом пороховой гари и предельно уставший, все же сумел различить в орудийном громе какой-то посторонний лязг и скрежет… Он оглянулся и прямо над собой увидел громаду многотонной махины, пушечное жерло и тяжелые резные траки…

В одуряющем ритме своей смертельной работы солдаты расчета не обратили внимания на его вопли — они их не слышали, — дергания за рукава и толчки. Они заметили танк только тогда, когда он шандарахнул из своей пушки по БМД. Расчет бросился врассыпную, и вовремя: танк тронулся с места и покатил вперед, утопив миномет в каменистой крымской земле.

Рядовой Андрей Матюшенко в панике не сориентировался и попал под следующий танк. Поначалу он не мог сообразить, что такое опрокинуло его на землю и держит за правую ногу. Он рванулся, попробовал освободиться, но тут стало темно, и, увидев над собой заляпанное грязью железное брюхо, Матюшенко все понял и закричал, прижимаясь к земле и весь скукоживаясь, чтобы не отдать железной твари больше ничего, кроме зацапанной ею ноги. Боль пришла не сразу — поначалу мозг отказывался воспринимать такое количество боли, врачи называют это шоком, но танк переползал через ногу солдата целую вечность, а потом наконец-то съехал с него и пришла боль — такая, которая не оставляет места ничему, кроме себя, и рядовой Андрей Матюшенко потерял сознание.

Младший унтер Ставро, водитель танка, увидев в смотровую щель, что сбил человека, выдал через левое плечо все консервированные спагетти в томатном соусе, что он съел в Курмане. Это был первый человек, которого — как он думал — он убил. И никакого боевого воодушевления при этом не почувствовал. О Господи, где же взять силы убить еще нескольких, едва ли не глядя им в лицо?

Силы он нашел. Они все нашли — и вторая цепь атакующих десантников полегла почти полностью. Большинство тех, кто был в первой, погибло, когда в рукопашную вмешались курманские пехотинцы броне-мобильного батальона.

…Подполковник Огилви обнаружил, что впадает на короткое время в какую-то прострацию, как бы выключается на секунду-другую, и, когда возвращается, ему требуется время, чтобы снова включиться…

— Что вы сказали, Белоярцев?

— Вас вызывает штаб, сэр.

Огилви взял наушник из рук поручика.