ЦИВИЛИЗАЦИЯ: Новая история западного мира - Роджер Осборн

Действия королевской власти в отношении парламента собрали множество людей под его знамена. Свято верившие, что парламент стоит на страже их прав, сражавшиеся за него и потерявшие немало своих товарищей, теперь англичане видели парламент вблизи и убеждались в его несовершенстве. Кромвель и Айртон, которые с пониманием относились ко многим требованиям солдат, полагали себя способными убедить их в разумности своих предложений. Однако у радикалов были собственные, не менее разумные доводы. Результатом этих дебатов стала исторически важная формулировка двух разных политических философий.

Айртон отстаивал мнение, что обладать правом голоса могут только имущие, ибо они заинтересованы в благосостоянии королевства куда больше прочих. Право называться англичанином, дышать воздухом, ходить по земле и пользоваться законами королевства есть естественное право, а право участвовать в осуществлении власти есть право гражданское, вытекающее из строения общества. Главный аргумент Айртона в пользу ограничения гражданских прав гласил, что не имеющие собственности, пользуясь своим большинством, смогут принять законы, которые отнимут у собственников земли, а в таком случае королевство ожидают анархия и хаос.

Ответ полковника Рейнборо, сделанный в пылу дебатов, вошел в историю как страстное и первое в своем роде обоснование представительного правления: «Беднейшего, кому довелось родиться и жить в Англии, я почитаю наравне с величайшим; и потому поистине, сэр, я полагаю очевидным, что всякому человеку, живущему при некоем правительстве, первее всего надлежит иметь возможность повиноваться этому правительству по своему согласию; и я также уверен, что беднейший человек в Англии ничем в строгом смысле не обязан правительству, если он не имел возможности решать, повиноваться ему или нет… Я не нахожу в Божьем законе ничего такого, из чего бы следовало, что лорд вправе избрать двадцать членов собрания, простой землевладелец —только двух, а бедняк — ни одного: я не нахожу ничего подобного ни в законе природы, ни в законах людских».

Рейнборо выдвинул свои доводы и в ответ на опасения Айртона относительно судьбы собственности. Во–первых, есть Божья заповедь «Не укради» и этот закон, утверждал Рейнборо, нисколько не утратит силы. Во–вторых, в духе представлений своих соотечественников о старинных правах и их нарушениях, он поставил под сомнение статус английской собственности как таковой. «Если это собственность, то собственность по закону… И я хотел бы знать, за что мы дрались. За наши законы и свободы? А ведь таков старый закон Англии — тот самый, что порабощает простых людей Англии, — чтобы они повиновались законам, в принятии которых вообще не имели голоса!»

Абсолютизм, «великая цепь бытия», ничтожность простого человека в божественной иерархии — все это словно забылось участниками дебатов. В центр обсуждения был поставлен вопрос о том, какое устройство государства сделает его законным в глазах граждан. Но при всей кажущейся прогрессивности такой постановки вопроса на фоне королевского абсолютизма, мы не должны забывать, что целью Рейнборо и Айртона, которая и заставила обоих сражаться на стороне парламента, было восстановление древних прав, пусть и в новых обстоятельствах. Со времен Августина священники прибегали к словам Библии, чтобы убедить людей в необходимости внешнего порядка, однако Рейнборо и его современники больше не нуждались в чужих толкованиях. Они знали свою Библию и знали, что Бог не поставил одного человека над другим. Древность их прав и вправду не подлежала сомнению.

Доводы, приводимые участниками дебатов в Патни, опирались не на абстрактную политическую философию, а на грубые обстоятельства практического опыта. Защищавшие парламент на полях войны хотели знать, что принесла им победа. Рейнборо и Сексби, привлекая авторитет Священного Писания для отстаивания своей позиции, не воспринимали Библию как умозрительный политический трактат — по сути, вполне обоснованно предположить, что в свое время переводы Библии вызвали такой энтузиазм у североевропей- цев именно потому, что по настроению священный христианский текст во многом соответствовал их обычаям и образу жизни. Хотя для нас обычай привычно ассоциируется с регрессом, а рациональность с прогрессом, дебаты в Патни показывают ущербность подобной прямолинейности: Рейнборо, опираясь на представление о законах обычая, фактически отстаивал всеобщее избирательное право (для мужчин); Айртон, опираясь на рациональные доводы, отстаивал его ограничение.

Самой возможностью дебаты в Патни были обязаны исключительной политической обстановке; дальнейшие политические события отодвинули их на задний план. Король скрылся из Хэмптон–Корта в Карисбрукский замок на острове Уайт, надеясь переждать смуту, однако восстание роялистских сил убедило армию, что Карл должен быть подвергнут суду за измену, и 30 января 1649 года монарха казнили. Первым лицом государства к тому моменту стал Оливер Кромвель (1599–1658), который сумел возвыситься благодаря своим талантам умелого манипулятора событиями и армейским недовольством. О радикальных требованиях Рейнборо и Сексби уже никто не вспоминал, и финал долгой английской революции в 1589 году по сути дела стал торжеством рационального плана Айртона. Главной инстанцией в государстве сделали состоящий из землевладельцев парламент (во многом, правда, подтвердивший древние обычаи), а король и простолюдины остались без власти. Реализации плана Рейнсборо о введении всеобщего избирательного права Англии пришлось ждать до 1918 года.

Политическая сумятица, которая вызвала к жизни полемику на Армейском совете, не улеглась и во время суда над королем, завершившимся казнью, и во время республики, и во время Реставрации — вплоть до низложения Якова II. Вопросы законного государственного устройства обсуждались в сочинениях мыслителей и армейских офицеров, часто с риском для собственной жизни. Но сколь бы ни были интересны все эти проекты, сомнительно, что они реально повлияли на политическое урегулирование в Англии. Как бы то ни было, политическая философия прочно вошла в список тем, занимавших умы растущего круга образованных людей. «Левиафан» Томаса Гоббса, подкреплявший необходимость абсолютистской монархии родственными августиновскому учению доводами о потребности человека в абсолютном контроле, был опубликован в 1651 году во Франции, где его автор находился в изгнании. Реставрация Стюартов в 1660 году, возможно, и была оправданна с точки зрения Гоббса, однако на английской почве абсолютизм больше и не прижился. Политические сочинения Джона Локка, по духу вполне согласовывавшиеся с обстоятельствами английской политики, по сути дела описывали настроения наиболее влиятельных кругов в парламенте. Если Гоббс считал человечество изначально порочным и неспособным обходиться без внешнего контроля, то Локк отстаивал добродетельность человеческой природы и необходимость не гоббсовского диктатора, а добровольного соглашения между членами общества — общественного договора.

Английская революция показала, что, несмотря на умножение теоретических сочинений на политические темы, их влияние на реальные события почти отсутствовало. Люди реагировали на памфлеты, призывающие к действию, на попрание обычаев, на угрозу религиозного преследования, и пока мало обращали внимания на теоретические умозаключения о необходимости построения того или иного рода государства. За последующие сто лет положение изменилось: идеям, созревшим в бурной политической атмосфере XVII века, было суждено найти практическое применение в XVIII столетии — веке восторжествовавшего, как казалось, рационализма.

Английская революция породила политическую полемику, нашедшую отражение в речах, памфлетах и философских трактатах. В то же время, несмотря на все политические бури, экономическое благосостояние Англии стабильно росло — вместе с сословием образованного дворянства. Самостоятельность этого сословия, уже продемонстрировавшего в полной мере нежелание мириться с диктатом заносчивого властителя, начала все сильнее проявляться и в других областях. Помимо политической философии, основанной на рациональном анализе, она породила сообщество натуральных философов, таких как Роберт Бойль (1627–1691), Роберт Гук (1635–1703) и Исаак Ньютон (1642–1727), в среде которых сформировалось совершенно новое видение природного мира. Именно Ньютону принадлежало величайшее оправдание сурового декартовского рационализма — доказательство того, что Вселенная на самом деле абсолютно объяснима посредством математического анализа. В «Математических началах натуральной философии» Ньютона, увидевших свет в 1687 году, показано, каким образом движение любой части Вселенной, в том числе планет, подчиняется нескольким простым законам, формулируемым на языке математики. Теперь математически можно было выразить даже скорость изменения различных феноменов — с помощью нового метода, называемого исчислением бесконечно малых величин, разработанного Ньютоном и, независимо, его современником Лейбницем (1646–1716).