Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - Василий Молодяков

Когда падение кабинета Ёнаи было уже сочтено предрешенным делом, в прессе и среди иностранных дипломатов начались оживленные спекуляции на тему, кто станет преемником Арита. Наиболее вероятными кандидатами считались Сиратори и Мацуока. Коноэ остановил свой выбор на втором. Почему? При всей склонности к радикализму в теории принц тем не менее был типичным представителем традиционного японского истеблишмента, придававшим большее значение происхождению, возрасту и «имиджу», нежели способностям и энергии. В активе Мацуока был женевский «триумф» января 1933 г., когда японская делегация, недовольная единодушным осуждением ее политики в Маньчжурии, демонстративно покинула сессию Лиги Наций, многолетняя служба в системе ЮМЖД, обширные связи в деловых и националистических кругах, полдюжины популярных книг и брошюр, в том числе об Антикоминтерновском пакте. Иными словами, он выглядел вполне респектабельно, а кроме того, был знакомым Коноэ еще со времени Парижской мирной конференции. Сиратори же, при всех талантах и связях, имел устойчивую репутацию «неуправляемого» и «возмутителя спокойствия», а потому казался гораздо более подозрительным, чем демагог и прожектер Мацуока. Кроме того, последний был на семь лет старше, а в Японии при прочих равных условиях из нескольких кандидатов редко выбирают того, который моложе.

Новый министр немедленно затеял кардинальную смену дипломатических кадров, включая всех послов и посланников. По неизвестной причине единственным исключением оказался посол в Великобритании Сигэмицу, остававшийся на своем посту до лета 1941 г., хотя он никогда не скрывал своего неприятия как Тройственного пакта, так и радикального улучшения отношений с СССР – приоритетных направлений дипломатии Мацуока. Особо деликатным был вопрос «трудоустройства» Сиратори, главного соперника министра, личные отношения с которым можно описать только выражением «хуже не бывает». Их непрекращавшееся соперничество в качестве главных идеологов и потенциальных лидеров «обновленческой» дипломатии вело свою историю с 1937 г. и было общеизвестно. В итоге Сиратори был назначен одним из двух советников министерства – должность почетная, с подчинением лично министру, но без определенных обязанностей и тем более без конкретных прав: по «чину» она подходила Сиратори, но, конечно, нисколько не соответствовала его амбициям. Он принял назначение «с полным сознанием того, что значит быть советником при нем <Мацуока. – В.М.> и в таких обстоятельствах», понимая, что с ним министр будет «советоваться» в последнюю очередь.[506] Поэтому Сиратори не принимал участия ни в переговорах о заключении Тройственного пакта, ни в подготовке визита Мацуока в Европу весной 1941 г. Министр сделал все, чтобы вывести своего советника из процесса принятия решений. Но на Токийском процессе Сиратори припомнили и эту должность…

Что касается их геополитической ориентации и взглядов на глобальные проблемы, то здесь дело обстоит сложнее. Если позицию Сиратори с осени 1939 г. можно охарактеризовать как последовательно евразийскую, то постоянные шарахания Мацуока из стороны в сторону делают уязвимыми любые определения. Влиятельный представитель «маньчжурского лобби», он не раз выступал за войну с СССР и в то же время способствовал нормализации японо-советских отношений. Регионалист, более всего занятый проблемой японской экспансии в Азии, он стал движущей силой Тройственного пакта, первого шага к континентальному блоку. Самым сложным случаем была его «любовь-ненависть» к Соединенным Штатам, отношения Японии с которыми он основательно испортил, несмотря на возможно благие намерения.

Одним из первых шагов Мацуока стало решительное возобновление переговоров с Германией и Италией о заключении союза, в котором он хотел видеть такую же долгосрочную основу японской внешней политики, какой некогда был англо-японский союз.[507] 30 июля при непосредственном участии Мацуока был составлен меморандум «Об укреплении сотрудничества между Японией, Германией и Италией», за которым последовали проекты армии и флота и новый план МИД.[508] Несмотря на отдельные расхождения, все они намечали план действий с целью заключить военно-политический союз с конкретными взаимными обязательствами, в частности по содействию в урегулировании военных конфликтов. Проекты предусматривали не только поддержание добрососедских отношений с Москвой, но и совместные с Германией усилия по обеспечению координации политики «оси» и СССР.

Теперь инициатива скорейшего заключения союза исходила от Японии, точнее, лично от Мацуока. По его указанию активизировал свою деятельность и посол Курусу в Берлине, что никакого энтузиазма у собеседников не вызвало – достаточно заглянуть в записи Вайцзеккера.[509] Понять это нетрудно: опыт прежних лет разуверил германских дипломатов в способности руководства Японии вести последовательную политику и брать на себя конкретные обязательства. Однако Риббентроп перешел к решительным действиям. 23 августа (в годовщину пакта с Москвой!) он известил Курусу, что Генрих Штамер, ранее участвовавший в переговорах о «пакте трех», только что получил ранг чрезвычайного и полномочного посланника и предписание отправиться со специальной миссией в Японию. В феврале и мае 1940 г. Штамер уже дважды побывал в Токио, сопровождая президента германского Красного Креста герцога Саксен-Кобург-Гота в поездке в США через СССР и Японию. Посланец Риббентропа «прощупывал почву», но тогда конкретных результатов его вояж не дал.

Рейхсминистр поставил перед Штамером три задачи: 1) выяснить подлинное отношение японского правительства к Германии; 2) начать переговоры о союзе в том случае, если Япония проявит заинтересованность; 3) немедленно информировать министра по всем вопросам, требующим согласования с руководством Рейха.[510] Решение отправить Штамера в Токио свидетельствовало о несомненных переменах в германской политике, возможными причинами которых можно считать: сопротивление Англии, разрушившее надежды на ее скорое поражение; стремление удержать США от вступления в войну, вероятность которого не убывала; опасения относительно японо-американского сближения, сторонников которого в Токио было достаточно. Кроме того, Штамер был известен как доверенное лицо Риббентропа, и это придавало его миссии особый вес.

Известие о приезде посланца из Берлина ускорило развитие событий. Подготовкой предложений МИД к встрече четырех министров, назначенной на 4 сентября, занялся лично Мацуока, собрав 1 сентября Охаси, Сайто и Сиратори для их обсуждения. Сиратори выступил за «альянс четырех» с привлечением СССР, но министр отмахнулся от идеи вечного соперника – чтобы позже выдавать ее за свою! Проект МИД предусматривал союз только с Берлином и Римом. В военном министерстве все шло гладко, но сближению с Германией категорически воспротивился морской министр Ёсида. Однако сторонники союза оказались сильнее. 3 сентября, за день до конференции, Ёсида был госпитализирован с нервным расстройством и на следующий день подал в отставку. Трудно сказать, была ли болезнь действительно серьезной или имела «дипломатический» характер, но она оказалась наилучшим выходом из положения [Суэкуни Macao (в 1940 г. офицер Генерального штаба ВМФ) в беседе с автором (25 апреля 1997 г., Токио) утверждал, что болезнь министра была лишь предлогом для отставки.]. Министр «сохранил лицо», его преемник адмирал Оикава поддержал идею союза. Конференция состоялась 6 сентября и одобрила новый план Мацуока.

В субботу 7 сентября Штамер прибыл в Токио и на следующий же день вместе с Оттом посетил своего старого знакомого Осима, который после беседы с германскими визитерами немедленно отправился к Мацуока. Выслушав его, министр подытожил: «Армия в этом вопросе инициативы не проявила. Оикава лучше, чем Ёсида. Но сделаю это <заключу союз. – В.М> я, сделаю, даже если это будет стоит мне должности. За одну-две недели управимся».[511]

Первый раунд переговоров проходил 9-12 сентября в резиденции министра в присутствии одного только Отта, в обстановке настолько строгой секретности, что прессе было запрещено сообщать даже о факте пребывания Штамера в Токио. Германия окончательно отказалась от претензий на свои бывшие владения в Тихом океане, но потребовала от Японии принятия на себя конкретных военных обязательств – на сей раз в случае атаки со стороны державы, «не вовлеченной в Европейскую войну или Китайский инцидент», т.е. прежде всего США. Советский Союз теперь рассматривался Германией как потенциальный союзник [Текст инструкций Риббентропа неизвестен, но в мемуарах Коноэ приведен меморандум с изложением заявления Штамера в начале переговоров. Пункт 7: «Лучше сначала достичь соглашения между Германией, Италией и Японией, а затем немедленно вступить в контакт с Советской Россией. Германия готова выступить в качестве честного посредника в деле сближения между Японией и Советской Россией и не видит никаких непреодолимых препятствий на этом пути, по которому можно пройти без особых трудностей. Германо-советские отношения хороши вопреки тому, что пытается утверждать британская пропаганда, и Россия выполняет все свои обязательства к полному удовлетворению Германии». Пункт 9: «Слова Штамера должны рассматриваться как исходящие прямо от Риббентропа».[512]]. Мацуока согласился с этим контрпредложением и взялся убедить в нем коллег. 12 сентября вопрос обсуждался на конференции четырех министров, но Оикава снова колебался. Днем позже Мацуока приватно встретился с его влиятельным заместителем вице-адмиралом Тоёда и ознакомил его с предложениями Штамера. Тоёда в целом согласился с ними, но, как и Оикава, предложил внести в текст поправки, гарантировавшие самостоятельность Японии в принятии решения о вступлении в войну в случае германо-американского конфликта. Кроме того, он предложил особо оговорить необходимость улучшения отношений с СССР. На этих условиях флот давал согласие на союз, что и было закреплено новой встречей четырех министров вечером 13 сентября.