Атаман Войска Донского Платов - Андрей Венков

Шесть полков казачьих разбросал Денисов от Дуная до Черного моря. К счастью, зима была теплая, кое-как перебились казачьи кони на подножном корме.

Ланжерон вскоре тоже уехал, и пришлось Денисову служить с блестящими и капризными графами Каменскими. Граф Сергей Михайлович принял ланжероновский корпус и первым делом велел Денисову идти вперед и поражать неприятеля. Денисов отвечал, что сделать это нет никакой возможности, казаки настолько утомлены, а лошади их так слабы, что буде атакует неприятель пикеты, они до полка с большой нуждой смогут ретироваться.

Однако месяца через два предупредил Каменского, что лошади отдохнули, теперь можно организовать недалекую экспедицию. Собрал тысячу годных лошадей, всех полковников и послал вперед от Черновод. Погоняли за фуражирами, трех турецких чиновников захватили… Дальше жили спокойно.

Весной царь, недовольный Багратионом, назначил командовать Молдавской армией графа Николая Михайловича Каменского.

Перед новым походом, трудным и кровопролитным, Денисова стали часто посылать с казаками вперед, добывать на неприятельской территории продовольствие. Отправляя гурты отбитого скота, вступил он с Каменским в запутанную переписку, ибо требовал граф и продовольствия добывать и от мародерства удержаться. Приходилось за каждого утерянного быка ответ держать.

Отношения с новым командующим не складывались (впрочем, как и обычно). Каменский помимо Денисова отдал приказ вывести казачьи полки за Дунай, а Денисова с одним его именным полком оставил держать сто верст территории и стоять твердо, отражать нападение. Денисов запросился к Главной армии лечиться и написал новому командующему «партикулярное» письмо с объяснениями. Командующий его удерживать не стал, разрешил лечиться. Денисов стал просить, чтобы разрешили ему пребывать в армии без команды, «партикулярно». И это разрешили. Стал он свидетелем новой кампании, теперь под командованием Каменского, видел, как брали Шумлу и Силистрию, потом уехал в Бухарест, а оттуда в Яссы, сдал полк и в начале 1811 года заявился в Санкт-Петербург просить отставки.

Глава 20

НАЧАЛО ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ

Подлечившись на Дону, Матвей Иванович Платов благоденствовал в Санкт-Петербурге. Стал он заметной фигурой при дворе, и если прихварывал, сам царский лекарь его пользовал. Закрутила, завертела Платова светская жизнь. Многие знатные персоны с ним в переписке состояли, одна из них — королева Прусская. Прусский король подарил Матвею Ивановичу драгоценный сервиз, где были изображены все платовские подвиги. Бывал Платов на балах, сам пиры устраивал. Кое-кто уже прочил его в командующие Молдавской армией, поскольку и граф Каменский не мог победоносно закончить войну и добиться желанного мира. Но царь и новый военный министр послали в Молдавию на смену заболевшему Каменскому Михаила Илларионовича Кутузова.

Зато из Молдавии явился в Санкт-Петербург Адриан Денисов. Всесильный Платов принял его по-хорошему:

— С чем пожаловали, любезный Адриан Карпович? Не нужно ли чего?

Денисов рассказал, что был у военного министра Баркля-де-Толли и просился в отставку, но военный министр отказал. «Государю, — сказал, — угодно, чтоб вы и дальше служили. Скоро понадобится ваш талант воинский, и надобность такая скоро последует».

Платов, услыхав о «талантах воинских», поскучнел. И как людям неймется возносить себя! Денисов же понял это как намек и беспокойство Матвея Ивановича о грозной судьбе Отечества, и продолжал:

— Что за надобность? Основательно я, Матвей Иванович, ничего не знаю, но о замыслах Наполеона говорят много. Я готов на границах России или внутри Отечества пролить кровь мою и умереть, но прошу только за границу меня не употреблять.

— Я сему рад, потому что наказной атаман генерал-лейтенант Киреев жалуется на слабость здоровья и просит увольнения. Я вручу вам в управление Войско Донское, — величественно сказал Платов.

Денисов поблагодарил и откланялся, но явно остался недоволен. Потом узнал Матвей Иванович, что ходил Денисов к Барклаю. По закону, должен был Платов предлагать военному министерству кандидатуру наказного атамана, вот Денисов и просил Барклая, чтобы тот платовское предложение о назначении Денисова отклонил. Барклай Денисова обнадежил.

В конце марта 1811 года Денисов уехал на Дон, где ждали его семейные хлопоты и неурядицы — единственная дочь его была брошена мужем с двумя детьми. А Платов, решив про себя, что Денисов сам не знает, чего ему надо, вновь обратился к светской жизни.

Мы же последуем за Денисовым на Дон, забываемый уже Матвеем Ивановичем, и продолжим на полуслове прерванное описание жизни славной фамилии Кисляковых, этого заинтересовавшего нас рода.

На Дону всколомученная перенесением столицы жизнь входила в старое размеренное русло. Строительство города Новочеркасска для многих оказалось делом прибыльным, местом хлебным. Прочно обосновались некоторые Кисляковы в рабочих полках. Из бессергеневских двух братьев, Тимофея и Василия, младший процветал в «кучурах» урядником. Старший пришел с французской кампании из Пруссии, принес только что введенный для нижних чинов знак отличия — Георгиевский крест, но пока сидел при Войске без должности.

Больше всех Кисляковых старался на строительстве Алексей Кисляков из Кисляковых скородумовских. Числился он теперь по городу Новочеркасску, и как исправнейшему офицеру испрашивали ему в 1811 году золотую медаль. Помимо служебных дел занимался поднаторевший Алексей Иванович посредничеством. А вот братец его непоседливый, Андрей Иванович, с которым Алексей разругался, мыкался на южных границах в полку Акиндина Аханова.

Ох, глухомань проклятая, служба пограничная! И ни продвижения тебе, ни громких побед. Приключений — да! Особенно для тех, кто всю жизнь их себе ищет на одно место.

На Кавказе в полку Аханова не скучали. То найдут казаки мертвого, великороссийской породы, человека, — все земли бедолага прошел, волю искал, — то абреки налетят, скот отгонят. Один раз поехали ловить хищников, а нашли в камышах кабана. Давай гонять за ним и пиками колоть. Одного своего по неосторожности в плечо ранили…

Кисляков Андрей Иванович в эти игрища не вмешивался, в полковой квартире просиживал, все вздыхал и рассказывал о болезни, над ним существующей. Рожи корчил, ладонью под ребра себя тыкал. Аханов, сам из бессергеневских казаков, слушал и думал: «Как ты мне начертенел!» Кислякову он не верил. Недавно, проходя по лагерю, он стал невольно свидетелем одной сцены. Сидел хорунжий по-стариковски на солнышке, рядом черкасские мальчишки, записанные урядниками, возились: боролись, потом, взмахивая ногами что твоя мельница, стали на руки становиться, но не выдерживали, копырялись на бок. Кисляков, забывшись, заглядевшись на них, встал, подошел — «Вот как это делается», — и скорчился на земле. Аханов вдруг увидел, что держится он, как кобель, по нужде присевший, лишь на передних конечностях. А потом медленной пружиной развернулся, распрямился и встал столбом вниз головой на чуть подрагивающих руках. Аханов аж поперхнулся: «Как-кая падла!..»