Чехов - Георгий Бердников

А вот другое письмо, тоже из Богимова: "Дорогая Лидия Стахиевна!

Я люблю Вас страстно, как тигр, и предлагаю Вам руку.

Предводитель дворняжек Головин-Ртищев…" Итак, все выливалось в буффонаду. Нетрудно, однако, видеть, что позиция эта, занятая Чеховым, была вынужденной. Нет сомнения, он испытывал острое чувство горечи. Оно вызывалось сомнительными по вкусу и тону замашками Лики, так несоответствующими его понятиям о нормах воспитанности, ее опрометчивыми поступками. Наконец, можно спорить о силе чувства Чехова к "златокудрой деве", но вряд ля можно усомниться в том, что чувство это было глубоко оскорблено. Однако это и ставило его в труднейшее положение. В самом деле, как ему было вести себя в сложившейся ситуации? Дать волю досаде, раздражению, оказаться в положении уязвленного вздыхателя? Нет, это для Чехова было совершенно невозможно, невозможно как по складу его характера, так и по его убеждениям, невозможно, так как решительно не соответствовало его представлению о человеческом достоинстве.

Вдобавок ко всему, Чехов никогда не забывал, что он намного старше Лики, а это привносило в его отношение к ней оттенок сострадания и жалости, которые неизбежно испытывает взрослый человек, видя ошибки молодости и неопытности. Видимо, вся эта сложная гамма чувств и владела им, когда он писал "Попрыгунью".

Чехов не зря иронизировал по тому поводу, что сорокалетняя Кувшинникова узнала себя в героине рассказа. Ничего общего не было и у ее супруга с образом Дымова. Это был ординарный полицейский врач, не блиставший никакими талантами. Другой герой рассказа — Рябовский, — похож на Левитана разве лишь тем, что он тоже художник. И все же и Левитан, и Кувшинникова "узнали" себя. Почему? Похож был прежде всего салон Кувшинниковой. Писатель, видимо, специально позаботился об этом, так как приметы этого салона были воспроизведены достаточно точно. Было и другое, более важное сходство — сходство нравственной сущности тех отношений, которые сложились между супругами Кувшинниковыми, Левитаном и Мизиновой.

Пытаясь объяснить, чем были вызваны прозрачные намеки на салон Софьи Петровны, Михаил Павлович писал: "По-видимому… Антон Павлович осуждал в душе Софью Петровну. В конце концов он не удержался и написал рассказ "Попрыгунья". Примерно так же объясняла эту историю и Мария Павловна. Остается, однако, один весьма существенный вопрос: что же в конечном итоге переполнило чашу терпения Чехова? Ответ на этот вопрос содержится, видимо, в воспоминаниях Щепкиной-Куперник, которая отлично знала всех участников событий. Она тоже, как и Михаил Павлович, только более определенно, сообщает, что Антон Павлович "недолюбливал Софью Петровну". А далее следует такое разъяснение: "В то время в Москве прошла трагедия Грильпарцера "Сафо", которую изумительно играла Ермолова, изображая трагедию стареющей Сафо, любимый которой Фаон увлекается юной Мелитой. Антон Павлович прозвал Софью Петровну — Сафо, Лику — Мелитой и уверял, что Левитан сыграет роль Фаона…" В достоверности этого свидетельства сомнений нет. В последующих письмах Лике, иронизируя по поводу ее отношений с Кувшинниковой, Чехов неизменно называет последнюю Сафо.

Осень 1891 года была, очевидно, кульминацией недолговечного романа Левитана и Лики. В это время художник переселился из деревни Затишье в имение Ликиных тетушек Покровское. Тут был написан один из левитановских шедевров — "Омут", портрет Панафидина и ряд этюдов. "Эти чудесные тверские этюды Левитана, — писал Леонид Гроссман, — связаны с его увлечением сероглазой девушкой с пепельными волосами". Этюд "Осень" весной 1892 года Левитан подарил Лике.

Судя по всему, история с Ликой казалась Чехову в высшей степени неблаговидной. Вспомним еще раз предостережение, сделанное в свое время Антоном Павловичем сестре, — указание на то, что Левитану нужны женщины бальзаковского возраста. Этим требованиям как раз и отвечала Кувшинникова, которая была на тринадцать лет старше Левитана и, конечно, не хуже Чехова знала эту особенность художника. Отсюда характерная черта ее поведения: Софья Петровна не только не боялась соперничества молоденьких девушек, но, напротив, как пишет Щепкина-Куперник, "любила окружать себя молодыми лицами".

Все это помогает уловить еще один важный оттенок в сюжете "Попрыгуньи". Ведь он построен как история краха молодой женщины — женщины ветреной, слабой, которую затянул водоворот призрачного существования в мире грошовых интересов и чувств, женщины, которая лишь в финале увидела, что подлинные ценности она променяла на мишуру, мишуру и еще раз мишуру. Но ведь Кувшинникова была совсем другим типом женщины. Волевая и очень целеустремленная натура, она хорошо знала, что ей нужно, и отлично умела добиваться своего. Сумела она сохранить свое положение в доме и при Левитане, и после того скандала, который был вызван опубликованием "Попрыгуньи". Нет, Чехов имел все основания иронизировать по поводу того, что Софья Петровна узнала себя в двадцатилетней героине рассказа. Иное дело Мизинова. Если уж кто и мог навести Антона Павловича на эту грустную тему, так это Лика Мизинова.

После опубликования "Попрыгуньи" оскорбился не только Левитан, но и другой приятель Чехова — Ленский. Он тоже часто бывал в салоне Кувшинниковой и вот теперь решил узнать себя в одном из персонажей "Попрыгуньи" — в образе толстого актера. Семья Ленских прервала всякие отношения с Антоном Павловичем. А вот Мизинова, напротив, с весны 1892 года становится особенно частой гостьей Чеховых. Начинается новый тур ее сложных отношений с писателем.

Первые письма Антона Павловича к Лике после долгого перерыва полны шуток по поводу ее недолговечного романа. 27 марта он пошучивает насчет ее обещания снять дачу по соседству с Чеховыми. "Ваша дача в Мясницкой части под каланчой — там Вы душой и сердцем. Мы же для Вас ничто. Мы прошлогодние скворцы, пение которых давно уже забыто". В Мясницкой части помещался салон Кувшинниковой. И концовка письма: "Лика, не тебя так пылко я люблю. Люблю в тебе я прошлые страданья и молодость погибшую мою". Шутки на тему треугольника Кувшинникова — Левитан — Мизинова преобладают и в последующих письмах. Причем Лику он называет Мелитой, Кувшинникову — Сафо. Письмо от 29 марта начинается обращением:

"Милая Мелита…" Сообщая, что рядом был пожар — сгорела усадьба помещицы Кувшинниковой, Чехов в скобках поясняет: "однофамилицы Сафо".

Письмо это и грустное и шутливое: "Денег нет, Мелита. Немножко угарно. Форточек нет. Отец накурил ладаном. Я навонял скипидаром. Из кухни идут ароматы. Болит голова. Уединения нет. А главное — нет Мелиты…"