Наступит день - Мирза Ибрагимов

Рабочие отвели его в сторону. Поручив им срочно доставить раненого к врачу, Фридун и Курд Ахмед стали снова пробиваться к трибуне.

Неожиданно они столкнулись с большой группой демонстрантов, в большинстве состоявших из женщин. Впереди Фридун заметил Хавер, Фериду и Судабу. Они часто поворачивались к своей группе и провозглашали лозунги борьбы и свободы.

Сейчас Судаба показалась Фридуну совершенно иной. Даже красота девушки как бы приобрела новый оттенок, озарилась большой светлой мыслью. Фридун вспомнил о своей первой встрече с Судабой после освобождения из тюрьмы. Тогда, увидев его, девушка едва удержалась, чтобы не броситься ему на грудь.

Но почему Фридун затруднялся определить свое отношение к ней? Что заставляло его подавлять свое собственное чувство? И тотчас же вместо ответа перед его глазами возникал образ Гюльназ.

Священная клятва, молчаливо данная лунной ночью в деревне, до сих пор мешала его сердцу раскрыться для другой любви. Судаба ничего об этом не знала. Ей были непонятны затаенные страдания Фридуна. Она любила свободно и цельно.

Их глаза встретились. Девушка остановилась и крикнула своим подругам, точно приветствуя Фридуна:

- Да здравствует свобода!

И Фридун радостно и нежно улыбнулся Судабе. Но Курд Ахмед, спешивший к трибуне, уже тянул Фридуна за собой. На трибуне их встретил взволнованный Арам.

- Что же вы? - бросился он к ним, забыв даже поздороваться. - Из-за вас задерживаем открытие митинга.

Митинг открыл краткой речью шестидесятилетний, но вес еще бодрый старик железнодорожник.

- Товарищи! - сказал он, обращаясь к безбрежному людскому морю. Настал конец деспотии. Довольно мы натерпелись за эти страшные годы. Довольно мы наголодались. Будем ли мы и сейчас страдать в тисках нищеты и безработицы? Будем ли мы равнодушно смотреть, как богачи и их министры торгуют нашей страной, распродают ее иностранцам?! Нет, товарищи! Настал момент, когда сам народ должен взять власть в свои руки. Да здравствует власть народа! Да здравствует Красная Армия, которая принесла нам освобождение!

Когда утихли громовые раскаты "ура", слово взял Арам, за ним Курд Ахмед и другие. Народ ловил каждое слово ораторов.

Вдали от трибуны, в самом конце кишевшей демонстрантами боковой улицы, пробивали себе дорогу четыре женщины. Две из них с волосами, выкрашенными хной, были одеты в одинаковые вычурно пестрые, с претензией на нарядность платья; эти уже немолодые женщины смотрели вокруг с тупым равнодушием, брезгливо поджимая губы. Третья женщина была старше, ей было лет около пятидесяти; густо накрашенное и напудренное лицо ее выражало страх и недовольство; стекавший по лицу пот, смыв краску, провел ясно выделявшиеся на щеках полосы, отчего она казалась одновременно смешной и жалкой. Она крепко держала за руку четвертую - молодую, просто одетую девушку, словно боясь потерять ее в толпе.

Это была Гамарбану, выходившая в город за покупками вместе с Гюльназ и двумя своими ханум. Бурные события последних дней, вступление Ирана в войну, слухи о подготовке шаха к бегству и ожидающемся объявлении свободы сильно взволновали и встревожили Гамарбану. Она слышала и о том, что в Азербайджане уже громят публичные дома и убивают их содержательниц. К тому же в последнее время ее заведение оставалось почти совсем без посетителей: люди были заняты другими делами. Все это вынудило Гамарбану к решительным действиям. Она покинула главный дом, в котором помещалось ее заведение, распустила своих ханум, оставив при себе лишь несколько самых верных и преданных ей женщин, и переселилась с ними в небольшой домик на тихой улице, где еще прежде была устроена Гюльназ. Здесь она жила в страхе перед надвигающимися событиями.

И вот на обратном пути они были захлестнуты мощным людским потоком; Гамарбану вначале с любопытством разглядывала толпу, а потом, очутившись в самой ее гуще, не на шутку перепугалась. Ей казалось, что эти нескончаемые ряды людей, выкрикивающих страшные лозунги, готовятся разнести мир, с которым она была кровно связана и без которого не мыслила своего существования. Ей казалось, что она невольно очутилась перед строгим и неподкупным судом народа, который воздаст ей должное за все ее бесчисленные преступления. Поэтому она спешила поскорее вырваться из толпы и бежать без оглядки; она усердно расталкивала людей, пробивая дорогу себе и своим спутницам.

Совсем иначе чувствовала себя в этой людской массе Гюльназ. Ей тоже казалось, что она попала в мощный поток, который уносит ее с собой, но уносит в мир свободы и счастья, о котором она так долго мечтала, которого с такой страстью жаждала. Позабыв обо всем на свете, она жадно ловила лозунги, которые то и дело провозглашались в толпе:

- Долой монархию! Долой фашизм! Да, здравствует свобода! Да здравствует Красная Армия!

В этих лозунгах она находила простой и ясный смысл - настал день освобождения, судьба улыбнулась ей.

Мимо проходили группы рабочих с красными знаменами. Это были трудовые люди с мозолистыми руками, с почерневшими на солнце лицами, в простой рабочей одежде. Это была армия труда и нужды, гневно вставшая на защиту своей свободы, достоинства и хлеба.

Впервые за последние годы Гюльназ почувствовала себя не одинокой. Она была неотделимой частицей этой мощной толпы, будто нашла свою подлинную мать, не умирающую, не стареющую, не поддающуюся никакому воздействию времени... И никакая сила не могла оторвать девушку от этого вновь обретенного чувства общности с людьми, веры в добро, в будущее.

Тем временем Гамарбану со своими спутницами, выбравшись из толпы, хотела свернуть в глухой переулок. Но тут Гюльназ остановилась.

- Прощайте, ханум! - проговорила она, вырвав руку из цепких пальцев Гамарбану. - Мне с вами не по пути.

Гамарбану в страхе вытаращила глаза: случилось самое ужасное, чего она боялась больше всего.

- Не глупи, детка! - дрожащим голосом сказала она. - Идем домой! Ты погибнешь на улице!

Но Гюльназ повернулась к проходившей мимо толпе бедно одетых женщин.

- Как они, так и я! - крикнула она и, бросившись в толпу, исчезла в ней...

А там на широкой площади шел митинг. Выступали ораторы.

Самые обыкновенные слова в эти дни получали какой-то особый смысл, каждая будничная вещь, приобретала высокое значение. Народ чувствовал во всем веяние чего-то нового, улавливал аромат новой жизни, счастья и свободы. Перед ним открывалась возможность осуществить свои самые дерзкие мечты и казавшиеся несбыточные желания.

Народ ликовал.

Но в тот же день происходило собрание и в другом месте. Это было в Шимране, на даче господина Хикмата Исфагани.

Здесь были и Хакимульмульк, и подобные ему "почтенные" господа, здесь были столпы иранского высшего света и его виднейшие политические деятели. Даже серхенг Сефаи, за короткий срок восстановивший свой цвет лица, находился здесь. И, конечно, мистер Гарольд и мистер Томас занимали в этом обществе самое почетное место.

Эти люди готовили для народа иное будущее. Эти люди ковали для Ирана иную - тяжкую судьбу.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Хавер продолжала жить у Судабы. Они быстро сдружились. Страдания, перенесенные Хавер, возбудили в душе отзывчивой девушки искреннюю любовь к ней. А Хавер еще с первой встречи привязалась к Судабе. Узнав о любви девушки к Фридуну, Хавер почувствовала к ней еще большую симпатию.

Судаба отвела Хавер отдельную комнату: для Азада и Аяза там были поставлены детские кроватки. Судаба, проводившая так же, как и Хавер, весь день в работе среди женщин или в школах, по вечерам находила время, чтобы учить обоих мальчиков грамоте.

- Аяз - Судабы, а Азад - мой! - часто шутила Хавер.

Однажды вечером пришли Фридун и Курд Ахмед.

- Ну, как поживает, дочь перса? - ласково улыбаясь, спросил Курд Ахмед, здороваясь с Хавер. - Пора вам вместе с Судабои и Феридой поднимать знамя свободы среди иранских женщин! Пора!

- Хавер к этому готова, - ответила Судаба за свою приятельницу и, взглянув на Фридуна, смутилась.

Позднее подошли и другие товарищи - Арам, Серхан, Ферида, за ними Хафиз Билури и Явер Азими - единомышленники и друзья сертиба Селими. Помня трагическую судьбу и заветы своего друга, они присоединились к группе Фридуна, Ризы Гахрамани и Курд Ахмеда.

- Садитесь, дорогой учитель, - сказал Фридун, пожимая руку Хафизу Билури, - теперь у вас будут хорошие, жадные к науке ученики.

- И это будут дети трудящихся, - улыбнулся Хафиз Билури. - Я давно стремился к этому, сын мой.

- Знаю, учитель, знаю, - сказал Фридун и повернулся к вошедшему вслед за ними Гурбану Маранди. - Ну, а как ты, дружок? Горячишься по-прежнему?

- Еще бы! - откликнулся тот. - Но все же теперь я усвоил еще и иные правила ведения борбы. Жизнь многому учит, Фридун.

Беседуя так, они вошли в гостиную.

Вскоре пришел Джалили, только что вернувшийся из южной ссылки и включившийся в работу организации. С ним вошли еще два незнакомых человека.