Происхождение христианства - Карл Каутский

«Ибо, если в собрание ваше войдет человек с золотым перстнем, в богатой одежде, войдет же и бедный в скудной одежде, и вы, смотря на одетого в богатую одежду, скажете ему: тебе хорошо сесть здесь, а бедному скажете: ты стань там, или садись здесь, у ног моих, — то не пересуживаете ли вы в себе и не становитесь ли судьями с худыми мыслями?.. А вы презрели бедного… Но если поступаете с лицеприятием, то грех делаете» (Иак. 2:2–9).

А затем он выступает против такого направления, которое требует от богатых только теоретического признания догматов веры, а не раздачи имущества:

«Что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? может ли эта вера спасти его? Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из вас скажет им: «идите с миром, грейтесь и питайтесь», но не даст им потребного для тела: что пользы? Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе» (Иак. 2:14–17).

Правда, что уступки богатым не изменяли еще самой основы организации. Теоретически и практически она оставалась той же самой. Но место обязанности отдавать все свое имение заняло теперь добровольное самообложение, которое зачастую довольствовалось отдачей маленькой доли своего имущества.

К более позднему времени, чем Послание апостола Иакова, относится Apologeticus Тертуллиана, составленный около 150–160 гг. В нем изображается организация христианской общины:

«Если у нас имеется своего рода касса, то она составляется не из вознаграждения за принятие в члены общины, так как это означало бы торговлю религией, но каждый вносит умеренный дар в определенный день месяца или когда и сколько ему угодно, ибо никто к этому не принуждается, но каждый дает добровольно свой взнос. Собранные деньги идут на дела благочестия. Из них ничего не тратится на пиршество, или попойки, или бесполезное обжорство, но все они употребляются на поддержание и погребение бедных, на оказание помощи оставшимся без призора бедным сиротам, мальчикам и девочкам, старикам, которые не могут уже выходить из дому, людям, потерпевшим кораблекрушение и всем сосланным в рудники, на острова или сидящим в тюрьмах, поскольку причиной их наказания является принадлежность к христианской общине, так как они имеют право на пособие вследствие исповедания своей веры».

Затем он продолжает:

«Мы, связанные друг с другом телом и душой, признаем общность имущества: все у нас общее, за исключением женщин. Только тут прекращается у нас общность, которая у других практикуется и в этом отношении».

Следовательно, теоретически христиане продолжали отстаивать коммунизм и ограничивались только тем, что на практике смягчали строгость его применения. Но мало-помалу, почти незаметно, вместе с возрастанием уступ чивости по отношению к богатым изменялся основной характер общины, первоначально приспособленной исключительно к пролетарским условиям. И элементы, которые спекулировали на привлечении богатых членов, должны были не только бороться с классовой ненавистью в общине, но и стараться совершенно изменить всю внутреннюю организацию общины.

При всех смягчениях и послаблениях, которым подвергся первоначальный коммунизм, общая трапеза все-таки сохранилась как крепкая связь, объединявшая всех членов общины. Учреждения взаимопомощи имели значение только при отдельных случаях нужды, которая, правда, могла постичь всякого из членов общины. Общая трапеза удовлетворяла повседневную потребность каждого из них без исключения. Во время такой трапезы вся община собиралась вместе, она составляла тот центральный пункт, вокруг которого вращалась вся жизнь общины.

Но для состоятельных членов эта общая трапеза сама по себе не имела никакого значения. Они гораздо лучше и удобнее могли есть и пить у себя на дому. Простая, часто грубая еда должна была отталкивать избалованный вкус. Если богатые члены присутствовали при ней, то они приходили не для того, чтобы насытиться, а чтобы принимать участие в жизни общины, приобрести в ней влияние. Что для других являлось удовлетворением физической потребности, для них служило удовлетворением духовной потребности, и участие в потреблении хлеба и вина превращалось для них в чисто символический акт. Чем больше возрастало число состоятельных членов общины, тем больше становилось также число тех элементов во время общих трапез, которые придавали значение только общению и его символам, а не совместной еде и питью. Таким образом, во втором столетии настоящие общие трапезы для более бедных членов были отделены от чисто символических для всей общины, а в четвертом столетии, когда церковь стала господствующей силой в государстве, дело дошло наконец до того, что первого рода трапезы были совершенно вытеснены из общинных домов для собраний, из церквей. Они все больше приходили в упадок и в течение ближайших столетий были совершенно отменены. Таким путем, из христианской общины совершенно исчез наиболее яркий признак практического коммунизма, и его место заняла, окончательно и исключительно, система оказания помощи, забота о бедных и больных, которая, правда в очень искаженной форме, сохранилась до наших дней. Теперь в общине не оставалось ничего такого, что могло бы действовать неприятно на ее состоятельных членов. Она перестала быть пролетарской организацией. Те самые богатые, которые были совершенно исключены из царства божия, если отказывались раздать свое имение бедным, могли теперь играть в нем такую же роль, как и в «царстве дьявола», и они использовали эту возможность в самых обширных размерах.

Но таким путем в христианской общине не только вновь выступили классовые противоречия, но внутри ее образовался также новый господствующий класс, новая бюрократия с новым шефом во главе ее, епископом. Мы сейчас познакомимся с этим новым явлением.

Не перед христианским коммунизмом склонились в конце концов римские императоры, а перед христианской общиной. Победа христианства означала не диктатуру пролетариата, а диктатуру господ, которых оно само создало себе внутри своей общины.

Передовые борцы и мученики первых христианских общин, отдавшие свое имущество, свой труд, свою жизнь для спасения бедных и нуждающихся, все они положили основание только для новой формы порабощения и эксплуатации.

Первоначально в общине не было никаких должностных лиц и не существовало никаких различий между ее членами. Каждый товарищ, а также каждая товарка могли выступать в качестве учителя и агитатора, если они чувствовали в себе призвание к тому. Всякий говорил свободно все, что ему приходило в голову, или, как тогда говорили, все, что ему внушал святой дух. Наряду с этим большинство из них продолжало заниматься своим ремеслом, но некоторые, приобретавшие особое влияние и производившие большое впечатление, раздавали все, что они имели, и посвящали себя целиком агитации в качестве апостолов или пророков. Таким путем зарождалась новая классовая противоположность.

Внутри христианской общины образовались теперь два класса: обыкновенные члены, практический коммунизм которых ограничивался только общими трапезами и участием в организованных общиною учреждениях взаимопомощи; такими являлись приискание работы, поддержка вдов и сирот, а также заключенных, обеспечение больных, похоронная касса. Наряду с обыкновенными членами были еще «святые», или «совершенные», члены общины, которые осуществляли коммунизм самым радикальным образом: они отказывались от всякого имущества и брака и отдавали все, что имели, общине.

Это звучало очень красиво и доставляло, как уже видно из их названий, этим радикальным элементам высокий почет в общине. Они считали себя выше обыкновенных членов и вели себя как божьи избранники.

Таким путем именно радикальный коммунизм породил новую аристократию. Как и всякая аристократия, она тоже не довольствовалась одной только властью над остальными членами общества, она пыталась также эксплуатировать его.

И действительно, чем должны были жить эти «святые», если они роздали все средства производства и запасы товаров, которые им принадлежали? Им оставалось заниматься только всякой случайной работой — в качестве носильщика или рассыльного и т. п. — или нищенством.

Естественнее всего было добывать себе средства к жизни приживательством и нахлебничеством в самой общине, которая, конечно, не могла дать умереть от голода заслуженному мужу или заслуженной женщине, в особенности еще, если они владели пропагандистскими способностями, для которых тогда, правда, не требовалось никаких знаний, приобретаемых упорным трудом, а только темперамент, острота ума и находчивость.

Уже Павел горячо доказывает коринфянам, что община обязана освободить его, как и всякого другого апостола, от физического труда и содержать его: