Картина без Иосифа - Элизабет Джордж

— Не я!

— Не ты? Не ври. Кто затевает у нас любое озорство, если не ты? Возьми эти листки в спальню и перепиши десять раз.

— Но ма…

— И никаких отбивных и пюре, пока не сделаешь. Понял?

— Я не…

Она схватила его за руку и толкнула в сторону спальни:

— И не показывайся, пока не сделаешь то, что я велела.

Остальные мальчики лукаво переглядывались, когда он ушел. Шейла вернулась к столу и вдохнула еще дыма.

— Не могу послать это к едрене фене, — сказала она Линли, кивнув на сигарету. — Что угодно могу, а это нет.

— Я и сам курил, — ответил он.

— Да? Тогда вы понимаете. — Она достала из холодильника отбивные и положила на сковороду. Включила горелку, обняла Филиппа и поцеловала в висок. — Боже, какой ты красивый парень, ты это знаешь? Еще лет пять, и девчонки будут без ума от тебя. Будут липнуть к тебе как мухи.

Филипп усмехнулся и стряхнул с себя ее руку:

— Ма!

— Да, тебе это понравится, когда повзрослеешь. Совсем…

— Как мой отец.

Она ущипнула его за попку.

— Засранец. — Она повернулась к столу. — Гермес, следи за отбивными. Принеси сюда стул. Линус, накрывай на стол. Я должна поговорить с джентльменом.

— Я хочу кукурузу, — заявил Линус.

— Не на ленч.

— Я хочу!

— А я сказала: не на ленч. — Она выхватила у него коробку и бросила в шкаф. Линус заплакал. — Замолчи! — прикрикнула она и, повернувшись к Линли, добавила: — Как его отец. Ох уж эти греки. Позволяют сыновьям делать что угодно. Хуже, чем итальянцы. Пойдемте отсюда.

Сигарету она захватила с собой в гостиную. Остановилась у гладильной доски, чтобы обмотать истерзанный провод вокруг утюга. Ногой отодвинула в сторону огромную бельевую корзину.

— Хорошо посидеть, — вздохнула она, присаживаясь на софу с подушками в розовых наволочках. Сквозь прожженные в них дыры виднелась изначальная зеленая обивка. Стену за софой украшал большой коллаж из фотографий. Большинство из них — моментальные снимки. На некоторых были взрослые и непременно один из ее детей. Даже на фотографиях свадьбы Шейлы — она стояла рядом со смуглым мужчиной в очках с металлической оправой и характерной щелью между передними зубами — запечатлены маленький Филипп, наряженный как носитель колец, и Джино, которому было года два.

— Ваша работа? — поинтересовался Линли, кивая на коллаж

Она изогнула шею, чтобы взглянуть, что он имел в виду.

— Вы спрашиваете, я ли это сделала? Да. Мальчики помогали. Но в основном я сама. Джино! Возвращайся на кухню. Ешь свой ленч

— Но листки…

— Делай, что я говорю. Помоги своим братьям и заткнись.

Джино поспешил на кухню, бросил осторожный взгляд на мать и опустил голову.

Шейла стряхнула пепел с сигареты, подержала ее под носом, а когда снова положила в пепельницу, Линли спросил:

— Вы видели Робина Сейджа в декабре, верно?

— Перед самым Рождеством. Он пришел в салон, как и вы. Я думала, ему нужна стрижка-новый стиль но он хотел поговорить. Не так Здесь. Как и вы

— Он сказал вам, что он англиканский священник?

— Он пришел в одежде священника, или как там она называется, но я сразу смекнула, что он мог ее просто надеть. Социальная служба присылает своих людей разнюхивать, что да как, а одевают их как священников, разыскивающих грешников. Я нагляделась на таких, можете мне поверить. Они являются сюда по крайней мере два раза в месяц, ждут как стервятники, чтобы я ударила кого-нибудь из своих сыновей, тогда они смогут забрать их у меня и определят, как они считают, в приличный дом. — Она невесело засмеялась. — Могут ждать до посинения Старые трепаные козлы.

— Почему вы решили, что он из Социальной службы? У него была какая-нибудь бумага от них? Или он показал вам свою визитную карточку?

— Так он себя держал, когда пришел сюда. Сказал, что хочет поговорить о религии. Типа, куда я посылаю своих детей, чтобы они узнали про Иисуса? И ходим ли мы в церковь и в какую? Но все время оглядывал квартиру, словно прикидывал, хватит ли места для Пината, когда он родится. Еще он хотел поговорить со мной о том, что значит быть матерью, в чем выражается моя любовь к ним, а также как я приучаю их к дисциплине. Социальные работники вечно долдонят об этом. — Она включила лампу. Ее абажур был накрыт красным платком. Когда лампочка горела, большие пятна клея под тканью выглядели как Америка. — Вот я и подумала, что это мой новый социальный работник и вырядился так, чтобы меня обмануть.

— Но ведь он не говорил вам об этом.

— Он просто смотрел на меня так же, как они, сморщив лицо и нахмурив брови. — Она забавно изобразила фальшивое сочувствие. Линли не сдержал улыбки. Она кивнула. — Они тут шныряют с тех пор, как я родила первого ребенка, мистер. Никогда не помогают и ничего не могут изменить. Они не верят, что ты лезешь из кожи вон, пытаясь сделать как лучше, а если что-то случается, то виновата всегда ты. Я их ненавижу. Это по их вине я потеряла мою Трейси Джоан.

— Трейси Джонс?

— Трейси Джоан. Трейси Джоан Коттон. — Она показала пальцем на студийную фотографию в центре коллажа. На ней смеющийся ребенок в розовом держал серого мягкого слона. Шейла дотронулась пальцами до снимка. — Моя малышка, — сказала она. — Такой была моя Трейси.

У Линли волосы встали дыбом. Она сказала про пятерых детей. Он решил, что она считает и будущего ребенка. Он встал с кресла и внимательней рассмотрел снимок. Ребенку было четыре или пять месяцев.

— Что с ней случилось? — спросил он.

— Однажды вечером ее украли. Прямо из моей машины.

— Когда?

— Не знаю. — Шейла торопливо продолжала, когда увидела выражение его лица: — Я зашла в паб, чтобы встретиться с ее отцом. Оставила ее спящей в машине. А когда вышла, ее уже не было.

— Как давно это случилось?

— В прошлом ноябре исполнилось двенадцать лет. — Шейла снова переменила позу, отвернувшись от снимка, и потерла глаза. — Ей было шесть месяцев, моей Трейси Джоан, когда ее украли. А эта проклятая Социальная служба не только не помогла мне, но и натравила на меня местную полицию.

Линли сидел в «бентли». Он думал, не закурить ли ему снова. Еще он вспоминал молитву из Иезекииля, помеченную в книге Робина Сейджа: «И беззаконник, если обратится от грехов своих, какие делал, и будет соблюдать все уставы Мои и поступать законно и праведно, жив будет и не умрет». Он понял все.

Вот чем все закончилось: он хотел спасти ее душу. А она хотела спасти ребенка.

Интересно, с какой дилеммой столкнулся священник, когда наконец нашел Шейлу Янапапулис, подумал Линли. Ведь его жена наверняка сказала ему правду. Правда была ее единственной защитой и лучшим аргументом, который должен был убедить его простить ей ее преступление, совершенное много лет назад.

Послушай меня, возможно, говорила она ему. Я спасла ее, Робин. Хочешь знать, что в бумагах Кейт говорилось о ее родителях, о социальной среде и о том, что с ней произошло? Хочешь знать все или намерен клеймить меня, не выслушав мои доводы?

Возможно, он захотел это узнать. Ведь он был порядочным человеком, старался поступать правильно и по совести, а не только так, как предписывает закон. Так что он наверняка выслушал факты и проверил их сам, в Лондоне. Сначала поехал к Кейт Гиттерман и выяснил, что его жена в самом деле имела доступ к детским делам, потому что ее сестра в те давние годы работала в Социальной службе. Потом сам отправился в Социальную службу, чтобы проследить судьбу девочки-матери, чей ребенок в два месяца уже был со сломанной ножкой и трещиной черепа, а потом похищен на улице. Собрать эту информацию оказалось несложно.

Матери было пятнадцать. Отцу тринадцать. Девочка просто не выжила бы у них. Ты можешь это понять, Робин? Можешь? Да, я забрала ее, Робин. И не раскаиваюсь.

Он приехал в Лондон. Увидел то же самое, что и Линли. Встретился с ней. Возможно, сидел и разговаривал в тесной квартире. Возможно, приехал Гарольд и сказал: «Как мой ребеночек? Как моя сладкая мамочка?» — и положил на ее живот свою волосатую лапу с золотым обручальным кольцом. Возможно, слышал шепот собиравшегося уйти Гарольда в коридоре: «Сегодня не могу, детка. Только не надо сцен, Шил, я просто не могу».

Ты хоть представляешь, сколько шансов Социальная служба дает склонной к насилию матери, прежде чем забирает у нее ребенка? — спрашивала она. Ты хоть знаешь, как трудно доказать факты насилия, если ребенок не может говорить, а мать дает логичное объяснение несчастного случая?

— Я никогда не тронула и волоска на ее голове, мистер, — сказала Шейла. — Но они мне не верили. О, они оставили ее у меня, потому что ничего не смогли доказать, но заставили меня ходить на занятия, и я должна была являться к ним каждую неделю и… — Она сердито раздавила сигарету. — Она оставалась с Джимми С ее проклятым папашей. Она плакала, и он не знал, как заставить ее замолчать, и когда я оставила ее с ним всего на час, Джимми сделал больно моей малышке. Он потерял терпение и… Он швырнул ее… Об стенку… Сама я никогда бы… Но никто мне не верил, а он не признался