Тривейн - Роберт Ладлэм

— Пусть цифры рассказывают.

Председатель подкомитета попросил Викарсона съездить в офис и привезти небольшой многопрограммный настольный компьютер. Этот компьютер складывал, вычитал, делил, умножал и распределял данные в шесть колонок по возрастающей. Без него, сказал Тривейн, им понадобится неделя, чтобы разобраться и прийти к каким-либо выводам. С помощью же компьютера и при некоторой удаче работу можно завершить к утру.

Джеймс Годдард мог бы закончить эту работу через два, максимум три часа. Прошло уже четыре, а конца все не было видно. Любители, что и говорить.

Время от времени Тривейн обращался к нему с вопросами, ожидая немедленного ответа. Годдард только посмеивался про себя, обнаружив, что ответы мало что говорят вопрошающему, поскольку находятся вне сферы его компетенции. Между тем Тривейн приближался к финишу. Теперь ему нужны были имена тех, кто должен за все отвечать. Годдард мог бы легко их назвать — Гамильтон и его безликая масса «заместителей» из Чикаго. Люди, всегда остающиеся в тени, скрытые от посторонних глаз, заправляющие в то же время колоссальными национальными и интернациональными договорными обязательствами.

Они никогда не пускали Годдарда к себе, на свой уровень, не дали ему шанса показать, что он может квалифицированно, а подчас даже более грамотно, чем они, составить финансовые проекты и планы, так подогнать данные в пятилетних показателях, чтобы скрыть провалы и нестыковки. Ему и так частенько приходилось сочинять хитрые ходы в сфере своей деятельности, чтобы покрыть ошибки, заложенные в основном отчете, ошибки, которые могли привести к финансовому краху в различных секторах «Дженис». Как часто своей работой он предоставлял неопровержимые доказательства того, что он не просто главный финансист «Дженис», но единственный человек, умеющий исправлять ошибки в генеральном отчете.

И никогда никакой благодарности из Чикаго, ни строчки — только бесцветный голос по телефону, всегда одинаковый. Да, они признательны ему, благодарят за помощь и подтверждают, что его роль как президента сан-францисского филиала неоценима. В общем, достиг потолка и больше не претендуй ни на что.

Но с окончательным анализом он ничего не мог сделать, и его легко могли подставить теперь для публичной порки. Или повешения? А когда это случится, поздно будет что-то доказывать, да он и не сможет ничего доказать. Абсолютно ничего. Ибо весь его «вклад» станет очевиден всем и каждому. Этот «вклад» целиком на него и ляжет.

И все же выход есть. Его единственный шанс.

Быстро подняться на верхушку конгломерата, более могущественного, чем «Дженис». В правительство Соединенных Штатов.

Подобные сделки совершаются каждый день, они имеют вполне приличные объяснения: консультант, эксперт, советник по административным вопросам.

Правда, в таком случае придется распроститься с милым домом в Пало-Альто, распрощаться с прелестными холмами, так успокаивающе действующими на него. С другой стороны, придется распрощаться и с женой: она никогда, никогда не согласится. Но это уже плюс.

А главный выигрыш — чувство покоя и благосостояния. Ибо его вклад будет оценен как выдающийся и, что самое главное, необходимый. История восхождения «Дженис индастриз» насчитывает двадцать лет. Для того же, чтобы распутать этот невероятный финансовый клубок, потребуется десятилетие.

И он, Джеймс Годдард, эксперт, выдающийся экономист, может сделать это. А делать придется в любом случае, ибо, помимо всего прочего, «Дженис» — неотъемлемая часть истории Америки двадцатого века. Он впишет эту часть американской истории во всемирную — на тысячелетия. Тысячи лет ученые будут изучать ее, представленные им цифры, вчитываться в его слова, отдавая дань его знаниям.

И само правительство, даже там, на самом верху, где принимаются решения, признает его незаменимость.

Никто не в состоянии сделать то, что сделал он.

И единственное, чего он добивается, — признание. Неужели Гамильтон со своими бесцветными помощниками в Чикаго не в состоянии этого понять? Не денег, не власти — уважения и признания.

Признание может спасти его от грядущей расплаты... Прошло почти пять часов. Тривейн и его несносный говорливый помощник выпили уже два кофейника кофе. Председатель, не выпуская изо рта сигарету, похоже, сам устал от своих вопросов и замолчал, а его помощник без устали тасовал документы, разложенные на столе. Наконец-то они, кажется, стали постигать смысл бумаг, которые он им представил. Вслух, правда, не сказали ни слова, однако сосредоточенность, автоматизм движений, выражение лиц выдавали их. Значит, скоро последует главный вопрос. А затем — предложение. Все должно быть выражено в словах и произнесено вслух, чтобы ничего не осталось для спекуляций. Вообще-то все довольно просто, если вдуматься: он переходит на другую сторону, в другую зависимость.

Он наблюдал, как Тривейн встал из-за стола и, оборвав бумажную ленту принтера, внимательно посмотрел на нее, потом протянул Викарсону, потирая костяшками пальцев уставшие глаза.

— Закончили?

— Закончили? — В голосе Тривейна послышалось удивление. — По-моему, никто лучше вас не знает, что все только начинается. К моему величайшему сожалению.

— Да-да, конечно. Все только начинается. Чтобы закончить, потребуются годы... Мне кажется, теперь мы должны с вами поговорить.

— Мы? Поговорить? Ну нет, мистер Годдард. Дело еще не закончено, но мне-то точно конец. Поговорите с кем-нибудь другим... Если найдете с кем.

— Что это значит?

— Не стану притворяться, будто хорошо понимаю причины, которыми вы руководствовались, Годдард. Либо вы самый смелый человек на свете, либо... либо вас настолько гложет чувство вины, что вы совершенно утратили чувство перспективы. В любом случае постараюсь вам помочь. Вы этого заслужили... Впрочем, не думаю, что кто-то собирается вас тронуть. По крайней мере, не те люди, которым следовало бы... Они не узнают, как далеко, зашла болезнь. И не поймут, что она приобрела уже скрытую форму, и находиться рядом с вами — значит подвергнуть себя опасности.

Глава 51

Президент Соединенных Штатов поднялся из-за стола своего Овального кабинета, когда вошел Эндрю Тривейн. Первое, что неприятно поразило Тривейна, — это присутствие Билли Хилла. Тот стоял у высокого французского окна, читая бумаги в резком свете восходящего солнца, падающем со стороны балкона. Президент, заметив реакцию Тривейна на присутствие третьего лица, поспешил поздороваться:

— Доброе утро, мистер Тривейн. Посол здесь по моей просьбе, по моей настоятельной просьбе, если хотите.

Тривейн подошел к столу и пожал протянутую ему руку.

— Доброе утро, господин президент. Потом сделал несколько шагов навстречу Хиллу, который, в свою очередь, двинулся к нему.

— Господин посол...

— Господин председатель...

В ответном приветствии Тривейн почувствовал холод: титул был произнесен подчеркнуто монотонно, со скрытым недовольством. Посол был человеком жестким. «Может, это и к лучшему», — подумал Тривейн. Странно, но действительно к лучшему. Он и сам был сердит. Президент указал ему на один из четырех стульев, расположенных полукругом перед столом.

— Спасибо. — Тривейн сел.

— Откуда эта цитата: «Мы трое встретились вновь», так, кажется? — с легким юмором произнес президент.

— По-моему, она звучит иначе: «Когда мы снова встретимся втроем», — выговаривая каждое слово, заметил Хилл, не отходя от окна. — Они предсказали падение правительства и не были уверены, что при этом выживут.

Президент внимательно посмотрел на Хилла, в глазах его светились и сострадание и раздражение:

— Думаю, это свободное толкование, Билл. Предубеждение всегда мешает точности.

— К счастью, господин президент, академическая точность меня не волнует.

— А зря, господин посол, — коротко проговорил президент и повернулся к Тривейну.

— Я могу только предположить, мистер Тривейн, что вы попросили об этой встрече из-за последних событий. Я конфисковал доклад вашего подкомитета на основаниях, которые кажутся вам подозрительными, и вы хотели бы получить объяснения. Вы абсолютно правы. Основания для конфискации доклада, разумеется, абсолютно надуманные.

Эндрю удивился. Его не интересовали основания. Они были ему только на руку.

— Не знал об этом, господин президент. Я принял ваши объяснения с признательностью.

— В самом деле? Забавно. А мне казалось, трюк довольно прозрачен. Я думал, и вы того же мнения. Убийство Уэбстера — результат личной вражды, не имеющей к вам никакого отношения. Вы не знаете этих людей и не сможете их узнать. Уэбстер знал, а потому должен был замолчать. Вас они вовсе не собираются трогать.

Тривейн покраснел — отчасти от злости, отчасти от ощущения собственной глупости. Конечно, не собираются. Его убийство вызвало бы целую бурю, бесконечную цепь расследований, интенсивную погоню и поиски убийц. Другое дело Уэбстер. Тут можно не торопиться: этот Уэбстер давно уже у всех в печенках. Включая человека, спокойно сидящего сейчас напротив, за столом.