Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо

В более поздних дворцах появились укрепления. Это свидетельствует о новой угрозе — внутренних войнах. Роль Кносса как образца для остальных дворцов, возможно, явилась результатом политического переворота: элита с юга и востока Крита как будто переселилась в Кносс после одного из восстановлений этого дворца. Ко времени последнего разрушения Кносса, которое обычно датируют 1400 годом до н. э., судьба Крита, по-видимому, оказалась тесно связанной с так называемой «микенской» цивилизацией южной Греции (см. выше, с. 306). То, что уцелело после разрушения экологии, погибло в войнах и землетрясениях. Удивительно, как хрупкая экономика, основанная на бюрократических распределительных методах, могла кормить города и элиту так долго.

Часто говорят, будто Крит был отправным пунктом, с которого началась современная западная цивилизация; влияние Крита через Микены и древнюю Грецию распространилось и на нас. Но между ними в течение половины тысячелетия царил «темный век», и в это время о прежней цивилизации забыли. Воспоминания о Микенах в эту бесписьменную эпоху сохранялись только в народной поэзии; а для Греции классического периода древний Крит был тысячелетней легендой — почти такой же древней и далекой, как для нас. Поздняя минойская культура имела нечто общее с создателями классического мира: ее народ, по крайней мере ее элита, пользовалась языком, который может считаться ранней формой греческого; но и это был утраченный мир, отделенный от классической Греции тремя или четырьмя веками до возобновления литературной традиции. Нить, которая как будто должна была привести нас в прошлое, порвалась еще до того, как мы вошли в лабиринт.

После провала минойского эксперимента острова Средиземноморья редко становились родиной самостоятельных цивилизаций. Но не потому, что не способны были восстановить процветание или привлечь культурные влияния. Хотя мореплавание все больше совершенствовалось и корабли двигались все быстрее[792], острова никогда не становились «местами привала» на линиях сообщения по морю. Майорка, например, была «землей средневекового Wirtschaftwunder»[793] [794]. Сицилия (вероятно, она слишком велика, чтобы считаться малым островом с соответствующей цивилизацией) стала сосудом, в котором в результате попыток создать собственную империю и организовать свою торговлю в Средиземноморье смешивались влияния греков, и мавров, норманнов и германцев, каталонцев и анжуйцев. Современная Мальта — уникальная смесь, весьма своеобразная, ревностно католическая и с семитским языком. Однако остается справедливым утверждение, что большинство новых инициатив в создании цивилизации Средиземноморья приходится на материк (см. ниже, с. 440–444, 509–541). В этом смысле блестящим экспериментом стала Венеция.

«Наши предки всегда старались украсить этот город красивейшими храмами, частными домами и просторными площадями, чтобы в дикой местности вырос самый красивый и великолепный город современного мира». Эти слова из резолюции венецианского сената 1535 года кажутся вполне справедливыми, когда смотришь на город сегодня.

Стоит отметить, что венецианцы гордятся не только своими нынешними достижениями. Они гордятся и тем, с чего начинали их предки. В старой английской шутке шофер спрашивает дорогу у деревенского жителя. «Точно не знаю, — отвечает деревенщина, — но на вашем месте я бы начинал не отсюда». Внешне Венеция — как раз то место, какого нужно избегать, если хочешь строить великую цивилизацию. Болотистые острова, погруженные в море, все больше опускаются под тяжестью знаменитых зданий, сооруженных надменными и сверх меры уверенными в себе венецианцами прошлого. Чудо Венеции не только в ее невероятной красоте, но и в невозможности ее существования с точки зрения здравого смысла. Сегодня город погружается в воду. Море требует вернуть ему его творение. Нигде лучше, чем здесь, не видно, что означает цивилизация на практике: великий город, усилиями человека созданный во враждебном окружении.

Уехав подальше от Лидо, среди тростниковых зарослей Торчелло и Мурано, можно увидеть негостеприимную природу в ее первозданном виде: до появления на них зданий острова Венеции были всего лишь тростниковыми зарослями и солеными болотами вроде тех, что до сих пор есть поблизости. Ранняя мозаика, изображающая прибытие реликвий покровителя Венеции святого Марка, показывает те же унылые картины. Под рукой нет никаких средств для поддержания жизни, кроме двух, на которые опиралась экономика ранней Венеции: вначале рыболовства, затем торговли. Великий историк Арнольд Тойнби прославился своей теорией о том, что происхождение цивилизации следует искать в стремлении человека ответить на вызов среды. Нигде в мире ответ на этот вызов не был таким ошеломляющим, как в Венеции[795].

По стандартам итальянских городов Венецию основали поздно, когда римская империя в западном Средиземноморье уже распадалась и жители материка бежали от наседающих варваров. Со временем Венеция стала синонимом великолепия и изысканности, она славилась своей блистающей богатством аристократией. «Венецианская роскошь» для Европы периода Возрождения все равно что «персидская роскошь» для древнего Рима. Слова «Венецианский сенат» сразу вызывают представление о патрицианской гордости и высокомерии правительства республики. Однако в ранние времена жителей Венеции хвалили за их примитивную простоту. «У них в изобилии только рыба, — писал римский наблюдатель в 537 году н. э., — богатые и бедные живут вместе и в равенстве. У всех одинаковая пища и одинаковые дома, поэтому они не завидуют друг другу и свободны от пороков, которые правят миром». Вначале, «усевшись, как водяная птица», они строят деревянные хижины на сваях или на полосках гальки, ограждают их плетеными решетками, чтобы уберечь от волн, а потом выгребают со дна лагун ил, чтобы создать на своем неустойчивом островке основу для более постоянного сооружения. В определенном смысле город до сих пор стоит на сваях: под известняковым фундаментом истрийские сосны и дубы на двадцать пять футов ушли в подвижный песок, чтобы добраться до более устойчивого слежавшегося песка и глины[796].

Маленькая республика находилась в союзе с тем, что осталось от Римской империи. Когда Рим был завоеван варварами, единственной имперской столицей осталась Византия. Древнейшие здания, уцелевшие на Венецианском архипелаге, подражают византийским сооружениям. В политике и торговле Венеция была обращена к востоку, к морю.

Однако географически город был расположен удачно для прокладывания торговых маршрутов по Западной Европе: для этого можно было воспользоваться рекой По и альпийскими перевалами. Когда на материк вернулась стабильность, Венеция начала играть роль, определявшую ее историю на протяжении тысячи лет, — роль банковской конторы для всей Западной Европы и восточного Средиземноморья. Как следствие, хотя город никогда не утрачивал своей экзотической внешности, он стал местом встречи культурных влияний, идущих с обеих сторон, и сплавил их в своеобразную цивилизацию.

Венецианское искусство всегда безошибочно распознается как венецианское. На портретах изображены картинно полные люди. Идеализированная красота обычно хорошо прикрыта плотью. Картины создаются красками, они не структурируются рисунком; на каждой картине краски всей палитры. Архитектура стремится к экзотике и яркости: луковичные купола, заостренные концы над готическими архитравами, лепка, изобилующая орнаментами. Готика, определявшая стиль строительства по всей Европе, в Венеции приобретает декоративность. В Венеции и на венецианских территориях интернациональный стиль Высокого Возрождения стал основой причудливого орнаментированного творчества гениев Серлио и Палладио. Вера венецианцев также занимает особое место в истории католицизма: это религия без догм, ортодоксия без преследований. Подобно другим аспектам культуры, пища и язык — явные продукты центра торговли с иноземцами: они близки к пище и языку тех соседей, с которыми поддерживаются постоянные связи, но в то же время отличны из-за принесенных морем влияний и из-за возможных изменений на неприступном острове. Странности Венеции не из ряда вон, и было бы несправедливо преувеличивать их: они всецело — часть европейского и средиземноморского контекстов, сплетающихся в истории Венеции. Но все в Венеции возникает благодаря ее островному положению. На большей части ее истории это было ее единственное преимущество.

В Средние века осознание венецианцами своей зависимости от морской торговли символизировала ежегодная церемония бракосочетания города с морем, которое до сих пор празднуется в первое воскресенье после Дня Вознесения. Глава республики — дож — возглавляет процессию среди островов и бросает в воду золотое кольцо, словно умиротворяя древнего языческого бога моря. Изображенная в середине XVIII века Каналетто или Карлеварисом, эта церемония выражает спокойную уверенность в несокрушимости силы Венеции[797]. Однако по своему происхождению это — проявление тревоги: церемония должна была обеспечить расположение огромной и всегда неспокойной природной стихии, которая окружала Венецию и вечно грозила поглотить ее.