Голодная дорога - Бен Окри

Бутылки разбивались о головы. Желтые птицы, как листья плодовых деревьев, рассеялись среди нас. Меня ослепила еще одна вспышка. И когда машина Мадам Кото осветила толпу яркими фарами, я увидел фотографа, который, оказывается, молчаливо присутствовал на вечеринке. И прежде чем прокричать ему приветствие, я понял, что с нервами этого мира творится что-то не то. Мы услышали рев заведенного мотора, одержимый крик водителя, и увидели, как два света надвигаются на нас, спешат к нам, разгораясь все ярче, наполняя нас смятением. Одновременно раздались крики. В течение нескольких секунд я видел освещенное лицо водителя Мадам Кото. Он был изрядно пьян, его глаза были едва открыты, на его напряженной шее проступили сухожилия, и пот, словно растопленный воск, стекал с его бровей. Затем автомобиль резко свернул в сторону. На лице водителя отобразился панический ужас. Люди бежали, дезориентированные желтыми птицами. В дуге огней я видел, как фигуры людей взмывают в воздух, и некоторые из них превращались в невидимок; другие принимали новые формы. В конце концов автомобиль продрался сквозь толпу, столкнув Адэ и одного нищего на обочину. Затем машина врезалась в цементную плиту, в заградительную стену поселения, и ее огни потухли. Машина заревела, колеса забуксовали, взметая под собой землю. И после звона разбитого стекла наступила тишина.

Тут и началось полное смятение. Из темноты поднимался плач. В воздухе прозвучал еще один выстрел. Папа, который, кажется, мало понимал из того, что происходит, стал произносить новую речь, выражая презрение всем политикам, которые намеренно держат людей в неведении. Я услышал, как кто-то упал на аккордеон старика. Везде дрались люди. Адэ плакал. Оскорбления летали от одних к другим, кто-то проклинал Мадам Кото и ее чертовы амбиции, а из машины мы услышали, как там стонет водитель. Женщины зажгли лампы. Мужчины пытались вырвать разбитую дверь машины, чтобы вытащить покалеченное тело водителя. Он был весь в крови, и его грудь представляла ужасное месиво, как будто ему ее прострелили. Осколки стекла, словно колючки растений, вонзились ему в лицо. Они были везде в ранах, смешанные с кровью, на сиденьях. Один длинный осколок торчал в глазу. Дергаясь всеми членами и испуская стоны, водитель походил на человека, внезапно проснувшегося в кошмаре. Зеленый гной вместе с кровью и жидкостью из глаз стекал по его лицу, как разбитое яйцо. Мужчины понесли водителя и уложили на цементную плиту. Один из травников, распевая тайные имена божеств колдовства, вытащил осколок у него из глаза, а другие травники готовили снадобья, чтобы остановить кровь и истечение глазной жидкости. Недалеко от них Адэ, получивший от автомобиля удар в бедро и вывихнувший руку при падении, бился на земле в стонах. Его отец прижимал его к земле, а мать говорила на ухо утешения, от которых он плакал еще громче. Ведьма взяла Адэ за ноги, и травник начал вправлять вывихнутую руку. Отец закричал, чтобы они оставили его сына в покое. Позади них громилы обеих партий дрались в болоте, дрались, как гиганты из древних легенд. Дубинки разбивались о черепа. Стулья летали в воздухе. Семья нищих, ведомая одноглазой девочкой-красавицей, стала собираться в путь. Они пошли гуськом, девочка — впереди. Она то и дело оборачивалась. У нее на лице не было никакого выражения — ни осуждения, ни разочарования. За ней шла вся семья — спотыкаясь и ползя по земле, каждый со своим особым уродством, волоча ноги, с головами, невыразимо странными в своей муке выживания. Я захотел последовать за ними, быть вместе с прекрасной девочкой, которая утопила все их уродства в одном своем глазу, чье лицо — я знал — будет преследовать меня в снах и мечтах, в любви и в музыке.

Но Мама, кричавшая из толпы, Папа, на которого сыпался шквал обвинений, Мадам Кото, окруженная врагами из противоположной партии, Адэ, горько плакавший на земле, вот кто остановил и приковал меня к земле. Я смотрел вслед нищим и понимал, что с ними уходит какая-то часть моей судьбы. И когда они ушли, я услышал, как над верхушками деревьев зашумел ветер, унося с собой все наши печали. Ветер кругами носился над нашими головами. Я увидел фигуры ангелов в темном небе. Желтые птицы, летавшие среди нас, по-видимому, испугавшись разбитой машины и запаха крови, забили крыльями и исчезли в этой ночи причитаний. И затем, без предварительных небесных событий, пошел дождь. Он падал на разбитый автомобиль, на Мадам Кото, не скрывавшую своих слез, на громил обеих партий, калечащих друг друга во имя какой-то непонятной преданности. Дождь лил на водителя, потерявшего сознание, на травников, которые не знали, что делать, и на моего друга, который наконец свыкся со своей болью. Это не было трагедией ночи, рассеявшей людей. Это был просто дождь. Громилы каждый отвоевал свое. Солдаты ушли группой, пьяные от пива и запаха бездымного пороха. Бродяги, пришедшие из-за слухов о большом праздновании, люди, явившиеся, чтобы поприветствовать своего нового героя, калеки и странники, все были смыты потоками дождя. Отец Адэ уходил со своими женами, неся на спине моего друга. Человек Стулья-Напрокат носился взад и вперед по улице, проклиная Папу за разбитые стулья. Ведьмы и колдуны просто куда-то испарились. Я не видел, как они уходили. Травники несли водителя Мадам Кото, чтобы вылечить его как следует. Дождь стал сильнее, и единственными людьми, которые оставались, были Папа, пьяный и обескураженный, сидевшая на земле, забрызганная грязью Мадам Кото, чей парик плавал в пузырящейся луже, и Мама, стоявшая возле машины в дождевой воде, розоватой от крови. Слепого старика отвели домой. На нем болтался его разбитый аккордеон, словно этот инструмент сам сломался от своей музыки. Автомобиль, изуродованный и не способный двигаться, так и остался стоять возле цементной стены. Этой ночью с ним уже невозможно было ничего поделать.

Стулья-Напрокат набросился на Папу, и Папе дважды пришлось его нокаутировать. Он бросился бежать и вернулся с мачете. Его пришлось удерживать. Папа клялся, что заплатит за стулья или починит их, но Стулья-Напрокат был пьян и неуправляем в своей ярости, и его пришлось тащить домой четверым мужчинам. Проститутки повели Мадам Кото под обе руки, словно она могла сделать что-то ужасное. Издалека донесся ее плач, но не по шоферу, а по автомобилю.

Когда все наконец разошлись, Мама молча прошла в комнату. Папа долго мылся. Я стоял у ограды, пока шел дождь, и созерцал грустную картину из разбитых стульев, осколков стекла, рваных одежд, перьев, битых бутылок и куриных костей, разбросанных по земле. Я думаю, с той ночи и начались наши подлинные беды. Они начались не с переломанных стульев, разбитого автомобиля и криков, но с той крови, что смешалась с дождем и потекла прямо в горло дороги. Я слышал, как утоляется ее неугасимая жажда. Кровь стала новым видом жертвенного возлияния. Дорога была молодая, но голод ее был древний. И ее голод проснулся. Той ночью дороги даже не затопило, хотя дождь так и не прекратился. На долгое время я перестал видеть небо. И пока я стоял и смотрел, хваткие руки ветра появились у меня за спиной и подняли меня.

— Пошли, — сказала Мама. — Это не та ночь, на которую должен смотреть ребенок.

Папа уже спал на кровати. Я слышал его храп, который не могли заглушить ни шум дождя, ни гром. Мама зажгла на столе лампу. Поев, мы не сразу легли. Мама ничего не говорила. Мы оба смотрели на свечку, слыша, как дождь и ветер колотятся в наше разбитое окно.

КНИГА СЕДЬМАЯ

Глава 1

Много есть загадок у мертвых, ответить на которые может только живой. После катастрофы этой вечеринки философия Папы приняла странное направление. Вторжения же духов в мою жизнь еще более усилились. Папа, сам не зная того, крепко скрутил духов в своих невидимых баталиях, но на нашей совместной дороге никто не мог ничего поделать. То и дело разгорались скандалы. Наутро после провальной вечеринки Мадам Кото дала команду пяти громилам оттащить ее автомобиль к ремонтной мастерской. Мы проснулись от шума очередных столкновений. Пока громилы занимались машиной, группа боевиков противоположной партии устроила налет на бар Мадам Кото и избила ее охрану в отместку за случай с Адэ.

Я вернулся из школы и увидел, что какие-то вооруженные дубинками люди бродят вокруг да около. Папа вернулся рано и вступил в споры с человеком Стулья-Напрокат по поводу количества стульев, которые были сломаны. Мама тоже вернулась рано, потому что, куда бы она ни пошла, повсюду велись бои между воинами обеих главных партий. Когда Стулья-Напрокат ушел с кое-какими деньгами и немного утешенный, Папа попросил меня почитать ему вслух. Я читал ему Гомера, в то время как Мама изливала свой гнев по поводу ужасного празднования. Еда тем вечером вышла безвкусной. Папа этого не заметил. Он ел со своим обычным аппетитом.

Его лицо стало приходить в норму. Но в глазах появилась новая жестокость. После того, как я прочел ему из гомеровой «Одиссеи», Папа начал размышлять, как ему делать добро в этом мире, если он ничего не знает о политике и не числится ни в какой из существующих организаций. Где-то в это время Папа и решил, что он может использовать предстоящий съезд, чтобы проповедовать свои идеи и собирать голоса. Затем он вспомнил, что хотел использовать меня как шпиона.