В шаге от вечности (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич

Он вроде бы что-то говорил ей. Называл диагнозы… их был целый букет, и все связаны с хромосомными нарушениями. Нет, это не синдром Дауна, это хуже. А венчало всё совсем не романтизированная, в отличие от того же аутизма, имбецильность и полная необучаемость. IQ не больше 40 пунктов. Как у собаки. И органические нарушения развития головного мозга. Никакие технологии сегодняшнего дня не могли это исправить, потому что пришлось бы вырастить новый мозг и поместить туда новую личность. Второе было даже более невероятным.

Правда, какие-то подвижки были. В прошлом году появился новый метод лечения, связанный с подключением к распределенным эвристическим нейросетям. Это было похоже на гипнообучение здоровых, но с поправкой на необходимость формирования в мозгу новых нейронных связей там, где у здорового они уже имелись. Говорили, что это могло дать результат. Гарольд не очень верил, но внес свои десять процентов платы. Остальная сумма покрывалась за счет субсидий одного всемирного благотворительного фонда. «Новое начало». Он занимался детьми, которым даже официальная медицина не могла помочь. Но пока ни о каких улучшениях у Акиры он не слышал. Скорее всего даже технологии будущего не могут помочь, потому что в тысячу раз проще вырастить новый мозг, чем пытаться записать нормальную оболочку на неработающий компьютер с бракованным или «полетевшим» диском. Синохара много таких видел в старых хранилищах. И на свалках.

Это не огорчало его так сильно, как могло бы. Он научился от этого отгораживаться.

Правда, если на Западе их горе было бы поводом для сочувствия к родителям и уважения за то, что они долго и мужественно тянули этот воз – то в Японии, не во всей, а в той среде, из которой Юки происходила – это было пятном и клеймом порченных. Почти проклятых. «Если такая беда случилась, значит, они сами виноваты».

Такое говорили даже про тех, кто облучился после Хиросимы и Нагасаки. Карма такая, значит. Хотя корни тут были не в буддизме, а глубже.

Неудивительно, что Юки это подкосило. Хотя совсем не это было причиной их разлада. Горе, наоборот, долго держало их вместе.

Эшли замолчала, подумав, что обидела его. Что ему неприятно об этом говорить. Но на самом деле эта рана давно затянулась… и ему была эта тема просто скучна.

Он сюда пришел строить свою личную жизнь, собирать заново разрушенное здание, а ему напоминают про предыдущий провал… который, к тому же, был не его виной. А роком, наследием бессмысленной Второй Корейской войны, а может, Фукусимы, а может и Хиросимы с Нагасаки. А может, влиянием случайной частицы космической радиации. Кто знает, какой именно радионуклид, который он получил с пищей, пробил дыру в важном сегменте ДНК именно той его половой клетки, которая соединилась (иронично) выиграв бессмысленную гонку за то чтобы слиться с яйцеклеткой его жены.

Дальше они еще поговорили о всяких пустяках. Эшли показывала ему свои «горшки», как она их называла. И призналась, что использовала эмосы для создания этой керамики. Эмостимуляторы «идентичные настоящему вдохновению» (так написано в инструкции) позволяли создавать произведения искусства – тоже идентичные настоящим. Мисс Стивенсон творила с помощью них, лепила удивительные скульптуры. Но это было хобби. У нее не было тяги к славе. Не больше, чем у бобра, строящего плотину. Она не только ничего этим не заработала (только тратилась на сырье и отдавала время), но и не приобрела известности. Для нее это было только самореализацией. И отдыхом. Арт-терапией.

Но кувшины, вазы и амфоры и правда были замечательные. Не хуже, чем у древних.

Но они были бы еще более хороши, если бы их слепила горшечница из Вавилона, мать восьмерых детей, а не играющая в игры женщина из футуристического Лондона.

Эшли рассказывала ему кое-какие случаи из ее жизни. Истории про лондонскую богему, с которой она немного общалась – посещала выставки, бенефисы, биеналле и светские салоны. Слово «биеналле» у него ассоциировалось с чем-то порочным, хотя это просто мероприятия, проходящие раз в два года

Он не остался в долгу и рассказал про себя. А поскольку светской жизнью он не был богат, то кое-что из детства. Но сначала назвал ей свою прежнюю фамилию, чего обычно не делал. По отцу он был Доусон. Возможно, это лучше сочеталось бы с именем. Но английское имя он не сменил на японское. Оно ему нравилось. А японскую фамилию взял уже в Японии.

– Знаешь, какая у меня была кличка в школе в Киото?

– Нет.

– Ёкодзуна.

– Что это означает?

– Это высший титул борца сумо. Великий чемпион. Тот, кто носит большой пояс.

Она улыбнулась.

– Наверно, у него огромное пузо. Что общего с тобой?

– Это издевательское прозвище, – объяснил Синохара. – Я был самый маленький в классе. Несколько лет я был даже мельче девчонок. Я носил очки и был не столько умник, сколько заучка. И был один в чужой для меня стране. Отец после окончания Elementary School в Кэрнсе отправил меня на родину… хотя я тогда Японию родиной не считал. К бабушке и дедушке, которые жили рядом с древней японской столицей. Вроде бы мать хотела, уже когда понимала, что ей недолго осталось, чтобы я стал настоящим японцем. А может, папаше просто нужен был повод от меня избавиться. Чтоб заниматься своей новой семьей. Я на него не в обиде. Дед был классный старикан, хотя и строгий и немного двинутый. Он был реваншистом, у него висел плакат с Северными Территориями, которые русские зовут Курилами. И еще он рассказывал мне про последний полет камикадзе. Про то, каким горем было вернуться живым. Не позором. А именно горем. Хотя сам он не служил и всю жизнь проектировал пылесосы. Так вот… мой японский имел акцент, хотя мы в Австралии занимались и с репетиторами, и брали гипноуроки, и дома разговаривали на нем. В школе не было никаких белых. А я был хафу, полукровка. От английского half. Это оскорбительное слово, а толерантное звучит как дабуру – «носитель двух культур». Но его никто не употреблял. Все называли меня хафу или еще хоббитом. Было такое сленговое слово у нас для метисов. Поэтому мне было несладко. Это вы не отличаете меня от японца. А у нас все говорили, что у меня нос большой, уши оттопыренные и глаза как у героев манги. Большие. Девчонки тоже дразнили, поэтому я с ними «замутить» после нескольких неудач и не пытался. И больше времени уделял науке. Я колебался между тремя сферами. Кибернетика, биотехнология… и космос. Через несколько лет после моего отъезда туда отец с мачехой мне прислали на день рождения биоконструктор «Протей». Он, конечно, не детский, но и я был не маленький. Это круче, чем муравьиная ферма. Можно выращивать маленьких съедобных червячков, которые так и назывались, «протеи». Они состояли из псевдобелков. Они жили, прогрызали себе ходы в желатиновых блоках, получали питание из агар-агара и размножались делением и почкованием. Можно было менять их свойства, размеры, объединять их, экспериментировать. Чувствовать себя немножко богом. Это были золотые тридцатые, кризисы, бардак, но генетика была на подъеме, а страх перед «франкенштейнами» хоть и уже был… но еще казался страхом перед завтрашним днем. Я смотрел видео, где люди вырастили из протеев… всего за пять месяцев! – что-то невероятное. Чего разработчики даже не предполагали. Уже не червячков, а существ, похожих на насекомых. С твердым покровом из псевдохитина на основе сахаридов. С суставчатыми конечностями. С крылышками. Один даже научил их летать, хоть и невысоко. Я тоже хотел сделать таких. А потом конструктор запретили, изъяли из всех торговых сетей, и даже забрали с компенсацией у всех, кто уже успел их купить. А это было почти пятьсот тысяч человек. Я не знаю, почему мировые чиновники решили, что это опасно. Догадываюсь. Не полеты и не конечности их напугали. А просто однажды в январе после установки нового обновления софта у червячков… по всей Земле, почти синхронно… вдруг появилось что-то вроде полового размножения с обменом «генами»… которые, конечно, были не гены, а их подобие. СПБ долго искала биохакера, который это вывел. Но не нашли. И тогда появилась версия, что эту систему они создали себе сами. А потом у какого-то ребенка из Индии эти псевдоживые гусеницы создали колонию с иерархическим распределением ролей и обменом информацией по принципу феромонов. И был слух… может, намеренная утка, что червячки могут координировать свои действия не только внутри, но и между колониями – по сети. Представляешь, как поднялись на дыбы религиозные деятели всех конфессий? И экологи-луддиты. А политики и тупые массы их поддержали. Неважно. Я свой набор не сдал, просто потом забросил – не получалось у меня как у мастеров. Так он и пылился в подвале. А потом случился «Инцидент с ходячим трупом» в Сиэтле, и истерика толпы переполнила котел и сорвала крышку. После этого Мировой совет и принял чертов закон о Божественном копирайте. Отбросивший нас на двадцать лет назад и законсервировавший биотехнологии на годы. Мы бы уже были бессмертными, если бы не он. Ну или хотя бы не старели и не боялись рака. Люди вообще удивительно тупы. Их пугает все, что на них не похоже. Но еще больше их пугает то, что похоже… но ведет себя немного не так. Психологи зовут это эффектом «зловещей долины». Как-то раз в Австралии в начальной школе я написал эссе про прогулку по лесу Аокигахара. Про неудачника-саларимэна – этим словом у нас называют офисный планктон – которому в жизни не везло. И даже умертвить себя в лесу самоубийц на склонах священной горы Фудзи он не мог. То веревка обрывалась, то сук сосны ломался, то вместо камней он падал с обрыва на муравейник… Это был юмор, но непривычный для них юмор… ведь в конце герою все-таки повезло, и он смог убить себя! Он подавился, потому что засмеялся, пережевывая крекер! Это был художественный вымысел про человека, который на меня не похож. Который ищет свой путь, даже если это путь к смерти. Это была метафора. Но мне психологи, австралийские психологи, навесили ярлык шизоида с суицидальными наклонностями! Ведь надо быть позитивным, общительным и нацеленным на личностный рост. Тьфу, блин. Они боялись не того, что я повешусь, а того, что принесу в школу ружье и немного… скорректирую демографическую ситуацию. Хотя я никогда об этом не думал. Они боялись меня, и никакая политкорректность не вмешивалась. Хоть и замаскировали свой страх сетью эвфемизмов. Но я чуть Больше я ничего не сочинял, а занимался только техникой. Тебе интересно, Эшли?