Подводники атакуют - Александр Дмитриев

После перезарядки торпедных аппаратов мы вернулись на позицию и снова занялись поиском кораблей противника. Днем ходили под перископом, ночью — в надводном положении. Приближались к берегу, заглядывали в бухты и фьорды, но противника обнаружить не удавалось.

Как-то ночью, находясь в боевой рубке, мы разговорились с главстаршиной Карпенко. Спокойный и рассудительный, он хорошо знал свою специальность и, как старшина электриков, умело обучал и воспитывал подчиненных. Коммунисты, выбрав его своим секретарем, не ошиблись... Именно такого человека я и представляю себе во главе партийной организации подводного корабля. Чуткий подход к людям, тесное общение с коммунистами, высокая принципиальность — вот его характерные черты. Алексей Дмитриевич тепло говорит о людях, называет старшин и матросов, изъявивших желание стать коммунистами.

Число членов и кандидатов в члены партии на лодке выросло за год вдвое и составляло теперь 40 процентов экипажа.

У Карпенко был, пожалуй, один недостаток — немногословность. Но это не мешало его авторитету. Ведь о человеке судят не по словам, а по делам. Дело же у секретаря парторганизации спорилось.

В рубку поднялся старпом, присматриваясь, куда бы сесть. Карпенко начал приподниматься с диванчика, чтобы уступить место старшему, но я удержал его.

— Садитесь, Григорий Семенович. Уместимся. Как говорится, в тесноте, да не в обиде.

И вот уже втроем мы говорим о партийной работе, о поручениях, которые целесообразно дать коммунистам, о выпуске боевых листков. И как-то незаметно зашла речь о замполите.

— Боюсь, что Лев Николаевич у нас долго не задержится, — сказал я.

— Почему же, — возразил Карпенко, — работает он хорошо, и я думаю, вы будете хлопотать, чтобы его оставили у нас.

— Капитан третьего ранга Герасимов работает действительно хорошо, и команда его знает, опыта политработы ему не занимать. Дело тут совсем в другом — в исключительном интересе политработника к командирской работе. Чует сердце — останемся мы снова без замполита, — закончил я свою мысль.

Так оно и вышло. Герасимов осуществил свой замысел: окончил командные курсы и стал помощником, а потом и командиром подводной лодки, и не какой-нибудь, а нашей Л-20. Произошло это, однако, значительно позже.

...Сигнал боевой тревоги опять звучит во время обеда. И опять люди бесшумно бегут к боевым постам.

На этот раз корабли противолодочной обороны противника прочесывают район прибрежной полосы. Они ищут нас. Выходит, потеря транспорта и сторожевика не дает фашистскому командованию покоя. Оно жаждет реванша. Сторожевики и катера-охотники за подводными лодками — опасные враги подводников, и никто не бросит в наш адрес упрека, если мы избежим встречи. Мы же решаем ввязаться в драку.

Вражеские корабли идут строем уступа. Их четыре. Подводная лодка, выйдя в торпедную атаку на один корабль, может попасть под удар другого. Надо быть внимательным. Выбрав объект атаки — крайний слева сторожевик, я начинаю маневрировать, чтобы лечь на боевой курс. Расчеты показывают: дистанция стрельбы получится великоватой. И ничего не сделаешь: при попытке сократить дистанцию мы окажемся перед форштевнем другого сторожевика; а он лезет прямо в борт.

Цель приходит на нить перископа. Даем залп и сразу же уходим на глубину, чтобы не попасть под таран. Проследить за результатом стрельбы невозможно; но на лодке во всех отсеках люди слышат взрыв торпеды. Противолодочные корабли начинают яростно бомбить... Взрывы глубинных бомб резко бьют по корпусу, но особого вреда не приносят — рвутся выше нас. Наконец мы ныряем под минное поле противника и бомбометание стихает. Гитлеровцы прекратили преследование: своих мин они боятся больше, чем мы. Кстати, это доказывает, что здесь действительно минное поле, — так и запишем.

Происшествие в центральном посту

Итак, мины поставлены, боевой запас торпед израсходован. Об этом я доложил командованию радиограммой. Вскоре пришел и ответ: вернуться в базу.

Отойдя на север, мы повернули на восток. Теперь шли по широкой, относительно спокойной полосе: к югу у берегов Норвегии оставался район боевых действий, далеко на севере проходила трасса союзных конвоев.

В последние дни меня сильно вымотало: ночью — на мостике, днем — у перископа. Спать приходилось урывками, иногда по нескольку минут. Я еле стою на ногах.

Утром после погружения лодку тщательно удифферентовываем... На вахте одна из смен, остальные отдыхают.

Вахтенному офицеру даю указание: идти на глубине 30 метров, удерживать дифферент около нуля, следить, чтобы акустик внимательно прослушивал горизонт; на перископную глубину не всплывать — в этом районе практически могут встретиться лишь самолеты, против которых мы все равно ничего предпринять не сможем, а они, обнаружив лодку, выведают наши пути возвращения в базу; и еще одно напоминание: в случае чего — будить.

Я мог бы отправиться в каюту и отдохнуть с комфортом. Но что-то удерживает меня в центральном посту. А может, остаюсь верен привычке: в море я никогда в каюте не отдыхал.

Чтобы никому не мешать, усаживаюсь на разножку у щита манометров цистерн главного балласта, заворачиваюсь в реглан и сразу засыпаю.

Часа два, пока я отдыхал, все было спокойно. Лодка держалась на ровном киле и шла на заданной глубине. А затем стрелка глубиномера постепенно начала перемещаться на всплытие. Это не осталось без внимания старшины 1-й статьи Ивана Андрющенко, одного из способных и опытных специалистов, стоявшего на горизонтальных рулях. Он тут же переложил рули на погружение. Но это не помогло. Андрющенко доложил:

— Лодка всплывает...

— Вижу, — перебил его находившийся здесь старший инженер-механик и тут же приказал командиру отделения трюмных старшине, 2-й статьи Николаю Шубину: — Принимать в уравнительную!

Прием воды в уравнительную цистерну не помог. Тогда создали дифферент на нос, пытаясь тем самым загнать лодку на глубину. Но и это не дало желаемого результата — стрелка глубиномера медленно, но неуклонно продолжала показывать уменьшение глубины: с 30 до 20 метров, а потом и до 10. Тут уж забеспокоились всерьез: на поверхности вот-вот покажется рубка...

Очнулся я мгновенно — так пробуждаются на войне, перед смертельной опасностью. Не подскочил, не вздрогнул, а просто открыл глаза. Передо мной предстала необычная картина: вахтенный офицер, старший инженер-механик, старшина трюмных обступили рулевого-горизонтальщика и напряженно смотрели на циферблат глубиномера.

Я обратил внимание на манометр одной из балластных цистерн и, к своему удивлению, установил: забортное давление восемь атмосфер, что соответствует 80-метровой глубине. Между тем именно в этот момент отдавались команды на погружение, о которых я уже сказал выше.