Всадники - Жозеф Кессель

Склонившись к холке Джехола, Уроз с прищуренными раскосыми глазами, казавшимися почти закрытыми, с резко выпятившимися вперед над впалыми щеками скулами укорачивал, укорачивал узду, слушал, как клацает сталь мундштука о зубы коня, и приговаривал шепотом: «Нет еще, погоди, погоди…»

В таком вот состоянии борьбы и согласия Уроз и его конь застыли на краю степи. И Уроз почувствовал в коне такой огонь, такой сгусток дикой энергии, что усомнился, удержится ли он, одноногий, в седле, когда даст ей выход. Это и послужило ему толчком. По его лицу пробежала волчья ухмылка. «Вот сейчас и увидим», – подумал он. И, отпустив поводья, сжал коленами бока Джехола. В ту же секунду он издал варварский боевой клич, с каким от Монголии до Волги всадники устремлялись вперед, понукая демонов степных трав с горьким запахом и одновременно бросая им вызов.

Он удержался. Несмотря на мощный рывок. Несмотря на яростный прыжок. Несмотря на безумную скорость галопа. Удержался.

Так что гордыня Уроза была снова польщена. Но это длилось лишь одно мгновение. Тотчас другое счастье заполнило его всего, причем такого свойства, что все остальные чувства казались пустыми и мелочными. Широкое, как степь. Высокое, как небосвод. Щедрое, как солнце. Чистое, как пропитанный полынным запахом ветер.

А конь не скакал, а просто летел. Вытянувшись, он, казалось, висел в воздухе и касался земли лишь затем, чтобы оттолкнуться от нее и вновь лететь. Прильнув лицом к развевающейся гриве, Уроз, легкий, невесомый, хотел только одного: лететь вот так над степью, как он уже летел, причем так близко к ней, чтобы и эта земля, и эта трава, и он сам сливались в одно целое.

Каждый узор этого дикого, естественного ковра, убегавшего назад под животом коня, был так давно, так хорошо ему знаком, что различал, буквально на лету называл каждую нить утка и основы. Знал он и крошечных грызунов, живущих в кочках сухой травы, узнавал по мордочкам и окраске их породу, когда, напуганные грохотом налетевшего на них галопа, они прятались по своим норкам в земле. В голове Уроза мелькали крошечные фигурки этого народца, прислушивающиеся во всей округе к топоту копыт, не переставая жевать, шуршать и перешептываться.

Он думал о зиме, которая должна была скоро наступить и покрыть снегом землю, о белых вьюгах под черным небом, об инее на кустах, о дыхании лошадей, превращающемся в густой пар, о звонком цокоте копыт по замерзшей почве.

Потом небо станет выше, расширится горизонт, растают снега, потрескается и тоже растает лед, зашумят, забурлят ручьи, ручейки, речушки, речки и недолговечные потоки, и вся огромная степь вдруг покроется яркими цветами, и будут они раскачиваться на весеннем ветру тысячами разноцветных головок. Закроют собой всю землю. И даже на крышах бедняцких хижин и пастушьих развалюх расцветут чудесные клумбы. А буйные травы вырастут выше, чем человек на коне, и новая полынь будет снова опьяняюще пахнуть.

Так скакал, а вернее, летал Уроз по степи во всем ее безмолвии, во всем ее величии и во все времена года. И если в такие моменты он пребывал в мире и согласии с самим собой и со всем миром, то все было хорошо. Но только так уж он был устроен, что вечно требовал от судьбы и от самого себя все больше и больше. Ровное, гладкое счастье переставало для него быть счастьем. Уроз поднял голову и стал искать глазами, чем бы еще утолить свою ненасытную тягу.

День клонился к вечеру. На небе загорелись уже краски заката. Поплыли облака, похожие на сказочных птиц, с пурпурными краями. Ниже парили степные орлы в поисках последней жертвы себе на ужин. Отчаянной завистью позавидовал Уроз огненно-красным облакам и плавно летящим птицам. Вот где скорость! Вот где легкость! И как тяжел и медлителен, по сравнению с ними, был его жеребец.

И плетка резко и сильно хлестнула коня.

Но удар подействовал на коня как тормоз. Джехол замедлил движение и повернул голову к Урозу. И тот увидел, среди прядей гривы, огромный, освещенный в это мгновение жидким розовым солнцем глаз, который спрашивал: «За что такая несправедливость? Ты же знаешь, что я себя не жалел. И мы были так счастливы».

Огонь пробежал по жилам Уроза. Его конь больше не слушается. Конь поучает его! Изо всех сил, неожиданно и так быстро, что Джехол не успел отвернуться и избежать удара, он трижды хлестнул его прямо по ноздрям.

Джехол взметнулся на дыбы, заржал как безумный и одним прыжком кинулся вскачь прямо перед собой.

Уроз знал, что все движения коня были его движениями. Его колени, плечи, чресла заранее знали, что сделает конь. Ничто не могло быть неожиданным. У его дыхания был один ритм с топотом копыт.

Джехол ржал беспрестанно. В прижатых к голове ушах звенел, звенел подгоняющий клич-улюлюканье, вырывавшийся из широко раскрытого рта Уроза. И степной ветер уносил вместе и этот безумный крик, и жалобное ржание коня, и крупные клочья пены с взмыленных боков и морды Джехола.

Когда на лицо Уроза пена попала в первый раз, он задержал в воздухе плетку, которой перед этим непрерывно хлестал Джехола. Древний инстинкт всадника, несмотря ни на что, все же подсказал ему: «Так я его загоню». Но он тут же подумал: «А чего мне его беречь? У нас нет никакой цели, ни ближайшей, ни конечной, и нет никакой надобности возвращаться».

И еще громче прозвучал его клич! Он стал хлестать еще чаще и еще сильнее. И это не было жестокостью. Просто ему как всегда хотелось выйти за пределы возможного. И на какое-то время это ему удалось. Джехол и он превзошли себя. В своем исступлении Уроз подумал: «Легко облакам-лебедям в небе и орлам в воздухе. На них работает ветер. У них – крылья. А у меня – только одно мое желание, только одна моя воля».

Тут он заметил слева впереди, у самой земли огромную черную зловещую птицу. Тень от нее, в лучах заходящего солнца, словно прицепилась к тени Джехола. И что бы Уроз ни делал, он никогда не сможет обогнать ее или даже догнать. Он перестал хлестать плеткой и слегка разжал колени.

Джехол резко остановился, да так, словно копыта его внезапно ушли в землю, и взбрыкнулся, поставив круп почти в вертикальное положение. Уроз потерял единственное стремя, вылетел из седла и камнем полетел к своей тени, оказавшейся всего лишь коротенькой тенью обыкновенного человека.

От такого падения обычный всадник разбился бы насмерть. Уроз же сложился, сделал кульбит, подобрав больную ногу, и не потерял спокойствия духа: «Лошадка меня разыграла, – подумал он. – Нестись стрелой ее заставляла вовсе не нагайка. Она хотела лишь получше разогнаться, чтобы сбросить меня при первой же моей ошибке… И вот зловещая птица подлетела к нам…»

Уроз приложил ухо к траве, прижал его к ней так, чтобы почувствовать под ее толщей твердую почву… Вибрирующая земля отчетливо повторяла звон конского галопа. Он удалялся в сторону имения.

В степи воцарилась полная тишина: ни птичьего крика, ни писка грызунов, ни жужжания насекомых, ни дуновения ветра. Над горизонтом – кружево из догорающих солнечных лучей. Глаза Уроза, прижавшегося к траве, находились на этом же уровне. Он смотрел, смотрел, как уменьшается полоска этого огненного кружева, как она сначала превратилась в плоский тоненький уголек, а затем в последнюю искорку!

И ему привиделось сразу: конь, вернувшийся в конюшню без всадника… с пустым седлом… удивление, тревога… Вот докладывают Турсуну… готовят меры по спасению… факелы, фонари… и, наконец, в лучах света – хвастун, которого проучил конь, чопендоз, не способный удержаться в седле, калека, вся гордость и слава которого – не более чем лопнувший пузырь.

«И это я… я!» – бормотал Уроз.

Чтобы не застонать и не завыть, он впился зубами в землю. Выплюнул отвратительную смесь песка и травы, откинулся на спину и увидел первые вечерние звезды. Что делать? Подскажи, о Аллах, что делать? Куда зарыться, чтобы не нашли? Как умереть одному, в ночи, в ореоле легендарной славы? Почему не оставил он околевать свое растерзанное тело в диких ущельях гор, где так много подходящих мест для вечного одиночества трупов? Зачем цеплялся он так за жизнь? Зачем так крепко держался за гриву Джехола?

Голосом, полным ненависти, он громко повторил имя коня… Джехол. От него исходило все его невезение. Начиная с Королевского бузкаши и до этого вот последнего унижения. Уроз поднял глаза к небу, где по морю все более многочисленных, все более ярких звезд плыл тонкий молодой месяц, и торжественно поклялся: «Видит Пророк: что бы ни случилось, я зарежу этого проклятого коня, клянусь!»

Он представил себе, как вскроет сонную артерию, как хлынет алый поток горячей, булькающей крови, как сникнет конь, принесенный в жертву его клятве… И ему стало легче.

А месяц тем временем поднимался по небосводу. Темная степь слабо освещалась его лучами. Уроз поднес руку к левой стороне груди. Откуда эти неровные толчки, эти неупорядоченные удары? И скоро догадался. Это вовсе не сердце его стучало. Это был шум копыт. И ему не было нужды опять слушать землю. Галоп разрушил тишину, и его шум заполнил собой всю степь. Все ближе… ближе.