Всадники - Жозеф Кессель

Из середины юрты, где она стояла, она одним рывком, быстрым, гибким, пластичным, как прыжок зверя, оказалась на коленях у ложа из ковров и подушек и приложила губы к пальцам Уроза.

После чего осмелилась поднять лицо и воскликнула:

– Ты, сделавшийся судьей, – это означало для меня смерть. Ведь ты знаешь всю правду.

Никогда еще Уроз не видел такого выражения на лице кочевницы. С него точно соскребли и смыли все следы жадности, хитрости, вожделения и низости. И под ними обнаружилась чистая и покорная признательность.

«На этот раз она не лжет: она слишком сильно боялась умереть», – подумал Уроз. Это ему было безразлично. Но несколько слов проникли вглубь самых потайных уголков души.

«Ты знаешь всю правду», – сказала она. И Уроз вспомнил их необычную борьбу не на жизнь, а на смерть. Ведро с ядом, подсыпанным ею… Безухие хищники, натравленные ею… Мокки, которого она подстрекала, науськивала, толкала на убийство… И после каждой попытки – обмен откровенными взглядами. Взгляд Зирех как бы говорил: «Сегодня мне не удалось… Но уж завтра я ни за что не промахнусь». А его взгляд отвечал: «Посмотрим».

Вот чего искал сейчас Уроз в глазах кочевницы. А видел только восхищение и преклонение.

Что могло быть общего, для Зирех, между грязным, лохматым, вонючим, искалеченным всадником с провалившимися глазами и этим так приятно пахнущим красивым, чистым, гладким мужчиной в шелковом дорогом халате?

«Прекрасный принц вернул мне жизнь, – подумала Зирех. – А я ему надоедаю».

И быстро прошептала:

– Никогда не забуду твою доброту, о господин мой. Каждый день буду молиться за тебя.

Пятясь, Зирех пошла к выходу. Когда она была уже готова поднять полог юрты, Уроз неожиданно для себя крикнул:

– Погоди!

Она остановилась. И опять, словно против своей воли, Уроз приказал:

– Вернись!

Зирех легким шагом подошла, и тут он понял, почему нуждался в ее присутствии. Пока она находилась здесь, в юрте были живы воспоминания: высокогорное кладбище кочевников, ущелье со скользкими плитами, где завывал горный ветер, радуга озер Банди-Амир.

Чтобы задержать Зирех под приличным предлогом, Уроз задал первый пришедший в голову вопрос:

– Ты видела Мокки?

– Видела, – отвечала она.

– Как он? – спросил Уроз.

– Я его ненавижу, – ответила Зирех. – Он до сих пор не отмыл грязь. Ходит понурый, руки свисают с плеч, как сломанные палки. Глаза пустые… Ты его помиловал. Отдал ему коня… А он – ни улыбки, ни радости. Ненавижу.

– Почему же тогда ты так его хотела?

Поведение женщины мгновенно переменилось, и самым странным образом. Она сжалась, отступила, закрыв рукой глаза, словно защищаясь от невыносимых видений. От тех мужчин, которые у нее были, от своих неудачных попыток кого-то любить. Ей было невыносимо вспоминать об этом, созерцая горделивую красоту Уроза, сидящего в такой богатой одежде в старинной монгольской юрте. Впервые в своей жизни Зирех стыдилась самой себя, своей плоти.

– Злой рок, наверное, – ответила она еле слышно. – Не знаю.

Продолжать она не могла. От волнения грудь ее высоко вздымалась. И от нежной ложбины в середине груди до мочек ушей загорелая кожа ее приняла розовый оттенок, украсивший грациозную, невинно согнутую шею в простых светлых кружевах.

Новое платье, купленное на тайные запасы, внезапная стыдливость, нежность свежевымытого тела, жгучий и скромный взор – все заставило Уроза подумать: «Прямо как невеста». И раньше, чем он осознал это, в памяти всплыли стихи Саади.

И тут потребность воспрянувшей и проголодавшейся плоти, желание вновь пережить с кочевницей суть своего невероятного приключения, давнишняя тайная и властная тяга к надругательству, к причинению боли недоступным девушкам – все слилось в едином страстном желании. Он притянул к себе Зирех.

Еще мгновение, и она лежала возле него. Он тут же порвал на ней платье и через одну из прорех вонзился в нее, как убийца, глубоко, до упора, вонзающий кинжал в живот своей жертвы.

От неожиданности и боли Зирех громко закричала. На лице Уроза появилась волчья ухмылка. «Кричи, кричи, – выдавил он сквозь сжатые, неподвижные губы. – Кричи! Главная боль у тебя еще впереди».

Для утоления своей страсти, своих звериных немыслимых желаний у него были руки и чресла чопендоза, зубы, способные разгрызть большие бараньи кости, ногти и пальцы, которыми удерживал он, как тисками, туши обезглавленных козлов. Он превратился в изобретательного палача, опьяненного страданиями своей жертвы. Все, что только могло причинить ей боль, доставляло ему наслаждение. Он получил абсолютное право изничтожать скромность, чистоту, стыд, радуясь страданиям обесчещенного тела. И еще право всеми своими фибрами, клетками, капиллярами, мозгом костей получать безграничное, нечеловеческое счастье с помощью своей все возрастающей жестокости.

А Зирех не переставала кричать. И с каждым ее криком на Уроза накатывала новая волна все более упоительной ярости, и он, вдохновляемый ею, искал и находил все более изощренные способы мучить. Его, конвульсивно спустившего веки, так как он не хотел ничего потерять из огня и мрака, населявших его адский рай, несло с вершины на вершину и из одной бездны в другую.

А потом, от долгой игры с этими жгучими, черными колдовскими образами в сознании Уроза накопилась какая-то усталость. Ему уже стало мало просто причинять унижение и боль. Захотелось насладиться зрелищем. Он открыл глаза и, увидев лицо Зирех, сперва обрадовался. Растянутый, разверстый, разорвавшийся от собственного крика рот – это было то, на что он и надеялся. Но радость Уроза длилась недолго. Почему на этом лице, опрокинутом под ним, ничто не соответствовало мученическому выражению рта? Почему щеки, лоб, виски озарял идущий откуда-то изнутри радостный свет? Почему кожа стала такой необыкновенно красивой, гладкой, вибрирующей от счастья? Откуда это выражение священного безумства? И этот взгляд, сияющий, как в момент наивысшего блаженства?

Непрекращающиеся крики Зирех вдруг приняли, в ушах Уроза, иное звучание и смысл. Он вспомнил, что уже слышал этот безумный голос, – только более сильный, более отчаянный – в ту ночь, у костра, в лагере малых кочевников.

Урозу стало нестерпимо больно, нестерпимо обидно. Никто и никогда так его не обманывал, не разыгрывал, так не глумился над ним. Он принял за крики страдания ее песнь сладострастия. Ему хотелось предать жестоким мучениям невинную девственницу и даже верилось, что это получилось, а на самом деле он лишь порадовал бесстыжую девку.

Белая пена выступила в уголках его губ, он стал искать на ее теле самое уязвимое место. Нашел на груди у нее шрам, оставленный кнутом Хайдала. Там уже появилась свежая, совсем еще нежная кожа. Уроз вонзил в нее ногти и с силой надавил и провел ими до конца шрама. Живот Зирех подпрыгнул так, что подбросил Уроза, а рот превратился в сплошное зияющее мучение. Но крик, вырвавшийся из груди ее, хотя и был сильнее и пронзительнее других, выражал в то же время и еще большую радость сладострастия.

Тогда Уроз схватил Зирех одной рукой за волосы, другой – за горло, стукнул головой о землю и прорычал:

– Тебе не больно?

– Смертельно больно, – пробормотала она.

А восторженной улыбкой, на секунду соединившей ее губы, попыталась сказать, – но как, как все это высказать – попыталась сказать: «О всадник, охваченный жаром, покрытый слоем пыли, пропахший гноем, о победитель яда, диких псов и неприступных гор, о шелковокожий господин этого замка, о властитель души моей, бей, кусай, сдирай кожу с меня, недостойной! Чем больше будет твоя радость, тем больше возрадуюсь и я».

И подумав так, кочевница, упоенная своим унижением, еще азартнее отдалась бездонным наслаждениям своего полубога. А Уроз, не понимая, что он и она, так тесно связанные друг с другом, несут в себе противоположные заряды, дал еще большую волю своему варварству. И чем больше он ее мучил, тем больше разжигал и удовлетворял ее плоть. Ему подумалось: «Она берет реванш за все свои поражения. Только смерть может остановить эту ее нескончаемую победу».

Пальцы Уроза уже сжимали горло кочевницы, когда от шеи и до крестца, по всей его спине пробежала обжигающая молния. Насытившееся, размякшее тело Уроза отделилось от Зирех. Какое-то время он ничего не чувствовал, ни о чем не думал. Потом услышал ровное, блаженное дыхание. Не шевелясь, он произнес шепотом, в котором слышались одновременно и угроза, и мольба:

– Уходи! Скорее!

Зирех и на этот раз шла к выходу, пятясь. Но голова, возвышавшаяся над ее почти голым, истерзанным телом, сидела гордо, как у королевы.

III

РЕВАНШ ДЖЕХОЛА

Старый слуга по-прежнему сидел на корточках у стены юрты, когда Зирех прошла мимо него. Не подняв головы, он продолжал жалобным голосом нанизывать слова бесконечной песни. От ствола дерева, стоявшего возле юрты, отделился Мокки.