На службе Отечеству - Александр Алтунин

И снова, спотыкаясь от усталости, мы, голодные, месим снег, держа направление на южную окраину старинного татарского селения.

Ветер постепенно стихает. В предвечерних сумерках мы беспрепятственно преодолеваем глубокую заснеженную балку и выходим к селению, из которого доносится ожесточенная стрельба. Судя по тому, что мы не слышим свиста пуль, стреляют в противоположную сторону. Широкой цепью движемся к селению с запада и неожиданно для противника появляемся на его окраине. Уцелевшие фашисты прорываются по дороге, ведущей к шоссе.

Вечерняя мгла окутывает селение. Красноармейцы совершенно обессилели. Зайдя в теплые помещения, они опускаются на пол и мгновенно засыпают.

Идем по селению в поисках комбата. Находим его в просторном доме на северной окраине.

- Все, все, товарищи, - комбат машет рукой, - на сегодня хватит. Организуйте оборону, располагайтесь на ночлег и быстрее кормите людей. Кухни уже прибыли. - Подозвав меня к карте, Николаенко уточнил: - Ваша рота займет дома на южной окраине. Выставьте круговое охранение. Кто знает, может, недобитые фрицы и со стороны Феодосии появятся. Пулеметы держать в полной готовности, пулеметчикам отдыхать поочередно. На рассвете продолжим наступление на Старый Крым. Слушайте меня внимательно, лейтенант: главные силы батальона будут продвигаться по шоссе, а вы со своей ротой пойдете по целине на юго-запад, скрытно выйдете к Старому Крыму с юга и оседлаете шоссейную дорогу. Во что бы то ни стало перережьте пути отхода противника, пока мы будем теснить его вдоль шоссе... Вопросы есть?

- Задача ясна, а вопрос, как всегда, один: гранаты и патроны. Все израсходовано.

- На многое не рассчитывайте, - предупреждает капитан. - Боеприпасы еще не подвезли. К пяти часам присылайте людей за патронами.

Пока мы обсуждали план действий на 31 декабря, начальник штаба распределил жилые дома между ротами и указал рубежи, на которых должно быть, выставлено боевое охранение. Соловьев выглядел чрезвычайно усталым: лицо побледнело, обычно задорные, серые глаза потускнели, под глазами темные круги. Он уже не подтрунивал над пехотинцами, и при встрече я не услышал его любимую-присказку: "Ну что, пяхота, работать лень, а есть охота?" Увидев меня, Вениамин лишь устало улыбнулся и бросил коротко:

- Привет.

А когда я, уходя, сказал ему прощальное "Пока", он крикнул:

- А мой день рождения мы все равно отметим... В Старом Крыму!

Когда мы возвратились в роту, бойцы уже разместились в домах. Возле одного из них стояла походная кухня, вокруг которой оживленно, как на восточном базаре.

В помещениях с низкими потолками душно. Бойцы сидят вдоль стен, лежат на полу. Люди настолько изнурены бессонными ночами, морозом, недоеданием и беспрерывными боями, что заснули, не притронувшись к еде.

В полночь неожиданно появился старшина Санькин. Его шинель, лицо, руки испачканы машинным маслом.

- Товарищ комроты, - докладывает он простуженным голосом, - раненые доставлены в полковой медпункт. Трофейные гранаты, винтовки и патроны привез.

- Привез? На чем?

- На немецком грузовике. Мы приметили его в Насыпном, но мотор не заводился. Вместе с красноармейцем Пановым отремонтировали. Я немного разбираюсь в двигателях, а он перед войной работал на тракторе...

- Вы не видели лейтенанта Ступицына? - поинтересовался я.

- Лейтенант погиб. Наскочил на фашистов, прорвавшихся за Ближней Байбутой, и в рукопашной был насквозь пронзен штыком в грудь. - Помолчав, Санькин добавил: - Об этом я узнал в медпункте, куда доставили смертельно раненного лейтенанта.

- А как он оказался за Ближней Байбугой?

- Говорят, вместе с легкоранеными шел...

- Зачем?

- Не знаю, - пожал плечами Санькин.

Вызываю Петина. Заспанный санинструктор протискивается в дверь. Весь его вид выражает недовольство тем, что разбудили.

- Вы знали, что лейтенант Ступицын ранен? - спрашиваю его.

- Знал, - бурчит Петин.

- Почему не доложили?

- А чего докладывать? - удивляется санинструктор. - Рана пустяковая: пуля царапнула предплечье, кость не задета. С такими ранами у нас полроты ходит.

"Здорово подвела Ступицына осторожность", - подумал я.

Приказываю Санькину выдать командирам взводов третью часть гранат, винтовок, патронов, остальные отвезти в распоряжение командира батальона.

Вернувшись, Санькин доложил:

- Командир батальона приказал передать вам благодарность за боеприпасы. А меня пообещал представить к награде. - Потоптавшись на месте, старшина смущенно добавил: - А машину капитан забрал. Сказал, что взводу снабжения она нужнее.

- Леший с ней, - успокоил я огорченного старшину, - по бездорожью да по балкам на ней не пройти.

Митрофан Васильевич, тихо войдя в комнату, устало опустился на ковер и с чувством удовлетворения сказал:

- Ну, гора с плеч: все, кто перед высадкой подал заявление с просьбой принять в партию, утверждены политотделом кандидатами... Сейчас же объявим об этом. Жаль, что Бондарева, Лебедева и Мигули уже нет среди нас... В письмах родным обязательно сообщим, что они пали в бою, как и подобает коммунистам.

Выслушав сообщение о смерти Ступицына, политрук горько усмехнулся:

- Вот ведь судьба какая: как берег себя лейтенант, как осторожничал, а погиб раньше нас, да еще в тылу. - Помолчал и заключил: - Нет, далеко не героем был наш лейтенант. Рука не поднимется сообщить родным: пал смертью храбрых.

- Мы тоже далеко не герои. Никому не хочется умирать, - возразил я, расстроенный мыслями о горе матери погибшего.

- Нет! - горячо воскликнул Митрофан Васильевич. - Бойцы, которые вот уже третьи сутки шагают сквозь огонь, не прячась за спины товарищей, истинные герои! Ты слышал от них хоть слово жалобы, недовольства? Нет, не слышал. Зато видел, с какой страстью добивались они права идти в бой, а может быть, и умереть коммунистами. Мужество, стойкость, готовность к самопожертвованию - это ли не черты истинного героя? Разве видела мы в тихом Мигуле что-то особенное, героическое? А он погиб, спасая Лоткова. И в бою, скажу тебе, бойцы -проявляют поистине массовый героизм. Именно поэтому обидно, когда видишь отсутствие таких черт у командира...

Нашу беседу прервал парторг Веков. Договорились собрать коммунистов в пять часов. Пришел Украинцев, доложил, что в расположении роты спокойно, дежурство передал Терешину и идет спать. После Терешина наступала очередь Митрофана Васильевича, мне сменять его. Сбросив шинель, я с наслаждением вытянулся и мгновенно заснул. Разбудил меня тревожный крик:

- Товарищ комроты! Товарищ комроты!

Открываю глаза. Возле меня стоит на коленях Санькин. Никогда еще я не видел его в таком отчаянии. Сняв шапку, он, почему-то перейдя на шепот, повторяет: