Ревущие девяностые. Семена развала - Джозеф Стиглиц

Как уже видели в главе 11, Пол О'Нил, министр финансов в администрации Буша, выступал против политики стран ОЭСР (Организация экономического сотрудничества и развития, «клуб» передовых промышленных стран) повысить прозрачность офшорных банковских центров. Эти центры находились под подозрением. Почему 500 млрд долларов банковского дела оказалось на Каймановых островах? Ясно, что жители Багамских или Каймановых островов не лучше разбирались в банковском деле, чем банкиры с Уолл-стрита. И не климат островов обеспечивал лучшие природные условия для ведения банковского дела. У них был только один продукт: банковская тайна и возможность избежать регулирования. Они позволяли многим богатым американцам избегать налогообложения и, может быть, заниматься еще более грязными делами. И, разумеется, бизнес перевода денег в эти центры и организации сделок через эти налоговые убежища[145] приносил неплохие комиссионные людям из финансового сообщества. Эти секретные офшорные банки существовали с нашего молчаливого согласия. Если бы мы не разрешали нашим банкам иметь с ними дело, то они, по всей вероятности, быстро бы увяли. Мы принимали налоговое законодательство и законы о регистрировании, а затем, по-видимому, открывали в них большие дыры, позволявшие избегать следования законам, по крайней мере, крупным корпорациям и очень богатым индивидуумам.

Но, как и многое другое, это изменило 11 сентября 2001 г. Вскоре обнаружилось, что террористы по крайней мере частично финансировались со счетов секретных офшорных банков, и если бы ничего не было предпринято, не было бы никакой возможности установления контроля над доступом террористов к обильному финансированию. Неожиданно то, что казалось столь трудным, столь невозможным и нежелательным, оказалось неотложной необходимостью. Соединенные Штаты сделались защитником прозрачности — хотя только в ее части, касавшейся финансирования терроризма. Банковская тайна, помогая скрывать уклонение от налогов[146], коррупцию и другие грязные виды деятельности, все еще казалась вполне приемлемой.

Администрация Клинтона потерпела провал при попытке управления глобализацей в первое время после окончания холодной войны, но она честно искала верный путь в этом сложном новом мире. Была попытка найти баланс между жесткой переговорной позицией и тонкой дипломатией, попытка создания долговременного актива доброй воли. Мы испортили этот баланс — я полагаю, что это так — но я думаю, что мы были готовы усвоить уроки наших ошибок. Установленный нами режим прав на интеллектуальную собственность обрекает тысячи и, может быть, миллионы людей в развивающемся мире на преждевременную смерть, и, лишь когда нам указали на это, мы изменили нашу политику — предложили компаниям добровольно сделать лекарства более доступными. Но администрация Буша, после того как нехотя согласилась на обсуждение этой проблемы в рамках так называемого Раунда развития, тем не менее упорно противостояла всему миру, не соглашаясь на реформу режима. Она продолжала ставить интересы фармацевтических компаний выше страданий людей в развивающемся мире.

Ревущие девяностые — первое десятилетие новой эры после окончания холодной войны — может быть, и не были тем сказочным десятилетием, каким оно казалось в свое время. Мы сеяли семена краха того самого бума, которым мы так гордились. Но все-таки темпы роста выросли, а бедность сократилась.

В эту новую эру глобализации не только товары начали более свободно перемещаться по всему свету, но и идеи. Кажущийся триумф американского капитализма оказал огромное влияние на Европу, Латинскую Америку, Азию и весь остальной мир. Другие страны захотели узнать, чему следует приписать успех Америки, для того чтобы лучше перенимать ее опыт. И в самой Америке были такие, кто несклонен был скромно молчать: министерство финансов США, например, охотно поучало страны Юго-Восточной Азии, как им надлежит следовать американским принципам ведения бухгалтерского учета и корпоративного управления, Латинская Америка должны была (добровольно или не совсем) принять политику «Вашингтонского консенсуса», которая, как предполагалось, сделает экономики ее стран более похожими на экономику их северного соседа.

В Европе некоторые поспешили с собственной интерпретацией американского успеха: его приписывали поведению корпораций, руководствующемуся критерием сальдо Счета прибылей и убытков, динамичному высшему менеджменту, стимулируемому высокой оплатой, — это была интерпретация европейского высшего менеджмента, с завистью взиравшего на своих американских коллег, оплачиваемых в десятки и сотни раз выше за мало чем отличавшуюся от европейской результативность. Кое-кто перешел на новые трюки, плод американской изобретательности — фондовые опционы, замаскированные многомиллионные пенсии, предназначенные для личного обогащения. Но другие сохранили скепсис; в Европе развернулись споры о природе корпоративного управления, по крайней мере, велась дискуссия на тему, в каких пределах следует принимать во внимание интересы наемных работников. Я хочу здесь уточнить, что не имею в виду, что американский высший менеджмент в сложившихся исторических обстоятельствах проявил особую непорядочность или что в среднем европейские высшие менеджеры были более добропорядочными; нет, скорее американский высший менеджмент подвергся искушению, которому не смог противостоять — финансовые инновации дали им новые способы обманывать своих акционеров и усилили стимулы, побуждающие их к этому; проблемы корпораций распространились на аудиторские фирмы и банки, что создало самоусиливающийся эффект прямой связи. Были сильные стимулы, побуждающие к изменению норм поведения, и нормы были изменены. Стало считаться приемлемым и даже необходимыми выплачивать вознаграждения, в прежние времена или в других странах считавшиеся возмутительными. Те же самые тенденции возникали в Европе и в других местах. В Европе они, может быть, сдерживались более строгими нормами поведения и системой бухучета, в которой акцент делался не столько на соблюдении деталей формальных инструкций, сколько на точном воспроизведении общей картины финансового здоровья фирмы. Но у меня нет сомнений, что если бы бум в Америке продлился, эти тенденции и в Европе приняли бы необратимый характер. На сегодня рынок услуг высшего менеджмента стал глобальным, и поэтому, в конечном счете, американские нормы того, что считать «честной игрой» и «быть на высоте конкурентоспособности» (первоклассная компания обязана иметь первоклассного генерального директора, иными словами платить ему кучу долларов!), распространились бы, как я полагаю, повсюду. К счастью для Европы, американские проблемы стали явными до того, как пример Америки смог причинить там более непоправимый вред. Сейчас в большинстве европейских стран упорно работают над совершенствованием корпоративного управления и нормативов бухгалтерского учета, но в Америке это встречает сопротивление. В Америке многие выступают против улучшения информации с фондовым опционом, опасаясь, что это подорвет капитализацию фондового рынка (что на самом деле было бы уместно), то же самое имеет место и в Европе. И хотя во многих отношениях Европа стартует в некотором смысле с лучших позиций, чем Америка, в других отношениях она слабее: американская правовая система, включающая принципы обычного права[147], защищающие интересы миноритарных акционеров, и совместная юрисдикция как федеральных властей в лице Комиссии по ценным бумагам и биржам (КЦББ), так и штатных властей в лице генеральных прокуроров штатов, безусловно, обеспечивают лучшее исполнение формальных (писанных) законов. И не КЦББ, попавших под влияние Буша и его друзей, многие из которых составили себе состояния способами, весьма похожими на описанные выше и которые не считали это ничем предосудительным (коль скоро им удалось выйти сухими из воды), но генеральный прокурор штата Нью-Йорк Элиот Спитцер выявил вопиющие примеры злоупотреблений и возбудил по ним судебные дела.

И это является уроком для Европы: в данной области, как и в других областях, связанных с поведением корпораций, — лучше иметь дублированный надзор; есть реальная опасность как в концентрации функций надзора в Брюсселе, так и в передаче их в исключительное ведение отдельных стран. Италия является хорошей иллюстрацией второго случая: именно тогда, когда весь мир сосредоточивает внимание на ужесточении нормативов бухгалтерского учета, итальянское право-центристское правительство исключило из уголовной ответственности фальсификацию бухгалтерской отчетности, объявив это всего лишь служебным проступком. Это значит, что итальянским фирмам был послан сигнал — сравнительно небольшой обман со стороны высших акционеров, ну, скажем, на 5 процентов стоимости компании, не слишком большое злоупотребление (хотя эти 5% могут достигать огромных сумм по абсолютной величине) — что-то вроде того, чтобы ехать со скоростью 40 км/час там, где стоит знак 30 км/час.