Обречённые. Том 1 - Павел Буркин

— Бу-у-у-у!!! — понять, одобряет Чача или нет, невозможно. Но второй собеседник, явно знавший Чачу не первый день, понял. Клацнув прикладом о пряжку ремня, он вздохнул:

— Ну, пусть живёт пока. — Гулко рыгнул и с ехидным смешком добавил: — Хе, а там как Вождь решит.

Почему-то Пак догадывался, каким будет это решение.

Связать Пака дозорным (кем ещё они могли быть?) было нечем. Поэтому тот, кто говорил с Чачей, вновь треснул его прикладом по голове. На сей раз изо всех сил. В ослепительном фейерверке боли сознание погасло…

— …Осмелюсь доложить, барон, за время нашей стражи не случилось ничего опасного. Вот, поймали р-ры… рава… ну, как его?

— Рывалицинера, холоп, — пробурчал тот, кого назвали «бароном». Пак чуть приоткрыл глаз и посмотрел на пришедшего. В сопровождении двух низеньких пристебаев на пост пришёл настоящий великан — в полтора раза выше не низкого, в общем, Пака, и вдвое шире. Под пышной, как у Грюни, шкурой перекатывались мощные мускулы. Шерстью — цвет во мраке было не различить — заросло и лицо с низким лбом, напоминающим вытянутый свиной пятак носом и тяжёлым подбородком. Из-под скрытых шерстью губ выглядывали огромные жёлтые клыки. Но крохотные красные глазки, глубоко посаженные и прикрытые нависшими бровями, светились злостью и неожиданным умом. При всём своём зверском облике монстр был хитёр. Хотя вряд ли — умён, как Отшельник. Такой мог быть бойцом, полезным помощником, правой рукой, телохранителем, палачом — но не вождём.

— Что делать-то с ним, барон?

Мощная, опрокидывающая навзничь, оплеуха мохнатой лапы. Миг — и такой же удостоился загыгыкавший было Чача. Когтистая лапа подхватила Пака, легко, без видимого усилия, подняла над землёй, поднесла к волосатой морде. Более пакостная была только у Чудовища-Бига, но где оно теперь? Искромсанную, разлагающуюся тушу без головы Пак видел на свалке своими глазами. Так что «барон» мог смело считаться новым Чудовищем. Тварь разинула полную огромных клыков пасть — и, смрадно дыша в лицо Паку, слегка, вполсилы, рыкнула.

— Говорить можешь, ублюдок окопавшийся? — вопросил Барон.

— Ну, — ответил Пак. И тут же больно упал спиной на рельс. Барону этого показалось мало, здоровенные, как брёвна, волосатые ноги отвесили несколько страшных ударов по рёбрам. Последний раз Пак услышал, как у него внутри что-то хрустнуло, и дышать стало адски больно.

— Тебя как звать, холоп? — похоже, запас ругательств у чудовища был невелик.

— Хитрый Пак.

— Тут похитрее найдутся, понял, холоп? А я — Малыш Гоги. Но звать ты меня будешь «барон». Можно «хозяин». Услышу иное обращение — порешу и сожру, понял?

Пак кивнул — в голове словно взорвалась граната, многострадальный хобот брызнул кровью.

— Повторить, как положено!!! — взревел Гоги. Паку казалось, что в ушах звенит.

— Я понял, барон! — поторопился произнести Пак. После зверинца Бархуса он не мог заставить себя выговорить слово «хозяин».

— Так-то, холоп. Мои приказы будешь выполнять с первого раза. И бегом. Но сейчас мы — пойдём. И не пытайся сбежать, холоп. Я бегаю быстрее, а есть хочу давно. Пошли!

Брели долго. Здоровяку приходилось пригибаться, пулемёт Пака в гигантской лапе смотрелся детской игрушкой. Пак подозревал, что и из крупнокалиберного «Корда», найденного в оружейной комнате, Барон Гоги смог бы стрелять от бедра. Другое дело, он ни за что не скажет этим падлам, где заветная комнатка.

К тому времени, как остановились в каком-то просторном помещении, подсвеченном многочисленными кострами, Пак успел возненавидеть подземную мглу. Хотелось, до зарезу хотелось наверх, где, хоть и смог, и грязь — но светлее, наверное, даже ночью. А тут приходится полагаться не столько на глаза, сколько на нюх, слух, осязание. Конечно, и наверху без них не обойтись — но всё равно неприятно, когда ничего не видишь.

Здесь всё-таки было получше, чем в тоннеле: костры давали достаточно света, чтобы его четыре глаза, наконец, понадобились.

Это был ещё один подземный зал, одна из окраинных станций метро, но, в отличие от прежних, пустынных и полуразрушенных, эта была обюитаема. Облицовка с колонн давно осыпалась, а сами они растрескавшись от времени и влаги, едва стояли. Просел под тяжестью грунта свод. По рельсам, как предвестники затопления, уже журчали два ручья. Но пол был очищен от пыли, грязи, осыпавшейся штукатурки, и даже золу от костров, похоже, куда-то выносили. По всему было видно, что тут не перепуганное человеческое… мутантское стадо, а организованная община, в которой есть настоящая власть, и, значит, которая способна постоять за себя.

Ещё будучи заводилой в мальчишеской ватаге, Пак усвоил простую истину: без главного — никуда. Хочешь, чтобы дело сделалось — поставь кого-то главным, чтобы мог объяснить, что нужно, тупым, заставить ленивых, припугнуть слишком хитрых и привыкших выезжать на чужом горбу. Хочешь, чтобы дело сделалось хорошо — и вождь должен быть настоящим, какому повинуются не только из страха. Можно, конечно, и зашугать всех до заикания — но тогда при первой же возможности половина разбежится, а вторая — ударит в спину. Значит, есть тут вождь, но не Барон Гоги: такой способен только запугивать, да убивать не поддающихся страху. Слишком прямолинеен, хоть и неглуп.

«Поговорить бы с этим Вождём, — подумал Пак. — Объяснить, что сидеть и ждать — нельзя. Да он, если не дурак, наверное, и сам понимает, что надо уходить. Но может не понимать, что отход — полумера, найдут — везде. Единственный выход — сражаться. А отряд с хорошим командиром сделает такое, на что не замахнёшься в одиночку: например, сможет постоянно нападать на небольшие группы забарьерцев. А крупные отряды не могут перемещаться незаметно, да и в любую щель на танке не заглянешь…»

— Сиди здесь, холоп! — скомандовал Барон Гоги. — Не вздумай уйти. Чача, проследишь!

Чача удовлетворённо гыкнул, наведя на Пака его же автомат. Уж этот не поколеблется нажать на курок! Нет, ненависть к чужаку ни при чём, он просто слишком тупой, чтобы колебаться. Пак безнадёжно протрубил израненным хоботом — пока суетиться бесполезно. Да и смысл? Не лучше ли к ним всем присмотреться — вдруг скоро вместе на дело идти?

Для начала осторожно, чтобы не получить прикладом по голове, Пак оглядел Чачу. На удивление правильный субъект. Ну, и что, что лба почти нет, покатый череп скрывает свалявшаяся бурая шерсть, а нос приплюснут, и больше напоминает свиной пятак, так что надбровные дуги и тяжёлый подбородок выдаются дальше? Правда, из-под чёрных губ сантиметров на пять торчат толстые жёлтые клыки, но должно же у него быть что-то особенное, чем гордится, пусть втайне, каждый житель Подкуполья? Зато и количество конечностей, и их длина почти как у «туристов». Две ноги, две руки, два глаза, два уха, нос — один, и голова — тоже одна. Красавец! Если в темноте и будет молчать — наверное, даже сойдёт за забарьерца.

«Стоп! Как я это увидел?» Пак снова вскинул голову — но в багровом дымном полумраке подземного дворца был виден только зыбкий абрис. Разглядеть черты лица, тем более — цвет губ и шерсти, было невозможно. «Я что, брежу?!» Но нет, стоило сосредоточиться — и он видел всех остальных так, будто вокруг был день — и не серый подкупольный, полный смога и смрада, а полдень в Забарьерье, где воздух кристально чист, так, что всё видно за много километров. Вон неопрятная толстушка, с короткими, полными ручонками, губками бантиком и огромной грудью — она на всех мужиков смотрит с вожделением, а на всех баб — как на соперниц, готовая выцарапать им глаза совсем не шуточными когтями на концах пальцев, а то и разорвать глотку. Смыслом её жизни было то, чем они с Попрыгушкой занимались в Подкуполье. Эх, было же время… Он даже узнал, сам не зная откуда, её имя: Васенда Похабница, сокращённо Вася или Васька.

А вот ещё один мужичок, какой-то весь скользкий, хитрый, пронырливый, поросший неопрятной щетиной, с вытянутым вперёд сантиметров на тридцать носом, за который его, казалось, подвесили в детстве на ночь. Правая нога у мужика возле колен раздваивалась, и таким образом ног вроде бы было две, а ступней, точнее, длинных, прочных ласт — три. Тем не менее он нисколько не переживал от такого невезения, наоборот, стоял на трёх ногах гораздо устойчивее, чем обычные люди, да и мутанты — на двух. Ещё у него были длинные, едва не достающие до колен, трёхсуставчатые руки с огромными клешнями на одной и восемью пальцами — на другой. Самое то, знал Пак, у которого клешни мирно соседствовали с пальцами, и потому были куда меньше и слабее: можно хоть ножом пырнуть, хоть клешнёй руку откусить… Хотя такая махина и с шеей справится, влегкую. Мужичка звали Зяма Костоглод. Что ж, с голодухи и кости лакомством покажутся…

А вот… Пак узнавал имя за именем. Напарник безмозглого и безъязыкого Чачи, Тотя Кидала — оказывается, до войны он успел надуть многих, и быть бы ему забитым насмерть горожанами, да успел втереться в доверие к Барону Гоги, и теперь вовсю этим пользовался. Вот старая Курва Чампа, умеющая, как никто, петь похабные частушки, за это её и терпели. Вот Крысятник, Обсосок, Трупоглодка, обожающая целоваться Слюнявая Сара — губы и правда толстенные, багровые, длиной во всё лицо, их облизывает длинный раздвоенный язык. Целоваться-то любит, но такую красавицу ни один подкупольный мужик к себе не подпустит. Разве что забарьерец, и то под угрозой расстрела… И ещё десятки имён, жизненных историй, Пак даже чувствовал, кому холодно, кто подвернул ногу в отвале, а у кого с похмелья болит голова.