Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

Конвенция также предусматривала создание Международного суда. Несколько лет спустя американский филантроп Эндрю Карнеги выделил средства для постройки в Гааге Дворца мира – знаменитого здания в неоготическом стиле, где этот суд заседает и поныне. Изначально германское правительство (при полной поддержке самого кайзера) собиралось возражать против самой идеи формирования подобного органа, но в итоге немцы пришли к выводу, что оставаться единственным противником создания суда попросту невыгодно. Вильгельм сказал тогда: «Я пойду на эту глупость, чтобы царь не выставил себя дураком перед всей Европой, – но на деле буду, как и прежде, полагаться лишь на Господа и остроту моей шпаги. А со своими решениями пусть катятся к черту!» Германским делегатам удалось протащить в конечную редакцию соглашения такое количество исключений, что, по словам Георга фон Мюнстера, оно стало похоже на «сеть с множеством ячеек»[789]. Хотя за оставшееся до Великой войны время суду удалось разобрать с десяток дел, он зависел – как зависит и теперь – от желания государств обращаться к его помощи. Примечательно еще то, что германская делегация в целом выразила удовлетворение «счастливым завершением» конференции, но один из ее членов, Штенгель, столь же открыто осудил всю затею[790]. Еще один пример неуклюжей дипломатии, создавшей у всех впечатление, что Германия – воинственная держава, не готовая к сотрудничеству.

В 1904 г. Рузвельт предложил созвать в Гааге еще одну мирную конференцию, но начало Русско-японской войны на деле отложило ее до мая 1907 г. К этому моменту международная обстановка ухудшилась: полным ходом шла англо-германская военно-морская гонка, обретала форму будущая Антанта. Английский либеральный премьер-министр сэр Генри Кэмпбелл-Баннерман предложил было включить в повестку конференции вопрос об ограничении вооружений. Одновременно с этим он утверждал, что британская морская мощь всегда была фактором, благоприятным для дела мира и прогресса… Возможно, нет ничего удивительного в том, что реакция континентальных держав на его предложение была полна цинизма и враждебности.

Широко распространившееся в обществе сочувствие делу мира тревожило многих влиятельных политиков и военных, считавших войну необходимой частью международных отношений и опасавшихся, что пацифизм подорвет способность государства применять силу. Кроме того, консерваторы видели в пацифизме угрозу старым порядкам. Алоиз Эренталь, бывший в 1906–1912 гг. министром иностранных дел Австро-Венгрии, писал другу: «Монархии в целом настроены против международного движения по борьбе за мир – ведь это движение обесценивает идею героизма, являющуюся краеугольным камнем любой монархии»[791].

В России правительство стремилось получить свободу действий, чтобы восстановить вооруженные силы, ослабленные жестокими потерями в недавней войне [с Японией]. Новый министр иностранных дел Извольский заявлял, что «разоружение придумали евреи, социалисты и истеричные женщины»[792]. Бюлов, выступая перед рейхстагом незадолго до начала конференции в Гааге, сказал, что Германия не имеет намерений обсуждать там вопросы об ограничении вооружений, – эти его слова были встречены приветственными криками и смехом[793]. Австро-Венгрия не отставала от своей союзницы – Эренталь отметил, что наилучшим способом покончить с этой темой будет «платоническая декларация»[794]. Французы, однако, оказались в неловком положении, вынужденные выбирать между своим старым союзником в лице России и новыми друзьями в Лондоне. Втайне они надеялись, что вся эта история закончится без большого шума. США изначально выступали в поддержку ограничения вооружений, но потом сдали назад – Рузвельта все больше беспокоил рост военно-морских сил Японии на Тихом океане, что могло потребовать постройки собственных дредноутов[795].

В итоге на конференции собрались представители сорока четырех стран. Присутствовало и множество известных пацифистов, включая Берту фон Зутнер и Томаса Стеда, английского радикально настроенного журналиста, организовавшего, в частности, международный «крестовый поход за мир», что должно было оказать определенное давление на великие державы. Впрочем, взгляды Стеда довольно быстро переменились – к моменту своей гибели в катастрофе «Титаника» в 1912 г. он уже был активным сторонником усиления линейного флота[796].

На этот раз присутствовали и делегации ряда латиноамериканских стран – они, по словам одного русского дипломата, организовали «исключительно колоритные и притягательные» банкеты. Голландцы снова проявили большое гостеприимство, соперничая с бельгийцами, устроившими для делегатов реконструкцию средневекового турнира[797].

Англичане быстро осознали, что беспокоиться о разоружении не стоит, – а потому любезно подыграли своим коллегам. В ходе заседания, которое продлилось всего двадцать пять минут, глава британской делегации выдвинул проект осторожной резолюции, где говорилось: «Крайне желательно, чтобы правительства продолжили серьезно изучать этот вопрос»[798]. Резолюция была принята единогласно, и гонка вооружений продолжилась, причем теперь не только на море, но и на суше. По сравнению с первой конференцией, на второй немцы вели себя более дипломатично, но все же им удалось пустить под откос проект международного договора об арбитраже. Глава германской делегации Адольф Маршал фон Биберштейн, посол в Турции, выступил с речью, в которой он похвально отзывался о самой идее, но при этом утверждал, что время для ее воплощения еще не пришло. Позднее он говорил, что сам не был уверен, за он или против. Бельгийский делегат отметил, что с удовольствием сам бы умер так же безболезненно, как убитый Биберштейном проект[799]. Одним из британских делегатов в Гааге был Айра Кроу, главный противник Германии в министерстве иностранных дел. Он писал своему лондонскому коллеге: «Господствующим чувством здесь является страх перед Германией. Эта последняя двигается своим традиционным курсом: то умасливает, то запугивает – и все время энергично интригует»[800].

Как и в прошлый раз, делегациям удалось несколько гуманизировать правила ведения войны, но в целом общественность посчитала мероприятие неудачным. Берта фон Зутнер говорила: «Ничего себе мирная конференция! Только и слышно, что о воюющих сторонах, раненых и больных»[801]. Третья конференция в Гааге была запланирована на 1915 г., и к лету 1914 г. некоторые государства даже успели начать подготовку к ней.

Пусть в предвоенные годы правительства мало что предпринимали для дела мира, у пацифистов оставалась надежда еще на одну силу, а именно – на II Интернационал. Эта организация возникла в 1889 г., объединяя рабочих и социалистические партии по всему миру. (I Интернационал был создан в 1864 г. самим Карлом Марксом, но через некоторое время распался и через двенадцать лет был распущен из-за внутренних доктринальных противоречий.) II Интернационал был на самом деле интернационален и включал в себя партии со всей Европы, из Аргентины, Индии и США – при этом по мере развития индустриализации его влияние только нарастало. Члены организации имели общего врага в лице капитализма и общую идеологию, предложенную Марксом. В работе II Интернационала принимали участие два зятя Маркса и его дочь, а его старый соратник Фридрих Энгельс присутствовал на учредительном конгрессе. Важнейшей сильной стороной организации была численность – накануне Великой войны в Интернационал входило порядка двадцати пяти партий, включая английских лейбористов, имевших 42 места в британском парламенте, и французских социалистов, которых дома поддерживала пятая часть избирателей, что дало им 103 мандата. Самую существенную роль играла Социал-демократическая партия Германии, куда входило более миллиона человек. Партия располагала четвертью голосов избирателей и (по состоянию на 1912 г.) 110 местами в рейхстаге, где СДПГ создала крупнейшую фракцию. Согласно знаменитому утверждению Маркса, у пролетариата нет отечества, а есть лишь общий классовый интерес, – и если бы трудящиеся всего мира смогли объединиться, то легко предотвратили бы любую войну. Капитал эксплуатировал пролетариат, но он также нуждался в нем для работы своих заводов, железных дорог и портов… а еще для того, чтобы во время мобилизации пополнять свои армии солдатами. «Держите порох сухим, ваше величество? – обращался к кайзеру один воинственный французский социалист. – И как вы не заметили, что четыре миллиона германских рабочих уже помочились в него?»[802] Примечательно, что одной из причин, по которым германское военное министерство так долго противилось увеличению армии, было недоверие к призывникам из рабочего класса. А когда социализм окончательно победит – войны тем более станут невозможны. Карл Либкнехт, один из лидеров левого крыла немецких социал-демократов, не без высокомерия говорил баронессе фон Зутнер: «То, чего вы пытаетесь добиться, осуществим мы, социал-демократы, – ведь именно мы, по правде говоря, являемся величайшей международной лигой мира»[803].