Кинбурн - Александр Кондратьевич Глушко

с экипажем «Десны» встречал сам генерал-аншеф. Он обнял и трижды, по русскому обычаю, расцеловал отважного мичмана.

— Вот пример, достойный подражания! — обернулся он к офицерам крепостного гарнизона, стоявшим позади. — Смелость, внезапность, натиск — и варвары ретируются. Спасибо вам, богатыри! — обратился к матросам и гренадерам «Десны». — Сегодня вы доказали, что можно бить османцев не только на суше, но и на воде. Враг дрогнул перед вами.

Он снова взглянул острыми глазами на Ломбардо, у которого была перевязана белым шарфом голова.

— А вам, мичман, надо немедленно обратиться к штабс-лекарю. Пошептал все-таки вам на ухо Юсуф-паша.

— Пошептал, ваше сиятельство, — улыбнулся Ломбардо, — только мне одному, а нас слышали все.

После обеда Тищенко известил Суворова о прибытии офицера от Мордвинова.

— Что ж, пускай заходит, — сказал Александр Васильевич.

В шатер, наклонив голову, вошел высокий, стройный штабс-капитан.

— Контр-адмирал велел мне, — сказал он, поздоровавшись, — арестовать командира галеры «Десна» за нарушение его приказа, непослушание и самовольный рейд в гирло лимана для боевых действий.

Лицо Суворова покрылось розовыми пятнами.

— Передайте его превосходительству, — сказал он с гневным блеском в глазах, — что я отменяю арест. Шевалье Ломбардо заслуживает не наказания, а чина лейтенанта. Он смело атаковал турецкую флотилию вплоть до линейных кораблей, бился с ними, как настоящий герой, и нанес варварам большой урон. — Александр Васильевич помолчал и, глядя прямо в лицо растерявшемуся штабс-капитану, добавил: — Напомните контр-адмиралу, что я жду активных действий вверенной ему эскадры под Кинбурном. Как стоянием крепости не возьмешь, так и на якоре далеко не уплывешь. Пора бы уже усвоить эту простую истину. Я вас больше не задерживаю, — кивнул посланцу Мордвинова.

За крепостными воротами штабс-капитан догнал группу мушкетеров, направлявшихся к вагенбургу. Солдаты переговаривались на ходу. И снова он услышал восторженные слова о поединке стремительной «Десны» с турецкими кораблями. Здесь все говорили об этом. «Но что я скажу контр-адмиралу?» — с грустью подумал штабс-капитан, пришпоривая коня.

Петро тоже видел офицера, скакавшего с вестовым. Но он не обратил на него внимания. В мыслях был еще там, на лимане, в первом своем бою. До сих пор еще перед глазами у него стояли нацеленные на них тупые стволы пушек, здоровенный турок, который с перепугу, наверное, никак не мог зарядить ружье, кровь, трупы... Они ужасали его еще и сейчас. Смерть была рядом, и душа не мирилась с ней, сжималась, болела. Но краем глаза Петро замечал на себе любопытные и даже завистливые взгляды мушкетеров, казаков, проезжавших на конях мимо. Некоторые из них громко приветствовали матроса с «Десны». И то неожиданное внимание к нему как герою волновало Петра, согревало душу каким-то необычным теплом. Он как бы со стороны, с расстояния посмотрел на себя и, возможно впервые за много лет, остался доволен.

Жизнь его обретала смысл. Теперь он наверняка знал, ради чего скитался, прошел такой длинный, тяжелый, иногда невыносимый путь на галере. Все, что было в его жизни до сегодняшнего боя, казалось несущественным, вроде бы ненастоящим. Колебания, сомнения уступали место уверенности. Он словно бы вышел из темноты на дневной свет, где все предметы воспринимались четче, выразительнее, легче, свободнее дышалось и думалось. Петро понимал, конечно, что в бою не отличился особым мужеством. Хотя виду и не подавал, а все-таки боялся внезапной смерти. Он не сгибался перед врагом, не втягивал голову в плечи от страха, твердыми руками держал ружье у плеча, хотя мурашки и бегали по спине. Но об этом знал только он. Здесь же, в Кинбурне, видели в нем храброго матроса, одного из немногих смельчаков, которые совершили на воде настоящий подвиг. И, ощущая на себе любопытные взгляды защитников крепости, Бондаренко вырастал в собственных глазах, ведь это же и от него бежали турецкие корабли, значит, он здесь нужен.

Мимо на конях шагом проехали казаки. Над головами покачивались тонкие, длинные пики, с кожаных поясов свисали кривые, похожие на турецкие ятаганы, ножи. Бондаренко скользнул глазами по всадникам, и его словно прострелило насквозь. Перехватило дыхание. Он остановился.

— Андрей?! — думал крикнуть во весь голос, а губы только прошептали имя друга. — Чигрин?! Ты! — пересилив волнение крикнул сильнее.

Высокий — косая сажень в плечах — казак в синей куртке и с карабином у седла резко осадил коня и крутанул его на месте так, что даже комья земли полетели из-под задних копыт.

Их взгляды в тот же миг встретились.

— Бондаренко?! Петро?!!

Андрей мигом соскочил на землю и подбежал к товарищу.

— Я глазам своим не верю, — схватил его обеими руками за плечи. — Неужели и ты в Кинбурне?

— А где же мне быть, Андрей? — не спуская счастливых глаз с друга, ответил Бондаренко.

— Ты же подался в Киев, в монастырь?!

— Монаха из меня не вышло, — развел руками Петро.

— Да вижу, — оглядывая крепкую, жилистую фигуру Бондаренко, сказал Чигрин. И вдруг будто прозрел: — Постой, ты на «Десне» пришел?!

Петро молча кивнул.

— А я все морочу тебе голову. Передо мной же герой, богатырь! — Чигрин с восторгом смотрел на своего товарища. — Давай обнимемся, друг. Как я тосковал по тебе!

Они не успели поговорить. Петро рассказал лишь о своей встрече с Яриной в Херсоне (не был уверен, выпадет ли снова увидеться с товарищем), как на галере сыграли сбор. Свободное матросское время кончилось.

Держа за повод коня, Чигрин проводил Петра к берегу, где матросов уже ждали шлюпки.

— До встречи, друже, — пожал ему на прощание крепкую, тренированную веслами руку.

— До встречи, Андрей, здесь, в Кинбурне.

Шлюпка отчалила. Всадник поскакал берегом к своему лагерю, белевшему палатками за вагенбургом.

V

До глубокой ночи на Кинбурн падали ядра. Уже зияли темные проломы в известняковых стенах комендантского дома, тлели обугленные головешки на месте крепостного магазея[127], земляные валы словно бы перепахали тяжелыми плугами, а в воздухе печальными птицами кружились, беспомощно взмахивая обожженными «крыльями», куски взорванных палаток. Несколько турецких шебек, пользуясь темнотой, подошли к самому берегу и стреляли по крепости зажигательными бомбами.

Прохор видел, как двое солдат понесли в лазаретный шатер раненого мушкетера. Следом, поддерживаемый товарищем, проскакал на одной ноге простоволосый драгун, вторая его нога волочилась по траве. Крепостные пушки тоже били по кораблям, озаряя северный фас яркими вспышками огня. И эта перестрелка раздражала Прохора, прогоняла сон. Он переворачивался с боку на