Повелитель механизмов - Алексей Егоров

Чтобы отвлечься от ненужных мыслей, я надолго погрузился в мир идей, в котором обитал все это время. Теперь же мне это не доставляло никакого удовольствия, я творил с холодной рассудительность, сам превратившись в автомат. Мне требовалось лишь создать оболочку, разумом и душой я мог заняться позже. Оболочка — всего лишь холодный механизм, который не терпел вмешательства эмоций. Харан поступил умно, заставив меня отринуть чувства и праздные мысли. Мне было противно сознавать это, но я не мог не восхититься его находчивостью. Он действовал как опытный лидер, направляя своих подопечных в нужном направлении. Хотел ли я туда идти? Нет, конечно, но у меня не было выбора, я сконцентрировался на настоящем и обитал в нем.

Мне приходилось довольствоваться меньшим, но я не роптал. В каждом дне было что-то хорошее, мое творение совершенствовалось буквально на глазах. Все мое внимание было сконцентрировано на деятельности, на создании. Изредка мой организм просил пощады, и я заставлял себя есть, устранять отходы пищеварения и мыться. Некоторые детали требовали к себе бережного подхода, любая капля жира, ресница или волос, попавшие между шестернями, могли разрушить всю систему.

Иногда я слышал отдаленный перезвон стража, он настойчиво сигнализировал о посторонних, желающих встретиться со мной. Полностью погруженный в свой мир, я не обращал на эту помеху внимания, которая вызывала лишь легкий зуд раздражения. В конце концов, я выломал блок сигнализации и на том успокоился. Более ничто не тревожило меня, разум оставался закован в слои из технических мыслей.

Органы чувств мои преобразились, я стал замечать малейшие шорохи или постукивания, но в то же время, стал глух к внешнему миру. Зрение приобрело небывалую остроту, в ущерб видению того, что находилось за стенами дома. Осязание реагировало на малейшие вибрации, но не чувствовало стука в дверь.

Я жил одним днем, который растянулся для меня в бесконечность. Я мог бы сказать, что делал вчера, но не стал бы утверждать, что это "вчера" существовало на самом деле. Восходы и закаты происходили где-то в стороне, я никак не реагировал на них. Впервые, за всю свою жизнь, я почувствовал то, как происходит процесс создания. Я видел сам механизм времени, который двигал реальным миром и обтекал мой. Я видел и понимал его, это осознание меняло меня.

Оболочка — зыбкая и на самом деле нестрогая форма, она может меняться как угодно, необходимо было лишь выбрать нужный угол зрения. Я был собой, но в то же время мог разложить по составляющим свое тело. Никогда раньше я еще не обладал такими познаниями в своем теле. Не уверен, что кто-либо в Городе мог знать о теле столько, сколько я знал.

Эти знания приходили и оставались во мне, я их преобразовывал в деятельность. Знания были лишь инструментом, который я использовал по мере необходимости.

То, что со мной происходило, можно было назвать осознанием. Я достиг того, что многие не могут достигнуть и годами, используя магические практики. Один маг утверждал, что его восприятие мира начинается с самого себя. Теперь я видел смысл в этом выражении.

И чем глубже я погружался в огромное море идей, снов, мыслей, тем больше я понимал, что есть нечто, находящееся еще выше. Всегда, любой путь мы видим, как кривую дорогу. Вот начало, вот конец. Жрецы утверждают, что нет ни того, ни другого. Они достигли понимания этого с помощью логики и толики чувственного восприятия. Я же увидел все это собственным разумом.

Я оставался в своем теле, в своей человеческой форме, но мой разум видел дальше, чем глаза. Но от меня до сих пор укрывалось то, чего опасался Харан, я не мог понять, почему он заставил меня отвергнуть Асани. Это находилось вне моего зрения, чтобы увидеть это, следовало стать самим Хараном. Я не мог пожертвовать своим самосознанием ради этого. Тогда бы я проиграл.

Мне следовало найти ответ на тот вопрос, который задала Асани. Зачем Харан заставил меня увидеть все это? Я не понимал, единственное, что я мог разглядеть среди тысячи вероятностей — это желание создать меня. Он хотел, чтобы я возвысился, открыл новые горизонты для искусства механики, которая ныне переживала не лучшие времена.

Я понял, что наш мир находился в застойном состоянии. Я всегда это понимал, но на уровне чувств, теперь же я мог разглядеть, как история и развитие топчутся на месте. В море идей витали сотни образов, которые можно было воплотить в жизни, они подтолкнули бы мир к изменению. Новые, совершенные формы двигателей; редкие материалы, способы их обработки; дивные инструменты; чудовищные проекты — все, что угодно. Стоило только схватить идею, и я видел росток новой жизни, новый толчок развития, которого нам так не хватало.

Наш мир застрял, не выработав ни одну идею — ни магию, ни религию, ни механику. Он пытался попробовать все, но не смог выбрать ничего. Его все не устраивало. Мир был жизнью, не в биологическом смысле, был он и смертью, тоже далекой от нашего понимания.

Чем больше я смотрел в ту сторону, тем больше понимал свою ущербность. Человеческий разум не в силах постичь такого великолепия, которое гибнет и рождается одновременно. Мне хватало лишь толики понимания, что где-то располагаются силы, неподвластные нам. Это был даже не бог, это был не абсолют, не создатель всего и вся, но это было начало и конец одновременно, уходящие в бесконечные дали.

Больше я не пытался понять мироустройства, иначе сошел бы с ума, погиб, как человек и неизвестно, возродился бы, как иная сущность. Тогда бы мои надежды пошли прахом, а я все еще питал иллюзии, что они реальны.

Из всего, что я успел почерпнуть, я сделал вывод, одну из возможностей — Харан хотел подтолкнуть наш мир к развитию, сдвинуть его с мертвой точки. Ведь это существо, бывшее не богом и не живым, когда-то принесло в Город само понятие механики. Харан усовершенствовал кузнечное ремесло. Быть может, он достиг вершины своего искусства и теперь не знал, как заставить мир двинуться дальше. Вот ему и понадобился я.

Это было единственное, логичное объяснение. Оживив мир, он мог оживить и своих родичей, которые страдали, не видя пути далее. Они так же достигли потолка мастерства, дальше развиваться им было некуда. Впрочем, они не хотели меняться, а любое изменение мира начинается с изменения себя. Харан хотел подтолкнуть их к этой мысли?

Без разумной жизни мир стремился к равновесию, что вело его к пропасти. Создав разум, вечность обрела инструмент для развития как своих творений, так и самой себя. Как бы смешно это не звучало, но даже вечность имела пределы. Она не могла постоянно расширяться, без заполнения образовавшихся пустот. Разум и его развитие заполняли эти пустоты.