Новый Мир ( № 6 2005) - Новый Мир Новый Мир

Здесь, в Израиле, так никто не будет выступать и так не скажет. А в России еврей всегда говорил: „Гои… Ну что с них взять?” Но там не деньгами брали в первую очередь, представь себе, а отвагой. Вот то, что делал Бабель. Он говорил: „Я не хуже их — я тоже могу шашкой махать!” И получилось. И льнул к крови… Я на своем примере скажу. Я в возрасте лет двадцати пяти сказал самому себе: „Я убью барса”. Или: „Я залезу на Памир”. <...> Я докажу, что я первый еврей, который взошел на ледник Федченко…”

Вера Павлова. Стихи. — “Звезда”, 2005, № 2.

Память, дырявый мешок,

стольких бессонниц напасть!

Было ли ей хорошо

в час, когда я началась, —

маме? Вознесся ли дух

в апофеозе тепла?

Я состояла из двух

клеток. Но третью была.

Писатели Армении: сегодня и вчера. — “Дружба народов”, 2005, № 2.

Специальная, “армянская” книжка журнала с характерной сноской: “…Редакция журнала выражает искреннюю признательность семье Левона Григорьевича Арзуманяна за поддержку и участие в подготовке и выпуске этого номера”.

“Армения — один из тех уголков земли, где русское слово, русская литература, русская культура окружены такой же любовью, как и в самой России. Это не случайность, не прихоть, а закономерность истории, вековых традиций общения…” ( Леонид Теракопян, введение).

Поэзия здесь представлена именами нестареющей Сильвы Капутикян, Размика Давояна, Ованеса Григоряна и Эдварда Милитоняна. Читать поэтов-армян в переводах я не умею: здесь надо знать язык и читать все-таки вслух, по-армянски. Последний раз (если не считать классических переводов Арсения Тарковского, Марии Петровых и Веры Звягинцевой) я наслаждался переводами с армянского, когда читал лет пятнадцать тому назад переведенного Олегом Чухонцевым — Паруйра Севака. Они были напечатаны в позабытом ныне журнале “Pro Armenia”, который я добывал в редакции, располагавшейся в комнатке три на пять метров.

Прозы в номере немало: в основном это рассказы, эссе и один роман ( Ваграм Мартиросян, “Оползни”, перевод Соны Бабаджанян, вступление Агаси Айвазян) . Жесткая такая, немножко “оруэлловская” вещь.

Выход номера совпал с семидесятилетием со дня рождения Гранта Матевосяна, без которого никакого армянского спецномера быть не может. Сорокалетней давности рассказ “Сквозь прозрачный день” переведен Нелли Хачатрян, а три эссе (1970, 1978 и 2001 — о стилизации, Вильяме Сарояне и Ованесе Туманяне) — Ириной Маркарян. Обычно Матевосяна нам представляют в превосходных переложениях Анаит Баяндур, но и эти переводы очень хороши.

Странное дело: в бумажном варианте куда-то потерялось естественное в сюжете с Матевосяном мини-эссе Андрея Битова “Случай и судьба”. В электронной версии, находящейся в “Журнальном зале” сетевого “Русского Журнала”, — оно есть и расположено как предисловие к рассказу 1965 года. Набран текст как-то странно, с непонятными пропусками, опечатками и нестыковками. Как будто по дороге к сайту он продирался сквозь какие-то электронные “глушилки” и “фильтры”.

“<…> В 1997-м мы виделись с тобой последний раз. Меня чествовали в Ереване за эти наши вторые полжизни. Дали почетного профессора и гражданина, военный министр подарил мне меч. И что же? На последней Франкфуртской ярмарке в октябре 2002 я наткнулся на скромный стенд независимой Армении и, конечно, не мог не подойти. Выглядел стенд пустынно, непосещаемо. Скучающий молодой человек отлепился от стенки. О, как он был похож! Он был похож на выездного пресловутых шестидесятых — комсомольца, сынка, внучка, племянничка… <…> Я спросил его о книгах Гранта Матевосяна и Андрея Битова. Он не имел информации. <…> Отстой? как это будет по-армянски? Полжизни и полжизни… когда неуверенной ощупью входишь в третью, забываешь, что третьей половины не бывает, что третьей бывает только последняя треть и что, следовательно, половину этой трети мы уже прогуляли. Советский Союз сохранился только в онкологии, как цитаты. Я стараюсь не догнать тебя, Грант, то есть лежу со своим заболеванием на Каширке, на самом высоком этаже, в отделении головы от шеи, в самом его тупике, с видом на Коломенское. Заведение прежнее — времена новые: палату мою отремонтировал предшествовавший мне вор в законе, напротив меня комната отдыха медсестер с игривой вывеской СТУЧИТЕ <…>.

Грустно только, когда история совпадает со старостью.

Еду в родном Питере в метро и начинаю ерзать от упорного на себя взгляда. Пожилой армянин с умилением разглядывает меня. Я начинаю раздуваться от скромности: узнают, ценят!.. только вот не помню, кто такой? где я его видел… „Что, не узнаешь?” — наконец спросил он. И по голосу я тут же узнал…

А я считал Гранта своим первым армянином!.. Передо мной стоял Валерий Григорьянц, мой первый друг образца 1944 года. Первый, единственный, на всю жизнь! Полвека вот только не виделись… То и судьба, что вырастает из случая…”

В рубрике “Из литературного наследия” вслед за рассказом и эссеистикой Гранта Матевосяна идут четыре отличных рассказа Вильяма Сарояна, переведенных с английского Наталией Гончар.

“Обратитесь к журналам, и вы найдете в них сколько угодно образцовых рассказов, отлично сбитых из сюжета, атмосферы и стиля, положений, характеров — всего вообще, что требуется для доброкачественного рассказа, точно так же как для хорошего майонеза нужно столько-то чистого оливкового масла, столько-то сметаны и каких-то приправ и, конечно, чтоб все это было как следует сбито. (Не сочтите, пожалуйста, что я забылся и остроумничаю. Я не насмехаюсь над такими рассказами. Не насмехаюсь над людьми, которые их читают.) <...> Я не сатирик. На деле разоблачать сатирою нечего, все напыщенное и обманчивое разоблачает себя само. Я утверждаю лишь одно — что я писатель, рассказчик. <...> Я сижу в своей комнатушке, курю сигарету за сигаретой и пишу вот этот рассказ, который, я знаю, не выдержит трудного состязания с моими более искусными и талантливыми современниками. Ну скажите, не странность ли? Зачем мне такая привязанность к своей пишмашинке? Что проку мне от нее? И какое удовлетворение я получаю от того, что пишу рассказы? <…>

Скажу, однако, что требуются чувство гордости и чувство религиозное, чтобы быть писателем вроде меня. Требуется поразительно много силы. Я не посоветовал бы юноше, не обделенному даром слова, пробовать писать так, как пишу я. Я бы посоветовал ему изучать Теодора Драйзера или Синклера Льюиса. Чем следовать моему примеру, я бы ему посоветовал пойти по стопам О. Генри или писателей, пишущих для „Друга домохозяйки”. Потому что, скажу прямо и коротко, я вовсе не писатель. С тех пор, как я стал писать, а тому лет десять, не меньше, я смеялся и смеюсь над литературными правилами. Я просто-напросто молодой человек. Пишу, потому что нет у меня другого, более пристойного и подходящего мне занятия.

Я не верю, что существуют на самом деле такие вещи, как форма поэмы, форма рассказа или романа, я считаю, что существует только человек. Все прочее — хитрости и уловки. Я пытаюсь внести в этот рассказ себя самого, вот такого вот человека. И еще землю с ее жизнью, сколько сумею. Самое большее, чего я хочу, быть честным и бесстрашным на свой лад” (“Вот он я — на земле”).

Хорошим приложением к выпущенным недавно “Вагриусом” автобиографическим запискам Шарля Азнавура (я их читал когда-то все в той же “Pro Armenia” и даже отозвался на них в приснопамятной газете “Сегодня” — душераздирающей статьей “Сладкие слезы”) стали опубликованные здесь воспоминания сестры шансонье. К написанному в 1968 году мемуару Аида Азнавур-Гарваренц поставила эпиграф из брата: “Аида — моя память” (перевод с французского Григора Джаникяна и Ирины Карумян ).

Из публицистики отмечу короткую, яркую, тревожную статью Георгия Кубатьяна “Зазор. О причинах и последствиях размежевания русской и армянской литературы” (там, кстати, есть благодарная отсылка к “Новому миру”, который в “Библиографических листках” отметил появление романа Гургена Маари “Горящие сады”).

Есть тут и маленькая, но информативная анкета на тему “Литература и вызов времени”. Ответили на нее прозаик и драматург Гурген Ханджян, критик Петрос Демирчян и прозаик Норайр Адалян. Последний, в частности, заявляет: “Я принципиально и решительно против отрицания достижений предыдущих семи десятилетий по общим соображениям: был, дескать, суровый тоталитаризм, а следовательно, ничего кроме не было. Нет. Назовем Сатану Сатаной, но вместе с тем увидим, возлюбим, восславим, оценим, сохраним Бога, который в данном случае является духовной характеристикой наших народов. <…> Я знаю, кого из армянских писателей последних десятилетий будут читать в XXI веке. Но не думаю, что об этом следует говорить публично (нет, скажите, скажите, Норайр!.. — П. К. ). Конечно, многие станут достоянием архивов, а многие не удостоятся даже этого, что естественно для любой литературы, однако непременно найдутся писатели, которых народ, каждое новое поколение будет искать и читать, потому что не сможет жить духовной жизнью без них”.