Карл XII, или Пять пуль для короля - Борис Григорьев

Первым, кого Левенхаупт встретил под Стародубом, был печально известный генерал Лагеркруна. Вероятно, им было о чем поговорить.

Карл XII, несомненно шокированный разгромом Лифляндского корпуса, тем не менее пытался выдать желаемое за действительное и написал в Стокгольм реляцию о победе Левенхаупта. Однако истинное положение дел трудно было скрыть, и обо всем скоро стало известно в Европе. Как сообщал царю русский дипломат Б. Куракин, при некоторых европейских дворах получил распространение пасквиль следующего содержания: «Стокгольм: играю-играю, все выигрываю, а прибыли не имею». Русский посол в Копенгагене В. Долгорукий докладывал Петру I: «Победу над шведцким генералом Левенгауптом здесь приписывают к великой славе и к утверждению интересов царского величества, королю же шведцкому к крайней худобе. И не чают, чтоб он потеряв такой корпус, до конца сея войны уж поправлятца мог».

Сохранять Лифляндский корпус как самостоятельную единицу не имело смысла, и его расформировали, влив пехоту и кавалерию с драгунами в полки основной армии, тем более что после Головчина, Доброго и болезней в личном составе армии были большие потери. Генерал без войска, как он потом сам выразился в русском плену, остался на положении вольноопределяющегося. Его роль в армии до Полтавы свелась к роли постороннего наблюдателя. Король никогда не говорил с ним о важных делах, и единственное поручение, которое он ему дал, состояло в том, чтобы возглавлять военный трибунал. На некоторое время звезда Левенхаупта закатилась, чтобы в тяжелых обстоятельствах, когда потребуются его способности, снова блеснуть и потом уже исчезнуть с небосвода навсегда.

С приходом Левенхаупта армия Карла XII снова насчитывала около 32 тысяч человек (вместо 40 тысяч, как планировалось ранее). Порох, который с таким нетерпением ждали из Риги, пропал, и теперь армия постоянно испытывала в нем недостаток. Но философия короля заключалась в том, что нужно было продолжать жить с тем, что имеешь. Порох он получит у Мазепы, у которого, по сведениям, в Батурине арсеналы были полны всяких боеприпасов, включая порох и пушки.

При личной встрече с Левенхауптом Карл XII держался ровно и спокойно и никаких разносов ему не учинял. Ранее, отвечая на рапорт Левенхаупта из-под Стародуба, король в ответном письме о поражении под Лесной лишь упоминал, что «...сначала до меня доходили слухи о счастливой акции Господина Генерала с противником, но потом распространились известия, что Господин Генерал был противником разбит». По прибытии Карла XII в расположение корпуса Левенхаупта под Стародубом генералу было позволено приложиться к руке короля, а потом уж докладывать подробности случившегося. Левенхаупт делал акцент на самом сражении, в котором шведы показали себя вполне достойными противниками, а не на катастрофических ею последствиях.

Зато коллеги, в первую очередь фельдмаршал Реншёлвд, не преминули высказать свою оценку действий Левенхаупта: они указывали на медлительность передвижения его корпуса и на расшатавшуюся в нем дисциплину. Утешение Левенхаупт находил лишь у графа Пипера, что вызвало еще большие ревность и неудовольствие со стороны Реншёльда. Отношения его с Левенхауптом никогда не были хорошими, а теперь они испортились окончательно, и это в будущем самым роковым образом отразится на судьбе армии.

... А шведы уходили из Северской земли на юг, к Десне, на Украину, на которую они теперь возлагали свою последнюю надежду. Они покидали эти края без сожаления — слишком много горя, страданий и разочарований было связано с ними. 29 октября в деревне Поноровка к армии наконец-то со своим отрядом присоединился генерал Лагеркруна и возобновил свои тыловые обязанности[137], с которыми он справлялся несколько лучше, чем с боевыми. Одновременно с ним в армии появились два посланца гетмана Мазепы: один — поляк по имени Быстрицкий, а другой — какой-то звонарь из Лифляндии, выступавший, вероятно, в роли переводчика. Гетман передал важное сообщение о том, что в ближайшее время он намеревался сделать решающий шаг и присоединиться к шведскому королю. Послов, естественно, тепло приняли и отпустили с ответным известием для гетмана, чтобы скоро ждал гостей.

Мазепа, приняв «решающий шаг», начал всего бояться и поддаваться панике. Ему всюду мерещились враги, предатели и длинная рука Москвы, потому что некоторые русские части уже тоже двинулись на Украину, чтобы предупредить вторжение туда шведов. Параллельно шведской армии, но несколько восточнее ее, вдоль Десны, шла армия Шереметева. Не отставала от нее и кавалерия А. Д. Меншикова. Шведы считали, что в данной ситуации для гетмана было лучше всего отсиживаться в хорошо укрепленном Батурине, поэтов му для них его появление в шведском лагере вызвало неподдельное изумление. Видимо, страх согнал его с места, и 6 ноября (26 октября) 1708 года он в сопровождении примерно четырех тысяч (по Б. Лильегрену — двух тысяч) казаков прискакал в Орловку, которая находилась в 70 километрах к ее-веру от Батурина. Секретарь канцелярии Седерхъельм описал гетмана как «...мужчину 63 лет, страдающего подагрой, лицом и наружностью очень похожего на графа Дальберга, живого и разумного в речи».

Возможно, разумность Мазепы и произвела впечатление на королевского секретаря, но не на Карла XII — вряд ли он одобрил то, что тот бросил на произвол судьбы свой оплот Батурин и арсенал с оружием лишь только для того, чтобы «представиться пред светлые очи короля Швеции». Шведский король встретился с гетманом 8 ноября (28 октября). Прошла неделя встреч, представлений и переговоров, на которых Мазепа еще играл какую-то роль, а потом он просто превратился в тень, мелькавшую то здесь, то там по шведскому лагерю, а чаще всего сидевшую в мрачной задумчивости в своей палатке.

Следует признать, что решение гетмана Ивана Степановича Мазепы (1644—1709) изменить царю Петру и уйти под крыло шведского короля далось ему не так уж просто и быстро. Оно вызревало в голове опытного и искушенного в воинских и государственных делах гетмана в течение последних трех лет. Заманчивое предложение от шведского ставленника короля Станислава Лещинского, сделанное еще в 1705 году, не давало ему покоя ни днем ни ночью. Последнее время, несмотря на доверие и ласку, проявляемые к нему со стороны царя Петра, гетман, как и все предатели, был неспокоен, сильно встревожен и подозрителен. Ему повсюду мерещились шпионы Москвы, он не спал ночами и, лежа в постели, вздрагивал при малейших шорохах, принимая их за шаги своих полковников или старшин, сохранивших преданность «москалям».

Неприятности начались с самого начала войны со шведами. Царь постоянно требовал от него помощи то войском, то провиантом, в то время как от полковников к нему стали приходить жалобы на поведение русских властей и солдат. Украинские казаки подвергались со стороны царских генералов и офицеров унижениям, незаслуженным наказаниям и даже побоям. Украинская вольница не имела никакого понятая о воинской дисциплине, и, естественно, царские военачальники пытались навести в полках хотя бы видимость порядка. Поборам и грабежам подверглось и мирное украинское население — солдатам Петра надо было питаться, а провиантирование в те времена было одним из самых узких мест в любой армии. В окружении Мазепы беспрерывно обсуждались действия царских генералов, направленные на преобразование казацких полков в регулярную царскую армию. В казачьей верхушке зрело недовольство «москалями», и гетман это недовольство полностью разделял. Он давно подумывал о свободе и самостоятельности Украины, но пока, находясь между двух огней, не видел ни средств, ни путей к осуществлению этой мечты. О брожениях в казацкой верхушке знали в окружении царя, но особо-го значения этому не придавали: во-первых, потому, что украинцы всегда «бузили» и бунтовали, во-вторых, гетман Мазепа был предан царю и уверенно контролировал казацкую массу.