Девочка, которая зажгла солнце - Ольга Золотова

перед другом ребятами, коротко извинилась перед брюнетом и потянула девочку за локоть в сторону виднеющейся вдалеке арки. Затем что-то прошептала ей на ухо, после чего Эйра отскочила от женщины и громко воскликнула:

— Но почему? Он же мертвый, мам! Мы должны ему помочь, ты сама говорила, что…

Но она не успела договорить. Женщина резко закрыла детский рот рукой, обернулась на Джека и посмотрела на него извиняюще, как бы без слов умоляя: «Простите ее, она еще глупая и не думает, что говорит. Мало ли может привидиться ребенку в таком месте, еще раз простите нас, мы уже уходим». После чего резко развернулась обратно и быстро потащила девочку по выстланной желто-коричневой листвой тропинке, все еще что-то ей строго говоря, наклонившись к самому лицу.

Эйра пару раз оборачивалась назад и смиряла замершего на одном месте брюнета какими-то странными, не то грустными, не то взволнованными взглядами.

А Джек никак не мог выбросить из головы эти слова.

Они все крутились там в бесконечном вихре; перемешивались, сплетались между собой в бесконечную путаницу, снова превращались в стройные предложения и каждый раз по-новому звучали внутри юноши. Могли быть пропеты детским нежным голосом, таким протяжным и заунывным, или быть брошенными что есть силы хриплым едким упреком «второго Джека», но и те и другие хлестали по щекам и лишенному всяких эмоций лицу, пытаясь вызвать хоть самую малость гнева. Бредя по хитрому сплетению потерявшихся в общей грязи тропинок, парень вдруг вспомнил про одного знакомого своей матери.

Так ведь часто бывает, когда, переживая какие-то беды или неудачи, мы мысленно обращаемся к тем-самым-друзьям или просто-один-раз-увиденным-нами людям, у которых, кажется, все еще хуже, а ситуация и вовсе безвыходная. Долго смотрим на эти заплывшие лица, посеревшие глаза и начинаем думать, что все не так уж и плохо. Таким человеком был дядя покойной Шарлотты, хотя женщина не воспринимала того как родственника, а обращалась к нему только с легкой озабоченной улыбкой. По негласной традиции каждый месяц в одно из воскресений семья Дауни отправлялась в гости (правда, Джордж перед этим заводил унылый и немного закрученный монолог, который обычно заканчивался словами: «Я не стану общаться с этим сумасшедшим стариком, милая, как бы сильно ты не упрашивала». Миссис Дауни немного обижалась и супилась, но только для виду — она прекрасно знала, что, когда вечером они с сыном вернутся из утомительной поездки, на столе их будет ждать вкусный ужин, а довершит его подаренная мужем в знак извинения коробка шоколадного печенья). И несмотря на то, что старый морщинистый Мейсон (имя которого мальчик так и не смог запомнить) все время согласно кивал головой и солнечно улыбался на каждое оброненное кем-то слово, маленький Джек всегда ощущал себя в этом доме неловко. Словно каждая стена, каждый несчастный предмет в нем был пропитан какой-то своей голубой печалью; она давила, угнетала и подавляла все лучшее и счастливое внутри тебя. Только мама старалась никогда не подавать виду. Она с благодарностью брала предложенную ей сухую конфету с вишневым сиропом, лежащую в своей миске и терпеливо дожидающуюся следующего прихода Дауни; вежливо надкусывала одну штучку, едва касаясь зубами твердой начинки (как будто раз за разом надеялась, что этот неприятный вкус хоть как-то изменится), а после запивала все это хорошим глотком чая, действительно приятного даже на запах. Джек, наоборот, не задумываясь, бросал в рот пару-тройку таких конфет и усердно жевал, стараясь не думать о резиновом шоколаде и не сводя любопытных глаз с чужого лица. Вот только каждый раз, когда гости собирались прощаться и уходить, мужчина вскакивал с места и начинал неестественно суетиться, искал всевозможные предлоги, из-за которых им непременно нужно остаться еще на один часик… И, чуть только захлопывалась за спиной мальчика тяжелая дверь грустного дома, он думал про себя: «Наверное, ему очень одиноко, этому Мэйсону. Уверен, что вечерами он пьет чай и слушает штуку, связанную с пластинками — кажется, мама говорила, что это называется громофон или как-то еще — но я обязательно ее спрошу. Да, точно».

Визиты к мистеру Мэйсону с годами становились все более и более редкими, а с переездом семьи в Бостон прекратились вовсе. Но Джек все же успел вынести для себя две важные мысли, которые запомнились ему очень надолго и ассоциировались только с печальными утомленными глазами того пожилого человека. Они заключались в том, что

одиночество превращает людей в безумцев. Сначала они медленно сходят с ума, пытаются с этим бороться и пишут книги, рисуют или поют, только бы избавиться от всепоглощающей тишины. Потом, когда и эти способы перестают работать, с еще большим рвением рисуют, но теперь каждая картина так и дышит безумием. Дальше у них не остается выбора, потому как руки дрожат, а все кисти и листы бумаги изодраны в клочья — они падают, разбиваются о жестокую реальность и превращаются в тех, кто громко смеется по ночам в лицо скорой гибели.

И, конечно же, конфеты с вишневым сиропом на вкус отвратительны. Хуже их только сушеные апельсиновые корочки, но и с этим еще можно поспорить.

Вот и сейчас парню почему-то внезапно пришли на ум умные глаза старика, полные непонятной тоски и отчаяния — взгляд еще не смирившегося с одиночеством человека, борющегося, но стремительно угасающего и тонущего в нем. Джек передернулся, отгоняя непрошенные воспоминания, хотя им на смену приходили другие, и контролировать человечка в своей голове он уже не мог. Один фильм тут же сменялся следующим; некоторые были черно-белые или без звука, но Дауни все равно жадно всматривался в скачущие перед ним картинки, только бы не видеть серого отражения кладбища. Так он шел еще некоторое время, отрешенный и поникший, опустив голову книзу и бессмысленно перебирая ногами через кучи листьев и цепкие, но уже сухие вьюнки какой-то травы.

«Почему я вообще прихожу сюда?» — подумал брюнет, выискивая глазами ту самую, нужную ему и в то же время столь ненавистную, могилу. «Почему никак не хочу смириться с тем, что уже произошло, ведь прошлого не изменить. Я только плачусь над расковыренными до крови ранами, держа при этом скальп в собственных руках и искренне недоумевая, откуда взялись новые страшные порезы. Разве нет? Тогда почему я убегаю от осознания, все равно прихожу сюда по несколько раз в месяц, когда давно бы мог забыть и жить спокойной жизнью? Просто в сериалах это происходит совсем по-другому. Ты смотришь на заплаканное лицо девушки, у которой только слегка потекла тушь для полноты