Лето в пионерском галстуке - Сильванова Катерина

«Я найду его, найду!» — нехотя передвигая ноги, он заставил себя уйти отсюда и спуститься по лестнице вниз.

В надежде найти письма друзей или родственников Давыдовых Юра выломал дверцу их почтового ящика. Кровь забила в висках — в ящике и правда лежало два письма! Но тут же руки опять опустились — это были его собственные письма. Предпоследнее, где Юра признавался в любви, и последнее — где сообщал, что уезжает в июле.

И несмотря на то, что ситуация была такой безысходной, у Юры немного отлегло. Всё-таки не он был причиной Володиной последней телеграммы с просьбой больше не писать. Всё-таки оставалась надежда, что Володя так же любит и нуждается в нём. Но получалось, что он даже не знал о том, что Юра вскоре уедет.

Из его дома Юра поехал в институт, где не сразу, но узнал, что Володя забрал документы. И тоже под Новый год.

Весь путь до Курского вокзала Юра решал, ехать в Тверь или нет: «Она недалеко, но денег осталось мало. Нет, если хотя бы не попробую, не прощу себе этого. Не прощу».

Поезд метро грохотал, на сиденье напротив молодой человек положил куртку своей девушке на колени и осторожно стиснул её ладонь. Точно так же, как было в Володином сне, только этой паре не пришлось прятать руки.

«Это знак», — подумал Юра и вышел из вагона. Пересел на другую ветку и отправился на Ленинградский вокзал.

В Твери зашёл на почту, купил телефонный справочник и стал обзванивать всех Давыдовых. Прозвонил больше половины номеров, но никакого Владимира Давыдова никто не знал. Сердце ёкнуло, когда какая-то девочка наконец ответила, что Владимир дома, и позвала его. Секунды ожидания тянулись, превращаясь в минуты или часы. Юра будто потерялся в пространстве и времени, не понимая, долго ли на самом деле ждал. И всё-таки дождался. Владимир ответил, и у Юрки упало сердце — им оказался старик.

Стараясь раньше времени не отчаиваться, Юра водил пальцем по строчкам справочника. На имени Давыдова Владимира Леонидовича палец дрогнул.

Стоя в телефонной будке полчаса с трубкой у уха, Юра ругался сквозь зубы — он не мог дозвониться — занято. Близилась ночь, из трубки продолжали звучать короткие гудки, и Юра решился ехать к этому товарищу прямо сейчас.

В подъезде старой хрущёвки пахло кошками. Юра нажал на звонок. Не открывая двери, откликнулась девушка, услышала Юру и позвала Вову. Отозвался молодой голос. Замок щёлкнул, дверь отворилась, на пороге стоял высокий, широкоплечий мужчина лет тридцати.

— Я ищу Володю Давыдова.

— Ну? Я слушаю.

— Это не вы, это, наверное, ваш двоюродный брат. Он жил в Москве, носил очки, у него тёмные волосы. Я с ним в лагере был, — затараторил Юра, роясь в карманах, ища единственную Володину фотографию — с пятым отрядом. — В восемьдесят шестом Володя был там вожатым. Это пионерлагерь «Ласточка» в Харьковской области. Я… у меня фото есть, я сейчас.

— Не знаю такого, — отрезал Вова.

— Я сейчас, фото… Вот, — Юра сунул фотографию Вове под нос, но тот даже не опустил взгляда.

— Не знаю такого, — заявил он и захлопнул дверь. Фото застряло в проёме между дверью и косяком.

Юра вытащил мятую фотографию, расправил её и с грустью заметил, что уголок оторвался.

Всё. Это было всё, точка. Но Юра не мог поверить. Ему казалось, что ещё есть шансы, просто он ищет не там. Что если бы у него было хоть чуть-чуть больше времени, он бы нашёл его.

Единственное, что оставалось Юре по возвращении в Харьков, — надеяться на других людей. Ему не удалось встретиться с новыми жильцами своей квартиры, если они вообще были. Квартира Коневых муниципальная, а это значило, что они не могли её продать. Юра попросил оставшихся соседей — алкоголиков, с которыми его родители были на ножах, — передать новым жильцам записку, в которой просил не выбрасывать пришедшие ему письма, а переслать их в Германию. В приписке Юра сообщал, что в скором времени пришлёт ещё одно письмо с новым, постоянным немецким адресом.

О том же самом он попросил своих друзей со двора: заходить в квартиру, вдруг появятся новые жильцы, и передать им всё, а также заглядывать в почтовый ящик — вдруг придёт письмо от Володи.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И всё.

Сбор вещей и подготовка к отъезду прошли будто мимо Юры. Аэропорт, перелёт, переезд — тоже.

Теперь он был здесь. В Германии. Он ничего для этого не сделал, а Володя всю сознательную жизнь работал над тем, чтобы удрать в Америку.

«Получилось ли у него? Обязательно должно получиться, иначе это будет слишком несправедливо! — думал Юра. — Может быть, он уже там?»

И если бы он знал ответ, то всё равно это было бы неважно, потому что теперь Юра здесь.

Долгое время в Германии он чувствовал себя совершенно чужим. Стеснялся акцента, его передергивало от отвратительного, унизительного слова «эмигрант». Причем эмигрант русский. Немцы говорили о нём именно так, несмотря на то, что за распадом СССР следил весь мир, все знали, что Россия, Украина, Беларусь — разные страны. И Юра русским не был. Но кем он мог быть здесь? На четверть немец, на четверть еврей, наполовину украинец, знающий немецкий и историю Германии, живо интересующийся культурой. Но знание языка, культуры и истории не меняло менталитета, не перестраивало голову — как бы Юра этого ни стеснялся, но он был эмигрантом, а по сути даже хуже — практически беженцем. Он сам себя ненавидел за пренебрежение, не раз повторяя мысленно: «Ещё более унизительно и трусливо не быть кем-то, а стесняться своей сути».

Каждый день убеждая себя, что он попросту вынужден забыть Володю, Юра прожил первый месяц в Германии. Но ему казалось, что не прожил, а пережил.

Август 1991 года начался отлично — Юра поступил в консерваторию с первого раза. Но в середине, девятнадцатого числа, его ждал удар.

Он сидел в своей комнате, тестировал новенькое пианино, подарок дяди, как вздрогнул от бешеного стука в дверь. Это была мама. Она закричала так, что на мгновение её крик пересилил музыку:

— Юра! Иди скорее. Юра, там танки в Москве! Горбачева свергли! Господи, что ж это делается — танки!

Не веря своим ушам, Юра медленно, преодолевая чудовищное сопротивление внезапно загустевшего воздуха, вошёл в гостиную. Опустился на диван перед телевизором и сидел до самой ночи. А утром и весь следующий день перед глазами так и стояли кадры: Ельцин на танке, толпа вокруг Белого дома и на Красной площади. Позже — прессконференция ГКЧП, Янаев, у которого так сильно тряслись руки, что он не мог держать бумагу. У Юры дрожали так же. У него началась паника. Такая, какой никогда ещё не было. Такая, какая, наверное, мучила Володю, когда он, не в состоянии справиться с собой, совал руки под горячую воду.

«А что, если он никуда не уехал? Ни в Америку, ни в Тверь. Что, если он в Москве? Что, если он там — у Белого дома? Что, если эти бандиты связаны с политикой? Что, если Володя связан с ними и с переворотом, ведь раньше он ходил на какие-то митинги?»

Вечером стало ещё хуже. Начался штурм Белого дома, по Садовому кольцу поехали танки. Когда Юра увидел, как люди стали на них бросаться и кого-то убили, его затрясло уже всего. В темноте ночи было так трудно разглядеть, кто именно погиб — это был парень, брюнет, без очков, но ужасно похожий на Володю.

«Вдруг это он? Вдруг очки разбил?» — звучало в голове, но в глубине души Юра понимал, что это просто истерика. Что в миллионной Москве сотни тысяч молодых людей ростом, телосложением и цветом волос похожих на Володю. Но всё равно боялся. А вскоре убедился в том, что убитый — действительно не Володя.

Юра написал друзьям со двора, попросил сходить в его старую квартиру, узнать, не приходило ли ему писем. Если приходили, забрать и переслать в Германию. Ответ пришёл спустя месяц. Друг писал, что квартира всё ещё стоит пустая, а в ящике писем нет. Он поделился новостями о том, что происходит в стране, но Юре нечего было на это ответить, кроме как ещё раз просить хотя бы иногда заглядывать в почтовый ящик.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В декабре 1991 года СССР перестал существовать. Юра смотрел по телевизору, как советский флаг над Кремлём спустили и вместо него подняли российский. С флагом СССР будто опустился занавес его старой жизни, а с триколором — поднялся занавес новой. И тогда Юра понял, что время его детства ушло окончательно. Оно подарило ему любовь и дружбу и ушло, забрав всё с собой. Впереди ждало другое, новое время и совсем другая жизнь. И Юре пора было, как когда-то писал Володя, перестать оглядываться на него и научиться жить нормальной жизнью.