Приз - Полина Дашкова

— Как он? — спросил Григорьев. — Вы говорили с врачом?

— О, да, все отлично. Сначала я так испугался, сердечный приступ — это звучит ужасно, правда? Оказалось, никакой опасности для жизни, и даже операция не нужна. Врач сказал, еще два дня, и Генриха можно будет забрать. Он разрешил нам продолжить отдых, правда, избегать солнца и всяких излишеств. Ну, вы понимаете.

Застенчиво-кокетливая улыбка. Трепет длинных ресниц. У Григорьева зачесалась ладонь, так хотелось дать мальчику оплеуху в этот момент. Разумеется, он сдержался и произнес самым ласковым тоном, на какой только был способен.

— Рики, я вижу, вы огорчились, переволновались из-за Генриха. Вам нужны положительные эмоции.

— Да, мне как воздух нужны сейчас положительные эмоции. У меня у самого чуть не случился сердечный приступ от переживаний, — Рики прижал ладонь к груди и помахал ресницами.

— У меня для вас приятная новость, — улыбнулся Григорьев.

— О, как интересно! Я вас слушаю, князь. — Брови домиком, на щеках нежнейший румянец и легкое, как бы случайное прикосновение руки.

— Дело в том, что я здесь гощу у своего старого приятеля. Он русский, очень состоятельный человек, у него своя вилла. Так вот, он интересуется современной европейской литературой, не трэшем, а настоящей литературой, вы понимаете. В Москве у него небольшое издательство. Я рассказал ему о вашем романе, книга у меня с собой, он читает по-немецки. Ваш «Фальшивый заяц» произвел на него сильное впечатление. Он уверен, этот роман мог бы иметь большой успех в России. Он хочет с вами встретиться.

Рики сделал важное деловое лицо, слегка надул щеки.

— Конечно, я готов. Он уже успел прочитать роман?

— Как раз сейчас дочитывает. Я его за уши не могу оттянуть от вашей книги. Читает, и за обедом, и на пляже. Он, безусловно, разбирается в литературе лучше, чем я, и сказал, что ваша книга — событие. Вы писатель с огромным потенциалом, причем с международным потенциалом.

Григорьев расслабился. Он не боялся переборщить. Он уже успел заметить, что никакая лесть Рики не смущает и не кажется лестью. Юноша искренне верит в свою гениальность,

— Да, князь, ваш приятель действительно разбирается в литературе. Где же он? Мне не терпится пожать ему руку! Как его зовут?

— Всеволод.

— О, старинное русское имя. В древности, кажется, был такой князь. Всеволод Птичье гнездо.

— Большое гнездо, — поправил Григорьев, заметив про себя, что юноша неплохо знает русскую историю и в очередной раз вспомнив слова Маши о том, что иногда требуется очень много ума, чтобы выглядеть глупым.

— Он тоже князь, этот ваш приятель?

— Разумеется!

Григорьев взял Рики за локоть, развернул его и повел к выходу.

— Я провожу вас, а потом вернусь к Генриху. Мы могли бы пообедать втроем, прямо сегодня. Здесь неподалеку есть русский ресторан. Я знаю, как вы любите икру. Мой приятель ждет в сквере у госпиталя. Сейчас я вас познакомлю. Вы побеседуете, я побуду с Генрихом, а потом мы вместе поедем обедать.

Рики кивал, улыбался, прижимался к Андрею Евгеньевичу то плечом, то коленом. Надувая щеки, болтал о чистоте крови, об эстетизме древнего язычества и антиэстетизме христианства. О преодолении коллективной ментальности христианства, зарождении нового, надчеловеческого эго, свободного от всех нравственных и биологических табу.

— Ничто так не сковывает человека, как семья, взаимные обязанности детей и родителей, — рассуждал Рики, — клонирование позволит избавиться от этого древнего рабства, от фальши так называемых родственных отношений.

Григорьев подумал, что юноша уже успел принять дозу. Путь от госпитального коридора до скамеечки под старым вязом показался Андрею Евгеньевичу бесконечным. Он с ехидной радостью сдал Рики Кумарину с рук на руки, познакомил их и поспешил вернуться в госпиталь, к Рейчу.

Перед тем как войти в палату, он хотел поговорить с врачом. Коридорная сестра вызвала доктора по селекторной связи.

Доктор, аккуратный маленький толстяк, был облеплен белоснежным хрустящим халатом, как сахарной глазурью. Он любезно улыбнулся, объяснил, что у месье Рейча теперь все хорошо.

— Чем был вызван приступ? — спросил Григорьев.

— Жара. Возраст, — ответил доктор и посмотрел на часы.

— Анализ крови показал наличие каких-нибудь наркотиков?

Доктор нахмурился, покачал головой.

— Честно говоря, я не имею права отвечать на этот вопрос.

— Значит, все-таки наркотики, — вздохнул Григорьев.

— Экстази, — тихо уточнил доктор и добавил еще тише: — Его можно понять, у него молодой друг. Но во всем надо знать меру. Я уже говорил с ним об этом. Кажется, он меня не услышал. Возможно, услышит вас. Если он не остановится, он умрет. Сердце слабое.

— Простите, доктор, еще минуту. Я плохо разбираюсь в наркотиках, но, насколько мне известно, экстази поднимает сексуальную потенцию и вызывает феерическую радость, экстаз. А обратный эффект возможен?

— Почему вы спрашиваете?

— Может экстази вызвать страхи, кошмарные галлюцинации?

— Вы что, наблюдали это у месье Рейча? — доктор слегка напрягся. — Пожалуйста, если можно, подробней.

— Я не наблюдал. Я слышал по телефону, как он кричал, словно его мучили кошмары.

Доктор помолчал, сдвинул тонкие, как будто нарисованные, брови.

— Хорошо. Мы сделаем дополнительный анализ крови на наркотики. Наш психиатр поговорит с месье Рейчем.

— Благодарю вас, — кивнул Григорьев.

Генрих лежал в отдельной комфортабельной палате, больше похожей на гостиничный номер.

— Андрей, видите, все обошлось. Я не умер, и мне даже не нужна операция. Рики, бедняжка, так волновался.

— Да, я встретил его в коридоре, — Григорьев сел в кресло у кровати.

Повисла пауза. Рейч смотрел в потолок. От руки его тянулась трубка капельницы.

— Я знаю, вы меня осуждаете, — сказал Рейч, — но что делать, если я не могу оторваться от него. Только с кровью, с мясом.

— Вам нельзя принимать экстази, — сказал Григорьев.

— Доктор говорил мне, — Рейч прикрыл глаза.

— Я звонил вам утром. Рики не позвал вас к телефону. Я слышал, как вы кричали. Что происходит, Генрих?

— Андрей, вас это интересует как профессионала? Вам надо получить информацию от меня, и вы боитесь, что я стал законченным наркоманом, у меня расплавились мозги и я не сумею внятно изложить эту информацию?

— Меня это интересует как человека, который знает вас больше двадцати лет. Мне вас жалко, Генрих. Мне за вас страшно.

Губы Рейча растянулись в мгновенной резкой улыбке, как будто лицо треснуло вдоль, Григорьеву даже почудился сухой щелчок.

— Не волнуйтесь, Андрей. Я, конечно, плохо стал соображать, но спектакль с пропавшими альбомами разыграл перед вами совсем недурно, согласитесь.

— Да, — кивнул Григорьев, — все выглядело очень натурально.

Рейч опять улыбнулся, на этот раз мягче.

— Я ведь давно понял, Андрей, кто вы. Вы работаете в ЦРУ. Мне было грустно, что они прислали именно вас. Я разыграл спектакль, и вы мне легко поверили. Я мучил вас Третьим рейхом, и вы терпеливо меня слушали. Вы действительно хорошо ко мне относитесь, и вам не хотелось докладывать руководству, что конверты отправил именно я. Но ведь ничего противозаконного я не сделал, верно? Это не шантаж, не разглашение секретной информации. Я просто поковырял палочкой в вашем гнилом термитнике.

— Вы поступили неразумно, — тихо сказал Григорьев.

— Я поступил нерационально. Насчет разумности можно спорить, но у меня сейчас нет сил, — он усмехнулся, — вы, конечно, решили, что в этом замешан Рики? Нет. Мальчик ничего не знал. Мы путешествовали по Европе, и я потихоньку опускал конверты в почтовые ящики в разных городах. Зачем? Затем, что я скоро умру, и напоследок мне захотелось сделать что-нибудь хорошее. Если хотя бы одному из пятидесяти четырех адресатов, получавших мои послания, на мгновение стало стыдно, я добился своей цели. Они вырастили монстра, дали ему оружие и научили им пользоваться. Пусть помнят об этом и не строят из себя благородных защитников демократии.

Он говорил совсем тихо, с тяжелой одышкой. Григорьеву пришлось подвинуться ближе и склониться к нему. От Рейча пахло лосьоном после бритья и мятными конфетами. Дыхание его было шумным и частым. Неожиданно для себя Григорьев спросил:

— Генрих, зачем вы сказали? Честное слово, лучше бы я вернулся с пустыми руками.

Рейч, мучительно морщась, приподнялся на подушке и тихо, хрипло засмеялся.

— Андрей, как вы не понимаете, мне захотелось похвастать единственным за всю мою жизнь поступком, которым я горжусь. Я не смог удержаться. Простите меня за спектакль. Сейчас я сказал вам правду, бесплатно, бескорыстно. Просто так, для собственного удовольствия. Вы можете спокойно докладывать своему руководству, что конверты с фотографиями отправил я. Пусть делают со мной, что хотят. Я все равно скоро умру. Чем скорее, тем лучше, «…доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься». Я даже не из земли, не из праха, я из самой черной, самой жуткой грязи. Там черви, вонь. Там обитают тени, ненавидящие себя и свою тухлую, бездарную, самодельную вечность. Я ребенок «лебенсборн», они меня создали, они и уничтожат. Я благодарен им, что они выбрали такой приятный способ. Мой Рики прелесть, правда?