Чужой среди своих 3 - Василий Сергеевич Панфилов

за Бугром вперёд ногами, мягко приземлившись на нечистый, выщербленный бетонный пол с мелкой каменной и мусорной крошкой, противно зашуршавшей под ногами.

Щёлкнул выключатель, и грязная тусклая лампочка под самым потолком, закачавшись, осветила помещение неверным сумеречным светом, в котором мистических теней по углам и складкам пространства много больше, чем собственно света. Стены, покрытые въевшейся, не отмывающейся до конца угольной пылью и копотью, поглощают свет, искажая пространство так, что глаза постоянно обманывают разум, подкидывая то очертания несуществующей двери, то какую-нибудь арку или нишу, а то и гуманоидную фигуру, тревожно шевелящуюся в тенях.

— Неплохо, — сказал я, оглядевшись по сторонам и примеряясь задницей к старому дивану с полопавшейся от времени кожей и рыжим, проволочно-жёстким конским волосом, ещё с дореволюционных времён стремящимся на свободу.

' — Фальшиво' — оцениваю сам себя, оглядывая окружающую меня убогую обстановку более внимательно. Диван, очень массивный заслуженный стол, весь в ожогах и ножевых ранениях, несколько стульев, табуреток и лавок, да пара широких самодельных топчанов с матрасами, которые следовало бы сжечь из огнемётов, издали.

— А то! — радостно осклабился Бугор, мелком поглядывая, как в окошко один за другим проскальзывают старшие детдомовцы, — Хаза что надо! А главное, что директор с воспитателями — ни сном, ни духом! Свобода!

В том, что руководство детдома не знает о «малине» старших воспитанников, я сильно сомневаюсь. Все эти игры с заржавелым, давно не открывавшимся замком на двери, никогда и никого не обманут.

К тому же, каждый второй стучит на всех и вся, и, насколько я знаю, уголовная составляющая большинства воспитанников в этом начинании не особо мешает. Да и не стоит забывать, что они всё ещё дети, готовые за карамельку или за ласковое слово если не на всё, то на очень многое.

Ну и, скажем так, особые детки… не умственно отсталые, но на грани, да ещё, как правило, с проблемами в социальной составляющей, как это обычно и бывает. Они не всегда и понять-то способны, что выдали какую-то тайну… а глаза и уши, между тем, у них есть, а у воспитателей — опыт.

— В карты режемся по-взрослому, — продолжает хвастаться Бугор, — девок ебём!

— Кстати, — оживился он, достав папиросы и прикуривая с ненужной лихостью, будто курение невесть какой шик, которому положено завидовать по-чёрному, — хочешь? Угостим, ха-ха-ха…

— А чо? — нездорово оживился один из ребят, подавшись вперёд и потирая разом вспотевшие ладони, — Верка давно нарывается! Надо ей очко смазать, да выебать сучку!

— Насухую интересней! — заржал другой, и посыпались такие анатомические…

… и я бы даже сказал — скотские подробности, что стало не по себе, и сильно.

Вещами такого рода меня, казалось бы, не удивить, вырос я по сути в гетто, и насмотрелся, а тем более наслушался, всякого, и часто — без малейшего на то собственного желания. Откровенной грязи по возможности избегал, участвуя максимум в молодецких забавах «а-ля» драка район на район, да пару раз, по пьяной дурной лихости, участвовал в угоне машины, которую мы брали «покататься», бросая затем в соседних дворах.

Оставаться совсем уж в стороне от таких развлечений, если ты живёшь в гетто, и если весь город — гетто, опасней, чем не участвовать. Если ты не в стае, ты жертва, и точка!

Так что навидался, а больше всего — наслушался такого, что, казалось, давно уже не должен ничему удивляться. Но нет… удивили.

— Не… — отказываюсь я, — мне постарше нравятся, опытные, и чтоб на добровольной основе, с энтузиазмом.

— Ну, у нас здесь тоже опытные, и с энтузиазмом, — нервно хохотнул Бугор, — Но дело хозяйское! Заскучаешь, дай знать, подгоним маруху. Не скажу, что прям любую, но выбор — как в хорошем борделе у мадам!

Киваю с как бы благодарностью, стараясь, чтобы брезгливость не прорвалась на физиономию.

' — Ну а чего я ожидал? Это не образцовый, и даже не рядовой советский детдом, а для сложных детей, с такими подчас историями за плечами, что моя, даже с попаданством, покажется чем-то тривиальным'

Между тем, кто-то из ребят со знанием дела рассуждает, как узнавать, целка новенькая девчонка, или нет, и как, если вдруг да, разрабатывать её задний проход и приучать «брать на клыка».

— … кипишь поднимают, — плевок на пол, — если здесь целка ломается. А если приехала поломанная, так не пищи, а подмахивай! Всё! У гинеколога справка есть, что ты блядь, так что не выёбывайся, а ебись, ха-ха-ха!

Разговоры ведутся с таким знанием дела, что я понимаю — эти, даже если каким-то чудом и проскочат мимо сумы и тюрьмы, и заведут семью, то дети их, скорее всего, продолжат семейное насилие и разного рода трэш, впитав, так сказать, традиционные семейные ценности с молоком матери.

— Харе! — остановил Бугор разговоры, принявшие ну очень уж скабрезно-скотский характер, — Сейчас слюнями весь пол закапаете!

— Действительно, — согласился один из парней, — Может, я того… гитару принесу?

Он обратился сразу ко мне и к Бугру, куда-то посредине, не понимая, кто из нас авторитетней.

— Ты как? Сыграешь? — как-то даже робко спросил меня Бугор.

— Почему бы и не да? — пожимаю плечами. Я эту уголовную субкультуру понимаю, хотя и не принимаю. Но… чёрт, надо же прояснить ситуацию⁈

Держа в руках гитару, весьма, к моему удивлению, приличную, хотя и расстроенную донельзя, потихонечку настраиваю её, попутно вполголоса объясняя свои действия сгрудившимся поклонникам. Параллельно Бугор, он же Жека, рассказывает историю нашего знакомства, и как это часто водится в подобного рода компаниях, началась она с того, что Жэка, будучи вражеским безымянным юнитом, огрёб от меня по морде.

— Походя! — восторгается он неведомо чему, — Меня!

Пацаны кивают уважительно-понимающе, ибо Бугор в авторитете и положено, значит, восторгаться тем, кем восторгается авторитет.

— … да, вот так, перебором, — я, не забывая вслушиваться и кивать в нужных местах, немного на своей волне. Ну, Бугор тоже… и его, как серфера, несёт