ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы. - К. Александров

Пока смотрел и слушал казачьи пляски и песни, эти горестные мысли не давали покоя! Не скрою: на самый концерт казачьего ансамбля под руководством Ландоги[655] я шел с внутренним чувством, что во мне под впечатлением старинных казачьих песен, танцев пробудятся казачьи чувства, что они в то смутное время укрепят живший издавна во мне казачий дух. Вспоминая затеянные Сталиным лицемерные игры вокруг казачества[656], я только наполнился жгучей скорбью по поводу гибели конского состава «лжеказачьих» частей в войну. Безжалостный к людям, воевавший по принципу «людей не жалеть!»[657], уничтоживший на полях сражений 27 млн. человек[658], можно ли было ждать от него сострадания к коню, тем более к казачьему?! Сам Ландога дорого заплатил за воссоздание казачьего ансамбля: ему дали 10 лет лагерного срока. Но такой же срок дали за выступление в концертах любимцу ставропольской публики артисту оперетты К. Белоусову[659]. Не слишком ли много за пение невинных некогда популярных романсов «Белой акации гроздья душистые»[660]? Но у советских карательных органов никогда ни в чем не было чувства меры! Тот же срок получил и диктор радиостудии Яровский[661] за передачу в оккупацию радиоизвестий немецкого оберкоммандо… Тот же срок получили и агрономы Крайзо[662] за разработку плана посевной 1943 г., хоть и убирали урожай наши колхозы.

На бойком месте, у театра б[ывшего] Меснянкина действовал книжный киоск, где продавались книги. В их числе был карманный словарь немецко-русского языка, знаменитые «Протоколы сионских мудрецов», вышедшие в недрах министерства пропаганды Геббельса, книга воспоминаний Ивана Солоневича[663] «Россия в концлагере» — давняя предшественница «Архипелага ГУЛАГ» А. И. Солженицына[664], повествовавшая о жизни заключенных на Беломорстрое. Обращала внимание и широко разошедшаяся в оккупацию книжка Альбрехта[665] «В подвалах ГПУ». Автор — немец-коммунист — был наркомом лесной промышленности, затем угодил на Воркуту, перед войной освободился и поехал на Украину, где в первые месяцы войны попал из лап ГПУ в руки гестапо. В его одной из первых незаслуженно забытых книг на лагерную тему описывалась жизнь на строительстве шахт Воркуты, массовые расстрелы троцкистов, произведенные Кашкетиным[666], сообщались нормы питания заключенных, рисовалась картина расстрела во дворе Лубянки М. Н. Тухачевского[667] и др. видных военачальников.

Книжка Альбрехта, разошедшаяся на оккупированной территории большим тиражом, первая задолго до других авторов[668] приподняла завесу над тайнами подвалов Лубянки, где томились «смертники» в ожидании расстрела в битком набитых расстрельных камерах. Ей, ей не помешало бы ее переиздать и в наши дни в память того, что по существу она старая знакомая, первая в России открыла в 1941–1942 годах глаза на ужасы застенков ГПУ. Немцы же первыми открыли для показа советские секретные тюрьмы в советских посольствах в Берлине и Париже, сделали предметом обозрения известковые ямы в тюрьмах Ставрополя и Пятигорска, куда бросались тела расстрелянных «врагов народа» в канун бегства чекистов из этих городов, захоронения убитых польских офицеров в Катыни, братские могилы на месте тира в Виннице, где в 1937 году расстреляли тысячи украинских крестьян[669], свезенных со всей области, ужасный подвал в тюрьме г[орода] Ростова-на-Дону, где в здании ГПУ на Садовой ул., д. 33, выстрелом в затылок приводились в исполнение приговоры «тройки» к высшей мере наказания, о которых потом скупо и лицемерно сообщалось родным и близким: «осужден на 10 лет без права переписки». В те годы это была формула расстрела! А из расстрельного подвала, как и с Луны, нечего было ждать писем!

Немцы готовились отпраздновать самый почитаемый ими праздник Рождества Христова (Вайнахт[670]). На имя солдат в Ставрополь шли сотни праздничных посылок. В свою очередь отдел пропаганды выпустил в Ставрополе новогоднюю поздравительную открытку с изображением местной достопримечательности — колокольни Кафедрального собора, которая была видна за 60 км от города и в свое время звонила своим особенным колоколом «густого баса». Снимок колокольни был сделан от танцплощадки в «роще» и фактически стал ее последним изображением. После возвращения «серого кардинала» М. Суслова из Кизляра в Ставрополь, неожиданно за время оккупации переименованного из прежнего г[орода] Ворошиловска, последовало его властное распоряжение — снести намозолившую глаза колокольню — «опиум для народа». Сделано это под фальшивым предлогом, мол-де колокольня может служить ориентиром для налетов на город фашистских самолетов. Но был лишь один такой самолет из Крыма летом 1943 года, который разбрасывал листовки с фотографией ушедшего с немцами б[ывшего] редактора газеты «Утро Кавказа» в мундире капитана РОА Б. Н. Ширяева[671].

Но, наверно, у кого-нибудь из жителей хранится эта примечательная открытка-поздравление с 1943 годом. Она могла попасть и в ГАСК через агента ГБ б[ывшего] царского офицера А. И. Рыбалкина[672], внедренного в редакцию в агентурных целях и собиравшего с оперативными целями все номера газеты вплоть до выхода 20 января 1943 года последнего номера газеты, которую сталинские борзописцы не иначе называли как «презренная фашистская газетенка». Но тому же КГБ они хорошо послужили, выявляя тех лиц, которые «запятнали» себя, сотрудничая с немцами. Однако в защиту газеты надо сказать, что она ничем не напоминала листка (в этом виде выходил лишь агробюллетень для крестьян Ставрополья). Наоборот, будучи формата городской газеты, она имела своего читателя, который охотно следил по военным сводкам Верховного Командования (OKW) за ходом военных действий под Сталинградом, интересовался повестями б[ывшего] сотрудника «Молодого ленинца» М. Бойко[673] и злыми и ядовитыми фельетонами Аспида (А. Е. Капралова[674]).

Первоначально газета называлась «Ставропольское слово», но затем с распространением ее тиража по всему Северному Кавказу стала именоваться «Утро Кавказа». Немцы спешили с выпуском газеты, но при выборе редактора остановили выбор на Ширяеве, бывшем царском офицере-гусаре, узнике Соловков, отвергнув притязания б[ывшего] сотрудника газеты «Орджоникидзевская правда» Гайдаш[675] и б[ывшего] дореволюционного редактора армавирской газеты «Отклики Кавказа» Дороновича[676]. У Ширяева было хорошее перо, писать он начал еще в Соловецкой «услоновской» газете «Перековка». Ему удалось сплотить вокруг себя вполне приличный состав журналистов.

Перу Бойко принадлежали его воспоминания о пытках и истязаниях, которым он подвергался в 1937 году во внутренней тюрьме НКВД, выходившей окнами в рощу, а также его сатирические повести, клеймившие неудачные попытки «гебистов» развернуть партизанское движение в Ставрополе. Читатели с нетерпением ждали новых фельетонов «Аспида», до революции одноклассника М. А. Булгакова[677] в Киевской гимназии, затем библиотекаря в Киевском военном училище, где он получил 3 года по провокационному делу «Весна»[678] группы офицеров-преподавателей училища. Особенный успех имел его фельетон о колхозной свинье Маше, которая с младенческих лет жила в колхозе в таких комфортных условиях, о которых не смел мечтать ни один колхозник… Ее отпаивали сливками, откармливали добротным зерном, часто мыли в душе, чтобы, упаси Боже, не повредить ее сытому и благополучному существованию…

Газета печатала статьи атамана станицы Николаевской М. Г. Земцова[679] об ужасах спровоцированного Л. М. Кагановичем в 1933 году искусственного голода на Кубани[680] (под псевдонимом М. Хопёрский), статьи о Лермонтовском Ставрополе местного лермонтоведа Л. Н. Польского (Леонидова), очерк о кафедральном соборе юного студента Н. Крестовоздвиженского[681] (сына местного энтомолога В. Лучника[682]), большую статью Л. Градова[683] «Быть Ленинграду пусту», первой рассказавшей об ужасах ленинградской блокады, возникшей по вине А. А. Жданова, отказавшегося от пополнения продовольственных запасов Ленинграда в первые месяцы войны. Очень интересен был очерк бежавшего из Сталинграда журналиста Юрия Чекалина[684] о жизни крестьян Ставрополья в оккупацию. Они жирно ели, много пили самогона-первача, предаваясь размышлениям о будущем. А после прорыва немецкой обороны 19 ноября 1942 года им следовало уже собирать обозы и по льду Азовского моря пробираться на Таганрог. Ведь всех их ждала мобилизация в армию и безжалостная гибель в кровопролитных боях на Сев[ерском] Донце, и в битве на Курской дуге, и при переправе через Днепр при занятии Киева. Мало кто из этих ставропольцев тогда выжил, много тел убитых занес Днепр в пучину Черного моря.