Правила бунта - Калли Харт

день я просыпаюсь с одной и той же тупой болью в груди. Когда все разъехались на летние каникулы, я осталась в Вульф-Холле одна, бродила по коридорам, как меланхоличный призрак, набивала желудок шоколадом и смотрела документальные фильмы на Netflix. Был один фильм об инвалидах, страдающих синдромом боли фантомных конечностей. Несмотря на то, что у них отсутствовала нога или рука, они испытывали очень реальную, очень мучительную боль, исходящую от конечности, которой больше не существовало.

Вот на что это похоже. Я потеряла Дэша. Парень был оторван от меня, как отрубленная конечность, но он все еще здесь. Типа того. С тех пор между нами не было сказано ни слова. Месяцы молчания. Месяцы избегания зрительного контакта. Семь мучительных месяцев, в течение которых я тащилась от одного класса к другому, не поднимая головы и не общаясь ни с кем, кроме Пресли.

Теперь мы все старшеклассники. Рождество пришло и ушло. Начался новый год. В то время как другие уехали за границу, чтобы навестить свои семьи на каникулах, я решила остаться в академии и заниматься. Все трое парней из Бунт-Хауса покинули гору, и осознание того, что никого из них нет в радиусе пятидесяти миль, было облегчением.

Когда Дэш вернулся оттуда, где тот провел каникулы, он официально стал на год старше. Ему исполнилось восемнадцать лет. Трудно забыть чей-то день рождения, когда он приходится на Новый год. Парень стал бледнее, чем раньше. Волосы потемнели. Дэш носил более повседневную одежду, даже после нашей стычки в обсерватории, но в первый же день после возвращения в академию его одежда снова стала официальной. На нем также появились очки в черной оправе, которые он постоянно то снимает, то снова надевает, по-видимому, все еще привыкая к ним. Теперь Дэш не похож на Бога Солнца. Более бледный и тихий. Эти изменения в нем не делают его менее привлекательным. По иронии судьбы, парень выглядит так, словно за время своего отсутствия стал самим собой. За время каникул он возмужал, и это очень ему подходит.

Ублюдок.

Мне нужно отвлечься. Затаив дыхание, я отсчитываю дни до выпуска. Чем скорее я смогу уехать из Нью-Гэмпшира, тем лучше. Меня поддерживает мысль о том, что меня примут в колледж на другом конце страны, и я покину это богом забытое место. Но потом, когда пытаюсь представить себе, как будет выглядеть жизнь, когда это произойдет, я не могу себе этого представить.

Мой разум не способен создать для меня реальность, в которой не существовало бы Дэшила Ловетта. Самое худшее во всем этом? Та часть, которая не дает мне спать по ночам, жгучая, как кислота, в желудке? Я скучаю по нему. Я была вымотана за те два месяца, что мы с Дэшем провели вместе, но часы, когда мы лежали голые, запутавшись в моих простынях, были дороже сна. Я скучаю по его смеху. Скучаю по острому напряжению его взгляда, окаймленного похотью. Скучаю по тому, как он прикасался ко мне так собственнически. И по тому, как Дэш мог заставить меня кончить только кончиком пальца и медленным обжигающим поцелуем.

В очень реальном смысле мне кажется, что умер кто-то близкий мне. Моя потеря — это словно холодный осколок льда в моем сердце, который никогда не растает. Однако Дэшил не умер. Я все еще вынуждена видеть его каждый день. Он сидит по другую сторону кабинета доктора Фитцпатрика во время наших занятий английским, выглядя как далекий, отчужденный, величественный бог. Его отстраненный взгляд скользит по мне, как будто меня вообще не существует, и каждый раз, когда это происходит, я чувствую, что умираю.

Я хочу, чтобы боль прекратилась. Уверена, что скоро сойду с ума, если этого не произойдет. Олдермен предложил перевести меня в частную школу в Вашингтоне, но меня охватила нелогичная, необоснованная ярость, когда я подумала о том, чтобы принять его предложение. Новое начало, подальше от всей этой ерунды и от всех трех парней из Бунт-Хауса, действительно имеет свою привлекательность, но тогда что бы это сказало обо мне? Я стала бы трусихой, убегающей от своих проблем вместо того, чтобы столкнуться с ними лицом к лицу. Бежать из Гроув-Хилла и от моего прошлого — это одно: там я убила человека. Моя мать позволила алкоголику-наркоману обменять меня, как будто я была его личной гребаной собственностью, на наркоту. Мне было одиннадцать лет. Я не жалею о том, что сделала с Кевином — я сделала то, что должна была сделать, чтобы выжить — но сейчас другое дело. Я не умру, если останусь в Вульф-Холле. Несмотря на то, что это чертовски больно, ничто из этого не выходит из-под моего контроля.

Я могу быть сильной. Могу игнорировать боль, которая парализует мою душу всякий раз, когда вижу Дэша, и могу пережить этот кошмар, пока не закончится выпускной год... потому что я отказываюсь позволить ему узнать, какую сильную боль он мне причинил.

«Как только ты кончишь на мой член, я перейду к следующей хорошенькой девушке с приличного размера сиськами, и на этом все. Ты ничего не услышишь от меня. Не будет никаких сообщений. Мы не пойдем рука об руку по коридорам этой помойки. Я погублю тебя. Я стану той уродливой раной в памяти, которая никогда не затянется, гноящаяся и отравляющая все будущие отношения, которые у тебя когда-либо будут, потому что я сделаю невозможным для тебя доверять всем мужчинам».

Дэшил был прав. Именно это он и сделал. Он продолжает жить своей жизнью, как ни в чем не бывало. Как будто меня, бл*дь, вообще не существовало. Пресли хотела убить его, когда я рассказала о том, что увидела в обсерватории. В течение нескольких недель было трудно не разрыдаться, когда я слышала, как он шутил с Рэном или ссорился с Паксом в коридорах.

Я испытала облегчение, когда в октябре семья Амалии переехала в Аргентину и забрала ее с собой. Отсутствие необходимости смотреть на нее и вспоминать, что она делала с моим парнем, немного помогло, но боль так и не прошла полностью.

Итак, мое бесконечное наказание за то, что я не вняла предостережению Дэша, продолжается. Может быть, однажды, через год или два, когда между нами будут тысячи миль, я проснусь и почувствую, что наконец-то снова могу дышать. Но пока…

— Кэрри?