Царь Борис, прозваньем Годунов - Генрих Эрлих

Сейчас, по прошествии времени, я лучше понимаю их действия, точнее говоря, бездействие. Для того чтобы противостоять самозваному царю, нужно было войско, а его-то и не было, и взять его было неоткуда. Большая часть служивых людей из ближних земель русских была уже призвана, ведь под Кромами находилось до восьмидесяти тысяч — сила великая даже по русским меркам. Да и опасно было призывать новое ополчение, потому что измена распространялась быстрее морового поветрия. Даже те войска, которые сохранили верность царю Федору в день бунта под Кромами, были с червоточинкой, уверенности в том, что они будут храбро сражаться, а не побегут, как в тот день, не было никакой.

Можно было побежать самим. Я бы легко обосновал это решение тяжкое множеством примеров исторических. Многие бояре предлагали двинуться на север, в Ярославль, и при необходимости дальше, в Вологду. Северные земли, по донесениям наместников, еще сохраняли верность династии, там можно было попытаться собрать войско и укрепиться. Вельский, по своему обыкновению, предложил самый решительный план: бежать через Нижний Новгород в Сибирь, куда измена за дальностью расстояния не успела дойти. Но мне показалось, что он просто хотел посмеяться над царем и боярами.

Федор все эти предложения отмел с истинно царским величием.

— Положимся во всем на волю Господа! — возгласил он и в эту минуту стал удивительно похож на своего деда, святого царя Федора.

Да, кроме как на Господа, надеяться было не на кого и не на что. Казалось, что вся верхушка страны не только не сомневалась в окончательном поражении, но и смирилась с ним. Мне оставалось только молиться и следить за происходящим. Не в Москве, в Москве ничего не происходило, а за ее пределами.

Сделать это было нелегко. Власти пошли на шаг необычайный — закрыли Москву, отгородившись стеной от враждебной, как им казалось отчасти справедливо, страны. Как это закрыли, удивитесь вы. Очень просто, как, к примеру, во время морового поветрия. Гм, недавно я, кажется, говорил, что измена распространялась по стране быстрее морового поветрия. Получается, ничего необычайного в действиях Думы боярской не было, более того, все правильно они делали. Странно получается… Эдакая иезуитская казуистика, это слово такое иностранное, объяснять не буду из-за недостатка времени.

И относительно стены никакого преувеличения нет, в Москве их, благодаренье Богу и стараниям Бориса Годунова, целых несколько поясов с немногими воротами, охранять легко — мышь не прошмыгнет! Мышь-то, может быть, и не прошмыгнет, но слухи — субстанция эфемерная, она-то всюду просочится. Слухи были, и, как обычно, на любой вкус. Начиная с того, что там, где проходил новоявленный и самозваный царь, немедленно начинали течь молочные реки в кисельных берегах, до того, что в тех же самых местах начинали течь кровавые реки посреди курганов из голов человеческих. Я уж потом догадался, а точнее, узнал доподлинно, что самые гнусные слухи исходили непосредственно из головы или другой части тела Семена Годунова, так он надеялся отвратить народ московский от измены. Что при этом он доносил царю, мне неизвестно, думаю, что нечто совсем противоположное, потому что Федор во все эти томительные дни сохранял удивительное спокойствие. Боярам же Семен Годунов не доносил вообще ничего, подозревая их всех без изъятия в заговоре.

Так что слухи не могли удовлетворить моего любопытства и я пошел на поклон к Семену Годунову, попросил его показать мне официальные и тайные донесения, которые стекались к нему с разных концов страны. Возмущенную гордость я смирил напоминанием, что в свое время, в ситуации, не менее критической и безвыходной, ходил же я на поклон к Малюте Скуратову — хрен редьки не слаще! Семен Годунов долго сверлил меня своими маленькими глазками, выискивая на моем чистосердечном лице злодейскую мету, но отказать не посмел.

Так, соединяя слухи и донесения, читая, по русскому обыкновению, между строк и прозревая сердцем, я составил себе картину происходящего. Много странного находил я в войне, что велась при царе Борисе, еще больше странностей обнаружил я сейчас, когда самозваный царь вновь двинулся на завоевание огромной державы.

Начну с того, что двинулся он далеко не сразу. Казалось бы, известие о смерти его противника, царя Бориса, должно было подвигнуть Самозванца на немедленный бросок вперед, неизбежная неразбериха междуцарствия давала ему надежду если не на полный, то на значительный успех. Он же оставался в Путивле и продолжал писать письма и воззвания. Некоторые говорили потом, что он ждал подхода отряда польских жолнеров. Нужны ему были эти триста сабель!

Пребывал он в Путивле почти месяц, пока к нему не прибыло многолюдное посольство во главе с князем Иваном Васильевичем Голицыным с известием о провозглашении его царем всея Руси. В знак покорности они сложили к ногам нового царя царский стяг, что реял над войском под Кромами, и бросили связанного воеводу Ивана Годунова. Интересный момент: принимал Самозванец посольство, сидя на некоем подобии трона в большой изукрашенной палате в окружении бояр своих, князей-изменников. Я так думаю, что Самозванец был заранее извещен заговорщиками, скажем прямо — Романовыми, о всех деталях плана сразу после смерти царя Бориса, а быть может, и до. Потому и ждал, и даже трон с палатой тронной, как видим, подготовил.

Лишь после свершившегося бунта и прибытия посольства двинулся Самозванец к Кромам, чтобы приветствовать героических защитников крепости и возглавить склонившееся к его ногам войско. Он должен был торжествовать — с такой силой великою его победа была предрешена. Но что он делает?! Благодарит ратников, что отдались зову сердца, обещает всех наградить щедро после своего воцарения в Москве, сетует, что из-за неразумности царя Бориса и бояр его вынуждены они были полгода провести в холоде и лишениях, и — распускает войско по домам! Решение это было встречено таким единодушным криком восторга, как будто каждого червонцем пожаловали. «Да здравствует царь Димитрий Иванович!» — продолжали кричать ратники, разъезжаясь по своим уездам и разнося всюду весть о благом царе.

Более того, Самозванец удалил от себя и значительную часть собственных войск, сидевших с ним в Путивле, особенно заметно сократив число запорожских казаков, отличавшихся буйным нравом. Осталось при нем лишь около шестисот поляков, тысяча детей боярских из южных уездов, казаки атамана Корелы, несколько сотен запорожцев да стрельцы из московских полков, но те не на войну шли, а, можно сказать, домой возвращались.

И вот с этим войском Самозванец неспешно двинулся к Москве через Орел, Тулу, Серпухов. «Неужели он надеется столь малыми силами сокрушить державу Русскую? — недоумевал я. — Ведь это же не войско, а свита какая-то!» Свита — это промелькнувшее в голове слово раскрыло мне глаза на происходившее. Самозванец не воевать шел, он как царь после похода успешного возвращался в свою столицу Все города по пути его следования распахивали перед ним свои ворота, народ встречал его ликованием, он же как царь истинный не казнил, а миловал, даже тех немногих воевод и наместников, которые пытались сопротивляться его победному шествию, он посылал не на плаху, а в темницу, тем самым спасая их от расправы народной. Те же города, которые лежали в стороне от его пути, спешили прислать к новопровозглашенному царю послов с изъявлением преданности и покорности. Знать, не зря рассылал Самозванец письма и воззвания из Путивля, если даже далекая Астрахань успела за столь короткий срок взбунтоваться, склониться перед новой властью и прислать в знак покорности закованного в цепи астраханского воеводу Михаила Сабурова, близкого родственника царя Федора. Царевич послов астраханских поблагодарил, освободил город на год от всех налогов в казну царскую, а воеводу Сабурова приказал расковать и отпустить на все четыре стороны. Тот уже по доброй воле пожелал остаться в обозе в качестве пленника, видно, что-то подсказало ему, что это для него сейчас самое безопасное место.

Перед Самозванцем был открыт путь на Москву, и тут он остановился.

Глава 10

Конец династии

Самозванец остановился под Серпуховым. Раскинул роскошные шатры, хранившиеся в городе со времен военного сбора царя Бориса, и замер в ожидании. Я уже знал, чего он ждал, он ждал послов от Москвы с изъявлениями покорности.

Но Москва этого пока не знала. Гонцы Самозванца с его воззваниями, появлявшиеся чуть ли не каждый час у стен Москвы, неизменно попадали в сети Семена Годунова, а оттуда в кремлевские темницы. Впрочем, Семен Годунов преуспел только в этом, даже с распускаемыми им слухами явно перестарался и попал впросак. Разговоры о несметных ордах казаков, двигающихся к Москве, и об их неслыханных зверствах только усиливали панику. Все люди, более или менее богатые, даже и бояре, не думали ни о чем, кроме как о сохранении своих богатств и своих жизней, рыли тайники в амбарах и в садах, готовили себе убежища в погребах. Наверно, один я во всей Москве не поддался общему безумию, да и то потому, что за жизнь свою не боялся, что же до остального, то у меня все давно было схоронено, в Кремле, в Угличе и даже, как вы помните, в Ярославле. Стрельцы тоже были парализованы страхом, слухи, подкрепленные рассказами кромовских сидельцев, о чародействе атамана Корелы, проходящего невредимым сквозь стены или под ними, делали их пушки и пищали ненужными, детскими пукалками.