Русалии - Ирина Яш

несправедливость! Тебе, невинному, пришлось столько месяцев провести за решёткой! И всё из-за того, что ему взбрело в голову оставить треть наследства Лёне! Конечно, это вызвало подозрение! Зачем он это сделал?

Тут же в голове прозвучало: «Я всё оставил своим детям».

Макс посмотрел на Светлану, пожал плечами:

– Кто же может это знать? Они ведь оба были нездоровы.

– Следствие посчитало больной только его жену. Знаешь, мне даже жаль её – провести остаток жизни в психушке!

– Не думаю, что она понимает, где находится. И она никого не узнаёт…

Макс закрыл ладонями лицо. Света принялась его обнимать:

– Тихо, тихо… Всё хорошо…

– Я убил человека, Света.

– Ты защищался.

– Я не уверен, что не мог действовать по-другому. Но что есть, то есть. Главное, что прокурору так и не удалось построить обвинение на моей выгоде от смерти Влада. Я ведь действительно не знал про завещание. Давай не будем больше об этом говорить, милая?

– Давай!

Она теснее к нему прижалась.

– Я очень благодарен тебе, Света.

– За что? – искренне изумилась она.

– За всё. За то, что ты была всё это трудное время рядом. Смотрела за собакой и котом. За моим домом. Нашла такого толкового адвоката. И согласилась выйти за меня.

– Я люблю тебя, Паша.

– Я знаю. Я тоже тебя очень люблю, – он взял её руку, поцеловал в ладонь, – Что с девчатами?

– Всё хорошо. Мы переписываемся с сестрой их матери, она мне кажется простой хорошей женщиной. Они теперь живут в настоящей семье, у родных, солнце, фрукты… И будущее у них обеспечено – их дядю ведь не признали сумасшедшим и завещание в силе. И наш Лёнечка теперь тоже сможет выбрать себе хороший университет.

– Он уже выбрал. Пизу. Школу там закончит, это решено. Уладим формальности, всё здесь продадим и уедем в тепло! Будем жить все вместе, рядом с мамой.

– Хоть бы сбылось, Пашенька…

– Сбудется. Поздно уже, Света, я устал.

Она опустила глаза, зашептала:

– Да, конечно… Я сплю вместе с Верой наверху, но… я могу к тебе прийти, когда все уснут.

Макс мягко улыбнулся:

– Мы ведь с тобой не зелёные подростки, а взрослые дядя с тётей. Давай, сперва, распишемся, и тогда ты с полным правом поселишься у меня в комнате.

Она не сумела скрыть своего разочарования, но спохватилась, закивала:

– Ты прав, ты прав… И здесь дети, неудобно перед ними… Тогда, спокойной ночи?

– Спокойной ночи, милая…

Светлана бочком вышла из гостиной. Макс посидел ещё немного, глядя перед собой, ни о чём не думая. Потом встал. Прислушался. Прошёл в кухню. Не зажигая свет, на ощупь, вытянул из стоявшего на полу возле стола пакета бутылку, взял с полки стакан, пошёл в спальню. Зашёл, плотно притворил дверь, прижался к ней спиной. Открыл бутылку, навесу налил в стакан коньяк. Залпом выпил. Закрыл глаза. Довольно, глубоко вздохнул. Теперь можно было жить. И разговаривать.

Весь этот день он провёл в состоянии упругого резинового мячика, готового к прыжку. Расслабляться было никак нельзя – жизненно необходимо было радоваться встрече и изображать удовольствие и заинтересованность в собственном существовании. В тюрьме ему было лучше.

Уже на второй день его отсидки, к слову, в довольно приличных условиях областного СИЗО, местные дельцы предложили ему свои услуги – не лучшего качества спиртное и хорошие свежие продукты. Можно было даже купить себе женщину на пару часов, но этот сегмент рынка Макса не интересовал. А вот сдобные пирожки и пусть плохой, но коньяк, это да, за это он готов был платить втридорога. Деньги были, теперь их было много. Он всю жизнь работал, создавал прекрасное счастливое будущее, которое, правда всё никак не наступало и всегда оставалось за горизонтом. Он хотел обеспечить достойную жизнь своему сыну, но эту жизнь ему уже обеспечил его настоящий отец. Что ж, спасибо. Максу было всё равно, как этот поступок Влада выглядел со стороны. Люди будут судачить всегда и по любому поводу, и не нужно лишать их этого удовольствия. Отказываться от наследства Макс не собирался. Оно принадлежало Лёне и снимало с Макса часть ответственности. И Макс был этому рад.

Он стоял у двери и блаженно улыбался. Он пил весь день, но только сейчас спиртное возымело своё действие, и он почувствовал себя живым. Расправились плечи, согрелись ноги, стали свободными и ловкими руки. Можно забыть, можно говорить и думать то, что хочешь…

Он подошёл к кровати, откинул покрывало – две подушки и большое двуспальное одеяло. Она всегда дышала очень тихо, лишь чуть-чуть сопела, когда лежала на спине. А на боку спала, свернувшись в клубок.

«Как это у неё получалось так скручиваться?» с улыбкой подумал Макс, лёг на кровать, не снимая обуви, со стаканом в руке, бутылку поставил рядом на пол.

Волосы у неё расползались по подушке во все стороны, и он очень боялся их ненароком придавить, дёрнуть. Были они чёрными, длинными, мягкими и гладкими, как шёлк. А всё тело у неё было бархатным.

Макс с нежной улыбкой смотрел на пустое место в постели рядом с собой. Он ласкал глазами, любовался своей любимой женщиной.

– Это даже хорошо, Саша, что твои родители и бывший муж тебя сожгли. Вот я сейчас бы думал, что ты лежишь, зарытая, и по тебе ползают черви и всякие подземные жуки… Неприятно всё это. А так, кажется, что ты просто куда-то уехала, а про крематорий это чья-то неудачная шутка. Очень глупая. Ведь нельзя же, в самом деле, человека, который совсем недавно дышал, целовал, жарил мне по утрам блины, вот так вот взять и сунуть в печь! – Макс пьяно фыркнул, – Полнейшая ерунда, да и только!

Он налил себе конька, залпом выпил, закивал:

– Да-да, я знаю. Ты сказала, что тебе не нравится, что я так много пью, но тут уж ничего не поделаешь, детка. Иначе мне придётся повеситься, но я даже этого себе позволить не могу! Дед говорит, чтоб я не смел. И Андрей тоже. У них-то всегда был в жизни стержень, они за него зацеплялись и жили… Я совсем не в деда. Видимо я такой же слизняк, как мой папаша… Правда, я не видел его никогда… Хотя, дед тоже под конец сдался, потерял опору, а мне запрещает закончить всё это… Это нелогично как-то… О чём это я? Ах, да! О том, что мне нельзя повеситься. Если б не Лёнька то всё было бы очень просто, но за ним нужно смотреть, Саша! Глаз не спускать! Я это понял, когда увидел Эжени, его родную тётку.