Море Имен - Ольга Онойко

Конь фыркнул раз и другой, потом успокоился, стал смирно, принялся щипать траву, и минут через пять сердце Алея опустилось из горла на положенное ему место.

Алей Обережь впервые в жизни сидел верхом.

Это происходило посреди Дикой Степи в неделе пути от русской реки Немясты и за несколько веков до его рождения. Он был одет в расшитый серебром голубой халат и сапоги-гутулы, на поясе его был нож, за спиной — колчан, а лук, который он постыдно выронил, валялся под копытами стройного арабского жеребца.

— Блик! — растерянно сказал Алей и облизал, наконец, пораненную руку. Подумалось, что ситуация заслуживает куда более крепких ругательств, но он не мог даже вспомнить подобающих выражений. Воспользовавшись его слабостью, монгольский царевич Улаан перехватил поводья его воли и поводья коня. Со стороны фиксируя свои действия, изумлённый Алей легко перегнулся с седла и подобрал стрелу и лук, благословив духов за то, что лук не треснул.

— Блик, — ошалело повторил он, выпрямившись.

Сам он предпочёл бы благословить духов за привычки тёзки-царевича. Из-за них он сейчас находился в одиночестве, которое никто не смел нарушить. Это было как нельзя кстати.

Конь неторопливо шёл вперёд, ухватывая зубами верхушки трав. День разгорался; охвостья тумана уползали в ложбины и таяли там, с каждой минутой становилось теплее. Был август, на богатых пастбищах отъелся скот, на Руси поднимались хлеба… Зоркие глаза царевича различали вдали верховых пастухов, гнавших стада вслед за кибитками хозяев, а там, откуда снималось сейчас войско, поднимались к небу узкие дымы.

С виду Улаан-тайджи был безмятежен, как травы и камни, но сердце его бешено колотилось в груди.

«Отлично, — думал Алей, стискивая зубы, — просто великолепно. Такого я и вообразить не мог. О таком меня не предупреждал никто, ни Осень, ни Вася… значит, никто не мог и в мыслях допустить подобного. Что это нам даёт? Ничего. Значит, не будем мыслить в этом направлении. А в каком направлении надо мыслить?.. В каком?! Чёрт меня побери. Что мне делать? Что это вообще такое? Я…»

Алей злобно зашипел и провёл по лицу ладонью. Больше всего ему хотелось проснуться у себя дома, пойти попить водички и облегчённо подумать, что сны ему снятся шизофренические. Но раненая рука саднила, под задом переступал здоровенный горячий зверь, а солнце палило непокрытую голову. Не то что бы всё это было совершенно реальным. Алей чувствовал себя пьяным, и порой в глазах у него плыло, а гул крови в ушах перекрывал все звуки. Но осязание оставалось безжалостным: холодный металл, горячая шерсть, шершавая кожа. Жёсткое оперение стрел, тонкое шитьё шелкового пояса, узорная рукоять камчи. Улаан-тайджи, старший сын великого хана, вещий царевич.

— Все татарин, кроме я… — пробормотал Алей, наматывая повод на пальцы. «Сын великого хана?..» — пронеслась между ушей мысль, тонкая молния догадки, дар лайфхакерской интуиции — и он замер, оледенев.

Отец.

Что бы это ни было, но затеял это он.

Ясень Обережь, могущественный бродяга… кочевник. Потомок Чингисхана.

— Ах ты ж мать твою за ногу, — вырвалось у Алея. Крайне неприятное открытие заняло его всецело. Шутки шутками, но папа, кажется, действительно собрался поиграть в монголов. Более чем настоящих, голодных и воинственных монголов.

— Но как это возможно технически? — закатив глаза, спросил Улаан у Вечного Синего Неба.

Тэнгри молча голубел в вышине.

— Ладно, — вслух сказал Алей, устало потирая пальцами лоб. — Что я вообще знаю? Произведём индексацию. То есть инвентаризацию… впрочем, индексация тоже подходит.

Почему-то нелепость и неуместность этих слов успокоила его. Собираясь с мыслями, он вспомнил, что заснул в доме Рябины Метелиной, давней любовницы Воронова и матери его сыновей. Сейчас дом её, панельная высотка возле Пролетарской, казался не более реальным, чем двенадцатикрылая юрта Улаана-тайджи… Торопливо Алей восстановил в памяти безумное странствие по нескольким параллелям в сопровождении братков Летена, потом — излияния вселенского админа и словесные поединки с проксидемоном… Рябин

Проксидемон.

Алей прикусил губу. Пальцы правой руки метнулись к левому запястью, вокруг которого до сих пор он оборачивал металлическую змею. На запястье был только серебряный браслет ханского сына. Демон исчез. Алей оставил его в квартире Рябины, на тумбочке возле постели. «Этого следовало ожидать, — подумал он, справляясь с нахлынувшим ужасом. — Если папа ухитрился вытащить меня сюда, не в его планах отпускать меня… быстро».

Что ему нужно?

И как он сумел это сделать? Если подобное в его силах, значит, мощь его куда больше, чем Алей полагал до сих пор. Это пугало, но вместе с тем — это бросало вызов его разуму. Алей встрепенулся, осознав собственные чувства. Папа сбежал от него с подлистовской дачи, исчез из гиблой деревни и из города тьмы. Он играл с сыном в какую-то дикую игру, и сейчас игра его переходила на новый уровень.

Алей глубоко вдохнул. Если отец хотел ему зла, у него была масса возможностей разделаться с неугодным сыном куда раньше. Нет, Ясень Обережь преследовал иные цели. Он сам хотел стать целью преследователя, хотел заставить Алея гнаться за ним.

Зачем?

«Мне надо было запустить предельный поиск и допытаться, — досадливо подумал Алей. — Я мог бы понять. Всё стало бы проще…»

Жеребец тихо, проникновенно заржал: мимо гнали косяк дойных кобылиц. Пастухи-харачу, чёрная кость, узнав хана, склонились ниже грив своих коней. Рассеянным взглядом Улаан окинул лоснящиеся конские спины, отметил, что кобылицы жирны, и ударил пятками недовольного жеребца, отгоняя его в сторону.

Он думал о том, что вечером, перед тем, как лечь в постель в доме Рябины, он успел разгадать какую-то загадку — но какую? Вылетело из головы. Ощущение было сродни восстановлению системы, когда обнаруживаешь, что бэкап не делал слишком давно и потерял самые последние, самые нужные данные. Над чем работал Алей вчера вечером, семь веков тому вперёд, в другом мире? Без особых надежд он пытался смоделировать ход своей мысли. «Что-то, связанное с отцом, — повторял он снова и снова. — Что я узнал вчера? Может, ответ именно на этот вопрос? Я понял, зачем папа гонит меня за собой? И поэтому он заставил меня забыть?.. Да ведь он здесь! — осознал вдруг Алей. — Великий хан Гэрэл, мой отец. Гэрэл — значит „свет, ясность“. Великий хан Ясень…»

Камча взлетела над конским крупом. Круп подобрался, до ушей царевича донеслось шумное фырканье раздражённого зверя, и Алей откачнулся назад, когда жеребец взял с места в галоп.