Звезда Тухачевского - Анатолий Марченко

Сталин остановился, ожидая реакции Тухачевского.

— Товарищ Сталин, высказанная мною мысль полностью совпадает с нашей политической линией!

— Нет, товарищ Тухачевский, ваша мысль не только не совпадает с нашей политической линией, но, напротив, прямо противоположна этой линии. — И Сталин, будто удивляясь недоумению Тухачевского, продолжил: — Неужели товарищ Тухачевский не понимает азбучной истины, состоящей в том, что его опрометчивое высказывание может быть расценено за рубежами нашей страны как прямой призыв к агрессии? Пора бы уже товарищу Тухачевскому понять, что Советский Союз ни на кого не собирается нападать, Советский Союз верен ленинской генеральной линии борьбы за мир и безопасность народов и что Советский Союз никогда не отступит от этой линии. Своими выступлениями, товарищ Тухачевский, вы, по существу, сами того не желая, вкладываете в уста буржуазной пропаганды тезис о том, что Советский Союз вынашивает агрессивные планы, и таким образом помогаете нашему классовому противнику зачислить Советский Союз в разряд агрессоров.

— Мне трудно понять вашу логику, товарищ Сталин, — не выдержал Тухачевский, на что, видимо, вождь как раз и рассчитывал. — Создается впечатление, что вы читали мою статью между строк…

— У нас в Советском Союзе до этого момента не было человека, который бы не понимал логики товарища Сталина. — Вождь произнес эти слова глухо, и в том, как он их произносил, не чувствовалось, однако, угрозы. И все же глухоту его спокойного, казалось бы, даже равнодушного голоса, невозможно было воспринимать без чувства страха. — Вы открыто призываете нас первыми наброситься на наших врагов и нести знамя социалистической войны на буржуазную территорию. А вы утверждаете, что я читал вашу статью между строк.

— Но у меня же ясно сказано, товарищ Сталин: с объявлением нам войны…

— Нет, товарищ Тухачевский, у вас сказано очень ясно: «не ожидать капиталистического нападения». Ваши теоретические изыски, к сожалению, можно толковать вкривь и вкось. И разве товарищ Тухачевский не понимает, что в мире не существует таких дураков, которые, объявив войну, примутся горячо обсуждать, нападать им на нас или не нападать, и будут тянуть время, чтобы дать нам возможность первыми нанести удар? Не правильнее было бы предположить, что умные капиталисты сперва нападут на нас, а уж потом объявят войну? Не следует принимать капиталистов за форменных идиотов и глупцов. Теперь, надеюсь, вам понятно, что ваши непродуманные формулировки принесут лишь вред и, таким образом, сослужат хорошую службу нашим классовым врагам? Подумайте об этом на досуге, и до свидания.

— До свидания, товарищ Сталин, — негромко ответил Тухачевский.

Он был уже у двери, совершенно раздавленный той оценкой, которую дал ему вождь, как Сталин остановил его новым вопросом:

— Скажите, товарищ Тухачевский, каково ваше просвещенное мнение о пьесе драматурга Афиногенова под названием «Ложь»?

Тухачевский обернулся и недоуменно посмотрел на Сталина: он думал сейчас совсем о другом и никак не мог сообразить, что ему надлежит отвечать.

— Я спрашиваю, каково ваше мнение о пьесе «Ложь», которая сейчас значится в репертуаре некоторых наших советских театров? — настойчиво повторил свой вопрос Сталин.

«Выходит, он знает, что я был на этом спектакле, да еще и с Тугариновой». Тухачевский и раньше догадывался, что каждый его шаг находится под пристальным оком вождя, но не до такой же степени!

— Я не в восторге от этого спектакля, — наконец не очень уверенно ответил Тухачевский. — Он слишком дидактичен, слишком плакатен, что ли. Но в целом, думаю, поставленные в пьесе проблемы весьма актуальны. Пьеса призывает сделать правду законом взаимоотношений людей нового мира, каким является социализм.

— Законом взаимоотношений? — переспросил Сталин. — Это вы очень хорошо сказали, товарищ Тухачевский, даже красиво сказали. Дело совсем за малым — добиться того, чтобы красивые слова превращались в такие же красивые дела. А пока, к сожалению, у нас многое происходит наоборот. Иные товарищи до хрипоты дерут глотки, не уставая прославлять товарища Сталина, а где-то в темном уголке, за кулисами, клянут его почем зря, обзывая и тираном, и деспотом, и даже Чингисханом!

— Могу лишь заверить вас, товарищ Сталин, что абсолютно не причастен к такого рода…

— Не надо никаких заверений! — резко оборвал его Сталин. — Возьмем еще, к примеру, нашего наркома обороны, вашего непосредственного начальника товарища Ворошилова. Иные товарищи, можно сказать, сапоги лижут Клименту Ефремовичу, лишь бы получить более высокие звания, более высокие должности, почетные награды, а за глаза клянут его, объявляют неучем, профаном, солдафоном. Кто-то даже полковником Скалозубом обозвал. У нас тут развелось великое множество грамотеев, мыслящих литературными образами. А между тем товарищ Ворошилов — герой гражданской войны, беззаветно предан делу нашей партии, не жалеет сил для укрепления боевой мощи Красной Армии.

И, увидев, что Тухачевский все еще стоит у двери, добавил:

— А вы, товарищ Тухачевский, вместо того чтобы впрячься в единую упряжку с товарищем Ворошиловым, успеваете даже театры посещать. Культурный уровень, разумеется, надо повышать, мы это всячески приветствуем, но не на таких же спектаклях, как эта пресловутая «Ложь»! Или, может, разделяете мнение Рядового — персонажа этой пьески, который так прямо и заявляет, что с ложью, мол, жить теплее?

И он махнул рукой с зажатой в ладони трубкой, как бы разрешая Тухачевскому покинуть кабинет и не желая слушать от него каких-либо оправданий.

Усевшись за стол, Сталин внимательно перечитал докладную записку Тухачевского и тут же написал записку Ворошилову, в которой высказался без обиняков:

«Я думаю, что «план» тов. Тухачевского является результатом модного увлечения «левой» фразой, результатом увлечения бумажным, канцелярским максимализмом. Поэтому-то анализ заменен в нем «игрой в цифирь», а марксистская перспектива роста Красной Армии — фантастикой. «Осуществить» такой «план» — значит наверняка загубить и хозяйство страны, и армию. Это было бы хуже всякой контрреволюции… Твой И. Сталин».

Не прошло и суток, как Тухачевский получил записку от Ворошилова:

«Посылаю Вам оценку Вашего «плана», данную тов. Сталиным. Она не очень лестна, но, по моему глубокому убеждению, совершенно правильна и Вами заслужена. Я полностью присоединяюсь к мнению тов. Сталина, что принятие и исполнение Вашей программы было бы хуже всякой контрреволюции, потому что оно неминуемо повело бы к полной ликвидации социалистического строительства и к замене его какой-то своеобразной и, во всяком случае, враждебной пролетариату системой «красного милитаризма».

Сомнений не оставалось: это было явное политическое обвинение! Оценки, содержавшиеся в этих записках, повергли Тухачевского в уныние. В то же время в нем закипал гнев. Как они смеют приписывать ему контрреволюцию, если он боролся с ней на фронте? Они что, решили поиздеваться над ним, рассчитывая на то, что его хватит инфаркт? Нет, он не доставит им такого удовольствия!

И он тут же написал Сталину:

«Формулировка Вашего письма, оглашенного тов. Ворошиловым на расширенном заседании Реввоенсовета СССР, совершенно исключает для меня возможность вынесения на широкое обсуждение ряда вопросов, касающихся проблем развития нашей обороноспособности, например, я исключен как руководитель по стратегии из Военной академии РККА, где вел этот предмет в течение шести лет. И вообще положение мое в этих вопросах стало крайне ложным».

Ответа не последовало. Сталин молчал.

Тухачевский написал второе письмо, в котором ставил вопрос о прекращении травли против него, высказывал свое негодование по поводу того, что его уже открыто обзывают авантюристом. Сталин и на этот раз промолчал.

И лишь много позже Тухачевский наконец получил ответ вождя:

«В своем письме на имя тов. Ворошилова, как известно, я присоединился к выводам нашего штаба и высказался о Вашей «записке» резко отрицательно, признав ее плодом «канцелярского максимализма», результатом «игры в цифирь» и т. п. Так было два года назад. Ныне, спустя два года, когда некоторые неясные вопросы стали для меня более ясными, я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма — не совсем правильными… Мне кажется, что мое письмо на имя тов. Ворошилова не было бы столь резким по тону и оно было бы свободно от некоторых неправильных выводов в отношении Вас, если бы я перенес тогда спор на эту новую базу. Но я не сделал этого, так как, очевидно, проблема не была еще достаточно ясна для меня. Не ругайте меня, что я взялся исправить недочеты своего письма с некоторым опозданием. С ком. прив. И. Сталин».