Звезда Тухачевского - Анатолий Марченко

Именно это обстоятельство и было главной причиной того, что Тухачевский, занимая очень высокий пост, но не имея поддержки Сталина, более того, постоянно испытывая на себе его неприязненное, если не враждебное отношение, при всех своих недюжинных организаторских способностях и несомненном таланте военачальника, при всем своем высоком интеллекте нередко был абсолютно бессилен провести в жизнь свои идеи по техническому оснащению и перевооружению армии, и особенно по подбору более компетентных кадров, да и по всему остальному, довольно широкому спектру своей деятельности. Идеи по техническому перевооружению объявлялись прожектерскими, осуществление их якобы разрушит экономику страны и опустошит государственную казну, да еще и сыграет на руку классовому врагу. Что же касается его предложений по кадровому вопросу, то они отвергались с порога, а автора этих кадровых предложений объявляли человеком, думающим не о деле, а о том, как бы поплотнее окружить себя своими сторонниками, приверженцами, льстецами и подхалимами, враждебно относящимися к старым, закаленным и проверенным в огненном вихре гражданской войны кадрам — золотому фонду армии.

Еще с двадцатых годов Тухачевского одолевала идея создания воздушных десантов. В его голове она, эта идея, родилась не случайно: в развитых странах Запада, да и в Советском Союзе бурно развивалась авиация, конструкторов увлекала потрясающе заманчивая цель покорения воздушного пространства, а для этого нужны были самолеты, которые бы летали дальше, выше и быстрее всех. Самолеты-истребители уже применялись для уничтожения самолетов противника в воздухе, самолеты-бомбардировщики — для бомбежки городов и военных объектов. Но разве нельзя применить специальные транспортные самолеты для того, чтобы сбрасывать с них на землю, в нужную точку вооруженный десант, способный свалиться противнику как снег на голову, внести в его ряды панику и завладеть любым военным объектом или же обосновать плацдарм для последующих наступательных действий?

На одном из Военных советов, где Тухачевский высказал свою мысль, Сталин и Ворошилов объявили воздушное десантирование авантюрой, которая способна бесславно загубить тысячи пролетарских бойцов, сознательно бросив их в пасть противнику. Мотивировалось это тем, что нигде в мире эту никчемную идею никто даже не пытается осуществить.

— Они там, на Западе, что, все поголовные дураки? — возбужденно шумел Ворошилов. — Они что, не понимают, нужны такие десанты или не нужны? Только своих солдат они на растерзание отдавать не желают и не отдадут! А нам не жалко, мы богатые, у нас народу много! Нам рабоче-крестьянской крови не жалко! И рабоче-крестьянских денег. Это ж сколько ж нужно угробить средств на эту пустую затею? К чему нам эти эксперименты, когда в нашем распоряжении прекрасная конница? Пока десант во главе с товарищем Тухачевским расстреляют в воздухе, наша легендарная конница, проверенная в сотнях боев, все сметет на своем пути и на плечах противника ворвется в любой их Берлин!

— Ваша легендарная конница будет в считанные часы уничтожена танками и самолетами, — пытался парировать Тухачевский. — Гражданская война — это уже история. Настали новые времена, настал новый век — век технического прогресса. И без воздушных десантов нам все равно не обойтись. И что нам Запад — указ?

— Вы еще молоды, товарищ Тухачевский. — Ворошилов не терпел, чтобы ему перечили, он едва не сказал: у вас еще молоко на губах не обсохло. — А молодость — это всегда максимализм. Но это не дает вам права столь бесцеремонно отзываться о нашей славной коннице. Рано еще списывать в запас нашего боевого коня. И учтите, даже английские генералы ядовито посмеиваются, когда им начинают толковать о воздушных десантах.

Говоря все это, Ворошилов устремлял свой взор в сторону Буденного и по лицу Семена Михайловича видел, что тот вполне удовлетворен словами наркома: снова этот зазнайка Тухачевский получил щелчок по носу, да еще принародно, а не в узком кругу.

Обо всем этом Сталину во всех живописных подробностях доложил Ворошилов. Он пришел в кабинет вождя с толстой папкой и первым делом ловко, словно фокусник, выхватил из нее многостраничный документ. Сталин, ненавидевший объемистые документы, брезгливо поморщился:

— Что это, Клим? Опять заставишь меня читать какую-нибудь галиматью?

— Да я и сам эту галиматью едва до половины дочитал, в сон клонит, — откровенно признался Ворошилов. — И откуда этот прожектер время находит? Строчит и строчит…

— Тухачевский? — Сталин словно выстрелил фамилией ненавистного командарма.

— Вы, Иосиф Виссарионович, как всегда, угадали, — тут же польстил Ворошилов.

— А почему до сих пор не вручил мне «Ворошиловского стрелка», если товарищ Сталин всегда попадает в «десятку»? — усмехнулся в усы Сталин.

— Готов в любую минуту, — подхватил шутку Ворошилов. — Я эти бумажки, товарищ Сталин, не к вам хотел нести. Было большущее желание по пути сплавить эту писанину в туалет, авось пригодится задницы подтирать. Но пощупал — никак не подходит для благородных целей: бумага лощеная! У меня в секретариате приказы наркома печатают на простой газетной, когда хорошая бумага кончается, а у него — хоть ассигнации печатай! И откуда берет? Не иначе, зарубежные связи использует, у него их — тьма. Оставить у вас, товарищ Сталин, или подшить в дело?

— Оставь, Клим. Человек трудился в поте лица, а ты — задницы подтирать! Посмотрю на досуге, на всякий случай. А вдруг товарищ Тухачевский еще одну Америку открыл?

— Жаль вашего драгоценного времени, товарищ Сталин. Если все, что он предлагает, претворить в жизнь — придется даже нам с вами лапти обуть. А всю легендарную конницу переработать на колбасу.

— Судя по предыдущим его запискам, он явно мечтает о «красном милитаризме», — нахмурился Сталин.

Он с наслаждением затянулся трубкой.

— А не кажется ли тебе, Клим, что так называемая позиция товарища Тухачевского очень сильно смахивает на позицию одного из столпов германского генерального штаба Людендорфа? Надеюсь, нарком обороны знаком с писаниями этого вояки?

— Как же, читал его воспоминания! Явный пособник Гитлера.

— Этого мало, — сказал Сталин, испытывая удовлетворение оттого, что может преподнести урок своему наркому, не очень-то жаждущему общения с книгами. — Советую скрупулезно изучить его «Тотальную войну». Сей фашиствующий генерал требует возвести роль полководца до степени абсолютного монарха, ни больше, ни меньше.

— Наглец высшей пробы, — поспешил заклеймить Людендорфа Ворошилов.

— По Людендорфу, полководец дает политикам предписания, которые они должны послушно исполнять, а вовсе не наоборот. Во время войны, разумеется. Вот познакомься. — Сталин взял книгу, лежавшую у него на столе, раскрыл в том месте, где была картонная закладка, и протянул Ворошилову. Тот приник к книге, стараясь пробежать указанное место как можно быстрее, дабы не отнимать у Сталина времени.

«Недопустимо, — писал Людендорф, — такое положение, когда по каким бы то ни было соображениям полководец стоял бы на втором или третьем месте из-за предполагаемого недостатка авторитета или из-за молодости… Никто не может давать ему указаний или снять с него ответственность».

— Любопытно, — покачал головой Ворошилов. — И довольно откровенно.

— А вот еще, послушай. — Теперь Сталин сам прочитал выдержку из труда Людендорфа. — «Полководец дает предписания политике, которые она должна выполнить, служа военному руководству». Выходит, какой-нибудь Тухачевский, волею судьбы зачисленный в полководцы, будет давать нам с тобой предписания, которые мы будем повторять, стоя по стойке «смирно», вытянув руки по швам, и которые мы будем обязаны незамедлительно выполнить.

— А он ху-ху не хо-хо? — Ярость распирала Ворошилова, будто Тухачевский и впрямь уже поставил и его и даже Сталина по стойке «смирно».

— Не горячись, Клим. — Сталин был совершенно спокоен. — Подумай лучше, что же получится в итоге? А получится то, что если нельзя вести тотальную войну, не распоряжаясь экономикой страны, то полководец должен руководить и хозяйством государства.

— Но это же прямой путь к военной диктатуре!

— Вот именно, — согласился Сталин. — Все сводится к военной диктатуре, к полному торжеству военщины. И это именуется гордыми традициями германского генерального штаба. Вот уж поистине эти генералы, как Бурбоны во Франции, ничего не забыли и ничему не научились. Но Бог с ним, германским Людендорфом. У нас, кажется, намечается свой, доморощенный Людендорф.

— Как всегда, я поражаюсь твоей прозорливости, Коба, — почти растроганно произнес Ворошилов, понимая, что речь идет о Тухачевском.

— Меня окружают сплошные льстецы, — без раздражения, а как бы констатируя факт, задумчиво произнес Сталин. — Вот и ты спешишь записаться в их число, Клим. А не лучше ли было бы для нашего общего дела, в данном случае для военного дела, если бы необходимой прозорливостью обладал и нарком обороны, и его ближайшие подчиненные?