Сочинения. Том 3 - Евгений Тарле

С 1803 г., а в особенности с 1804 г., отношения между обеими державами стали изменяться к худшему, а в 1805 г. вспыхнула война, кончившаяся Аустерлицем. В 1806 г. первая половина года прошла в тревожных ожиданиях новой грандиозной европейской войны, а во вторую половину этого года Наполеон разгромил Пруссию, занял Варшаву, и произошла битва с русскими войсками при Пултуске. Война затягивалась и тяжело отражалась на интересах французской промышленности: не только разорение Пруссии, не только тяжкое положение Лейпцига и ганзейских городов, но и утрата русского рынка — вот что озабочивает французских промышленников. И любопытно отметить, что впервые за все царствование Наполеона именно эта война, война 1806–1807 гг., повлекла за собой полную утрату русского рынка.

Министр внутренних дел (Шампаньи) ответил в апреле 1806 г. Лионской торговой палате; жаловавшейся на стеснения, которые испытывает французская торговля с Россией, что пока мир не заключен, ничего сделать нельзя, но что это будет принято во внимание в момент заключения мира с Россией[9].

До 1806 г., как констатируют заслуживающие доверия документы, ни разу во время войн России с Францией торговые сношения между этими странами не прерывались: они продолжались при посредстве ганзейских городов[10]. Теперь ганзейские города попали во власть Наполеона, морская торговля прервана и, в частности, прервано сообщение между Гамбургом и Кронштадтом, Гамбургом и Прибалтийским краем.

Лионская торговая палата, побуждаемая не только фабрикантами шелковых материй, но и «всеми гражданами» Лиона, докладывает в декабре 1806 г., что вследствие прекращения сношений с Россией положение города становится «все более и более критическим»[11]. Она посылает в Париж (в министерство) доклад для представления императору, где в самых мрачных красках описывает экономическое положение Лиона и всей округи. Они извиняются, что нарушают общую радость, вызванную «невероятными успехами его величества» в прусской войне, но оправдываются грозящими городу бедствиями. Потребление как колониальных продуктов, так и вообще сведено до минимума. Сбыт мануфактурных товаров крайне уменьшился вследствие прекращения заказов из России и из Германии. Грозит беда — усиленная эмиграция рабочих из города, беда, трудно поправимая (вследствие технической выучки, которая требуется особенно в шелковой промышленности). Будущее мрачно еще и потому, что война теперь (в декабре 1806 г.) ведется у самых границ России: если война перейдет на русскую территорию, то курс русских денег еще больше падет, а между тем русские должны лионским негоциантам от 10 до 12 миллионов франков. Они просят у Наполеона субсидий, просят казенных заказов, а больше всего просят[12], чтобы он не разорял лейпцигской торговли, так как через Лейпциг идет «от ½ до ⅝» всего количества вывозимых через Германию лионских мануфактурных товаров; и чтобы не было помех при передвижении торговых обозов от Лейпцига на Берлин и Кенигсберг (ибо из Кенигсберга товары идут дальше, через Митаву и Ригу, в Петербург) и от Лейпцига же на Бреславль и Варшаву (так как дальше товары идут через Гродно и Смоленск в Москву). Конечно, от Лейпцига эти товары везли в Россию уже немцы, поляки, отчасти сами русские, но дорога как к Варшаве, так и к Бреславлю была уже к концу 1806 г. в руках Наполеона, и лионские купцы были непосредственно заинтересованы в том, чтобы император не останавливал этого торгового движения от Лейпцига к востоку и к северо-востоку.

Что прямой торговли между Лионом и Россией нет, это вполне категорически подтверждает и Dubois, очень сведущий человек, долгое время при Директории управлявший торгово-промышленным и земледельческим отделом во французском министерстве внутренних дел. По его словам, лионский товар идет в Россию через ганзейские города и через Лейпциг и Кенигсберг[13]. Но чем ожесточеннее становилась морская война, тем меньшей оказывалась торговая роль ганзейских городов и тем исключительнее роль сухопутья.

Итак (это подтверждает в другой бумаге и министр внутренних дел в докладе Наполеону), сухим путем французские товары шли обычно в обе русские столицы по таким маршрутам: в Петербург — через Берлин, Кенигсберг, Митаву и Ригу; в Москву — через Бреславль, Варшаву, Гродно и Смоленск[14]. Эти дороги на немецком своем протяжении находятся (в 1806 г.) в области военных действий.

Мало того. Французские промышленники боятся еще, что в ответ на беспощадный образ действий Наполеона в Германии Россия может прибегнуть к соответствующим репрессалиям. Ужасным ответом на конфискацию английских товаров Наполеоном в германских странах может, как опасаются этого французские промышленники, стать конфискация французских товаров Россией[15]. Промышленники, умоляющие Наполеона пощадить Лейпциг и Гамбург, через которые идут их товары в Россию, настаивают, что общая сумма ввоза французских товаров в Россию ежегодно равна 80–90 миллионам франков, а нужно считать, что из этой цифры на долю лионских шелковых фабрик приходится 25 миллионов[16]. Между тем они несколько месяцев уже ничего не получают из России, потому что сношения между Россией и Гамбургом прерваны, а до сих пор все денежные переводы из Петербурга во Францию шли через Гамбург.

На все эти почтительные жалобы и петиции Наполеон не обращал внимания, пока шла упорная военная борьба с Россией, зимой 1806/1807 г. и весной 1807 г.

Но вот настали июньские события 1807 г.: битва под Фридландом, Тильзитский мир, свидание и союз между Наполеоном и Александром. Надежды французских торгово-промышленных кругов сразу оживились. Позволительно было мечтать о заветной цели — вытеснении англичан, так как на этот раз франко-русская дружба повлекла за собой немедленное и логическое последствие: разрыв (по крайней мере видимый) русско-английских отношений.

Однако и на этот раз действительность не отвечала надеждам и ожиданиям французских торгово-промышленных кругов.

По словам императора Александра, Наполеон ему несколько раз говорил в 1807 г., что великим державам, если они хотят жить в мире, не следует иметь общих границ: за таможенными ссорами следуют пушечные выстрелы[17]. Правда, и не имея общих границ, обе великие державы дошли до пушечных выстрелов, пройдя, между прочим, и через «таможенные ссоры».

Но пока, в 1807 г., будущее казалось безоблачно ясным. Мечтам и упованиям французских промышленников не было конца. Говорили не только об обеих русских столицах, главных до сих пор потребительницах французского экспорта, но и о новых рынках во владениях императора Александра.

После Тильзитского мира оживились надежды на Кавказ и на девственную Новороссию как на рынок сбыта. Оптимисты из французского торгово-промышленного мира стали усматривать прямую для себя выгоду в приобщении этих стран — путем завоевания Россией — к европейской культуре. L’introduction des besoins européens, распространение новых потребностей, вот что сулило промышленникам золотое дно[18].

Нечего и говорить, что самые радужные надежды выражали именно производители предметов роскоши. Лионская шелковая промышленность тоже могла, как надеялась Лионская торговая палата после Тильзита, найти себе прочный сбыт частью в отторгнутом от Пруссии Варшавском герцогстве, а главным образом теперь на старом рынке — в России[19].

Вообще когда во Франции в эти годы говорили о «северных рынках», то по существу дело шло только о России. На Швецию и Польшу в этом отношении больших надежд не возлагалось.

21 января 1810 г. Наполеоном был ратификован мирный договор между Францией и Швецией. Восьмая статья договора предвидела возможность заключения торгового трактата между двумя странами, и в министерстве внутренних дел даже начаты были подготовительные работы в этом направлении. Но события ближайших лет, неприязненные отношения между Бернадоттом и Наполеоном, тесное сближение Бернадотта с Александром I, войны 1812–1814 гг. — все это свело к нулю какие бы то ни было попытки торгового сближения обеих стран. Да и до войны 1809 г. торговля между Францией и Швецией находилась в глубоком упадке как вследствие того, что море было во власти англичан, так и потому, что Франция не могла более снабжать, как прежде, скандинавские страны колониальными товарами (даже если бы доступ на полуостров был возможен), потому что сама лишена была колониального привоза[20].

Такой рынок, как великое герцогство Варшавское, сам по себе тоже не был и не мог быть большим подспорьем для французской промышленности. Во-первых, покупательная способность населения страшно пала: сбыт хлеба в Германию и по Балтийскому морю — в Голландию и Англию, составлявший богатство края вплоть до французского завоевания и континентальной блокады, сократился до ничтожной величины. В Голландии из польского ячменя гнали водку; теперь и ячмень стало почти невозможно провезти по морю, и требовать его в Голландию тоже перестали из-за упадка водочных заводов в Голландии, упадка, обусловленного конкуренцией французских водок. К 1810 г. ячмень, например, подешевел в Варшавском герцогстве втрое сравнительно с 1808 г., пшеница — вдвое. Не мудрено поэтому, что именно со времени французского завоевания сбыт французских вин в герцогстве сильно уменьшился, а в смысле сбыта текстильных товаров Франции отнюдь не удалось занять тут место, принадлежавшее при прусском владычестве Англии. Силезия и Саксония оказались «страшными конкурентами» Франции, так как они доставляли более дешевый товар. Нечего и говорить, что именно Саксония ввозит в великое герцогство Варшавское массу металлургического товара. Тут, конечно, и речи не может быть о французской конкуренции. Вообще дело с французским сбытом обстоит настолько неутешительно, что французский представитель высказывает лишь робкое упование на лиценции, которые могут облегчить морскую доставку в герцогство (через Данциг)[21]. Вообще считалось, что за бюджетный год 1808/1809 в герцогство Варшавское ввезено было товаров на 51 098 044 гульдена, а вывезено на 17 358 162 гульдена. Но Франция вовсе не фигурирует в числе ввозящих стран[22].