Таинственная история Билли Миллигана - Дэниел Киз

…Я пребывал в трансоподобном ступоре и ничего не слышал. Тело занемело и казалось пустым. Чертова хохочущая стена смолкла. Стена была стеной, а облупившаяся краска – облупившейся краской. Ладони стали холодными и липкими, в пустом теле звучало эхо бьющегося сердца. Меня начала душить сопровождавшая ожидание тревога, я ждал, когда можно будет выйти из этой клетушки, но лежал на кровати неподвижно, уставившись на стихшую и недвижимую стену. Я, ничтожный зомби в ничтожной клетке в ничтожном аду. Через пересохшие губы пыталась перелиться слюна, верный признак того, что психотроп пытается взять контроль над моим разумом, душой и телом. Бороться ли с этим? Или признать его победу? Поддаться третьему миру, чтобы избежать печальной реальности, лежащей за этой стальной дверью? Стоит ли вообще жить в этом мусорном баке для отбросов общества, у которых голова работает не так, как у всех? Чего я могу достигнуть и дать человечеству в этой бетонно-металлической клетке с чертовой ржущей и движущейся стеной? Сдаться? Эти и другие мысли неслись в голове, как будто пластинку на тридцать три оборота запустили на семьдесят восемь, становясь все настойчивее и настойчивее. Вдруг мое тело пронзил ужасающий электрический разряд, от которого расправились плечи, я выпрямил спину. Реальность, словно мощная пощечина, прервала мое оцепенение, так что занемевшие суставы захрустели. Что-то ползло по позвоночнику. Глюк? Прислушавшись к своим ощущениям, которых у меня оставалось уже не так много, я понял, что нет, не мерещится. Что-то действительно ползло по моему позвоночнику. А слепой страх к вещам беспощаден. Три пуговицы оторвалось. Я швырнул рубашку на пол и принялся ощупывать спину. Потом снова посмотрел на рубашку и увидел его, черного таракана сантиметра три длиной, который отбивал чечетку у меня на пояснице. Мерзкое насекомое было неопасно, но повергло меня в шок. Этот спиногрыз принял решение за меня. Я вернулся на эту сторону реальности, но еще помнил о своем внутреннем диалоге. Я отпустил маленького гаденыша. И втайне радовался, что почувствовал его присутствие, своей умственной и психической победе. Все же я не безумен. Я еще могу побороться. Я не проиграл, хотя и не победил. Я разбил окно, сам не знаю зачем».

Кроме того, писателю пришло письмо и от еще одного пациента Лаймы, датированное 30 января:

«Уважаемый,

перейду сразу к делу. В течение суток после того, как к Биллу приходил адвокат, его перевели из пятого отделения интенсивной терапии в девятое. В девятом режим строже.

Решение о переводе принял «состав команды» на ежедневной встрече. Билла это удивило и шокировало, но он держался молодцом…

Сейчас мы с Биллом общаемся только в рекреации. Так я узнал, что давят на него по полной. Он сказал, что ему запретили все визиты, звонить и писать до тех пор, пока он не уволит своих адвокатов. Ему также приказали прекратить работу над книгой, а санитары над ним издеваются. (Меня тоже обвиняли, что я помогаю Биллу работать над книгой, и я понимаю, что они не хотят, чтобы она вышла.)

Мне сказали, что Билл до самого конца останется в отделении усиленного режима…

(имя не называется)

12 марта писатель получил письмо на сербохорватском языке, судя по почтовым маркам, из Лаймы. Почерк оказался незнакомым.

«Subata Mart Osmi 1980

Kako ste? Kazma nadamo. Zaluta Vreme. Ne lečenje Billy je spavanje. On je U redu ne brinite. I dem na pega. Učinicu sve љta mogu za gaň moћete ra čunati na mene “Nuћda ne poznaje zakona”».

Nemojete se Ragen

8 марта 1980, суббота

Как у вас дела? Надеюсь отлично. Я терял время. Билли во сне не лечат. У него дела хорошо. Не волнуйтесь. Я буду управлять. Сделаю для него все, что смогу. Можете меня рассчитывать. “Нужда не знает закона”».

Рейджен.

Эпилог

В последующие месяцы я переписывался с Билли и поддерживал с ним связь по телефону. Он продолжал надеяться, что апелляции в суд помогут ему вернуться из Лаймы в Афины и продолжить лечение у доктора Кола.

14 апреля 1980 года, во время второго пересмотра дела, судья Кинворси отклонил обвинения в невыполнении распоряжений суда, выдвинутые адвокатом Билли против руководителя клиники Рональда Хаббарда и заведующего медицинской частью Льюиса Линднера, поскольку те не лечили Билли от расстройства множественной личности. Судья решил, что Билли должен остаться в Лайме.

Почти весь 1979 год рассматривались изменения в существовавших в штате Огайо законах в отношении лиц, признанных невиновными в совершенных преступлениях на основании невменяемости. Окружной прокурор будет вправе потребовать проводить слушание в рамках того закона, который действовал на момент совершения преступления, прежде чем такое лицо получит разрешение на перевод в место с менее строгим режимом (согласно требованиям закона). Пациент будет иметь право на пересмотр дела каждые 180, а не 90 дней, и эти пересмотры станут открытыми, в том числе для прессы и телевидения. Вскоре многие начнут называть эти поправки «законом Коламбус Диспэч», или «законом Миллигана».

Берни Явич, который ранее выступал обвинителем по делу Миллигана, рассказал мне позднее, что он входил в подкомиссию Ассоциации окружных прокуроров штата Огайо, составлявшую новый законопроект. Он сказал: «По моим ощущениям, группа вынуждена была собраться в ответ на гневные протесты по делу Миллигана…»

Новый законопроект № 297, принятый сенатом, вступил в силу 20 мая 1980 года. Судья Флауэрс сказал мне, что своим появлением новый закон обязан Билли.

1 июля 1980 года я получил письмо, проштемпелеванное в Лайме, а на обратной стороне конверта печатными буквами было написано слово «СРОЧНО». Открыв его, я увидел три страницы, исписанные арабской вязью. Вот фрагменты этого письма:

«Иногда я не знаю, кто я или что я. А иногда не узнаю даже окружающих меня людей. В голове эхом звучат голоса, но их речь вообще не имеет никакого смысла. Иногда как из темноты появляются лица, но мне очень страшно, потому что разум мой полностью разделен.

Моя (внутренняя) семья, по сути, со мной не общается, давно уже… события последних недель были не особо хорошими. Но я совершенно ни при чем. Мне противно все, происходящее вокруг меня, но я не могу это остановить, не могу изменить…»

Письмо было подписано «Билли Миллиган». Через несколько дней пришло еще одно, в котором объяснялось, кто написал первое.

«Я еще раз прошу прощения за то, что писал не на английском. Мне правда неловко, что я все делаю не так. Артур знает, что вы арабским не владеете, но все равно шлет вам эти тупые письма.

Хотя Артур никогда не пытался произвести на кого-либо впечатление, так что, наверное, у него в голове спуталось, и он забыл об этом. Артур научил арабскому Сэмюэля, но он никогда не пишет писем. Артур говорит, что хвастаться плохо. Вот бы он поговорил со мной. Происходят плохие вещи, а я не пойму почему.

Артур знает еще и суахили. Он много книг прочел в Лебаноне (тюрьме) об основах арабского. Он хотел изучать пирамиды и египетскую культуру. Надо было выучить язык, чтобы понять, что написано на стенах. Однажды я спросил у Артура, почему его так занимает эта груда треугольных камней. Он сказал, что его интересует не содержимое гробницы, просто это может пролить свет на то, как она тут вообще оказалась. Он еще рассказывал что-то о том, что пирамиды не подчиняются законам физики, поэтому он хотел знать ответы. Артур даже делал маленькие картонные пирамидки, но Дэвид их крушил.

[подпись] Билли-Р».

По словам Билли, в то время санитары довольно часто избивали пациентов, но, помимо Рейджена, из всех личностей только Кевин пытался их остановить. В знак признательности Артур вычеркнул его из списка нежелательных.

28 марта 1980 года Билли написал мне:

«Произошло что-то очень плохое, но я не в курсе что. Я знал, что пройдет какое-то время и непременно наступит полное расщепление, и Билли уснет навсегда. Артур сказал, что Билли едва вкусил осознанной жизни, но, к сожалению, этот вкус оказался горек. Тут он день ото дня утрачивал силы. Он не понимал, почему руководство больницы так его ненавидит и так завидует. Даже остальных пациентов провоцировали обижать его, вызывая Рейджена на драку, но Билли мог его удержать… Хотя теперь уже нет. Врачи о нас очень плохо отзываются, и, обиднее всего то, что они правы.

Мы… я урод, недоделка, ошибка природы. Все мы ненавидим эту больницу, но именно здесь нам и место. Нас не очень хорошо приняли, да?

Рейджен положит всему конец. Он просто обязан. Он сказал, что если молчать, то никому не нанесешь вреда – ни снаружи, ни изнутри. Никто нас ни в чем не обвинит. Рейджен лишил нас слуха. Мы переведем наше внимание вовнутрь, обеспечив полную блокировку.

Мы отключимся от внешнего мира и будем спокойно жить в собственном.

Мы знаем, что мир без боли – это мир без чувств… но мир без чувств – это мир без боли.

Кевин».