Поединок. Выпуск 3 - Виктор Вучетич

А Василию того и нужно было — удивить и разговориться.

— Свои или чужие? — вновь спросил он.

Это уже было совсем удивительно.

— Зачем же это чужие? А кто вы такой?

Василий снял очки, и сразу беспомощным, наивным сделался весь его облик.

— Да вот тут... — заговорил он невнятно и скороговоркой, — отца разыскиваю... Ушел из дома... Деньги посылал, пока я рос. Да все под чужими фамилиями посылал, незнамо откуда! Мать не искала его... Я хочу найти, спасибо сказать!

В точку попал.

— Вот оно что! — воскликнула проводница. — Слыхала я что-то! Беги в десятый! Спросишь Пчелкина!

Василию пришлось действительно бежать: поезд стоит недолго.

У десятого вагона стояли два проводника.

— Кто из вас Пчелкин? — спросил, подбегая, Василий.

— Ну, я! — ответил проводник постарше...

— Мне на вас из третьего вагона указали...

— Семечки, что ли, покупаешь? — спросил в ответ Пчелкин.

— Нет, не семечки... Отца разыскиваю!

Пчелкин оказался человеком не без юмора. Он тут же ответил:

— Я детей не терял!

Смех — великое дело. Рассмеялись Пчелкин и его товарищ, и все стало близким и возможным, холодок отчужденности при встрече незнакомых людей растаял. Василий, как бы оправдываясь за свое неудачное обращение, объяснил:

— Ушел из дома... Отец ушел... Пятнадцать лет посылал мне деньги и никак не объявлялся! То из Баку, то из Волгограда, то из Арчеды... Мать не искала его. Я ищу. Может быть, я теперь ему могу помочь.

Пчелкин снисходительно улыбнулся.

— Знаю я твоего отца!

Вот она, поворотная точка во всем этом деле. Это уже не проблеск, это уже свет в полную силу, прорезающий тьму всей этой истории.

На встречный путь в это время подошел поезд Москва — Баку.

Пчелкин отвлекся, высматривая у вагона знакомых проводников. На платформу сошла толпа пассажиров. Кто совсем приехал, кто вышел прогуляться.

— Знаю, знаю я, помню такого... — продолжал Пчелкин. — Он даже мне фамилию свою называл... Запамятовал.

Василий, как и Пчелкин, оглянулся на проходящих мимо пассажиров. Прямо на него, в сером костюме, в защитных зеркальных очках, в соломенной шляпе, шел человек, удивительно схожий с тем, которого нарисовала дочка Шкаликова, чей словесный портрет попытались перенести на бумагу наши специалисты. Василий весь сжался. Все это могло быть лишь наваждением. Мысли были заняты этим человеком, в такую минуту всякое могло привидеться.

— Знаю я твоего отца! — твердо заявил Пчелкин. — Посылал я деньги по его просьбе. Он мне и фамилию свою называл...

Василий оглянулся на незнакомца. Тот отошел уже достаточно.

— Прибытков, Прибыткин, Прибылков... — вспоминал проводник. — Мы даже с ним пол-литра распили здесь на станции. Он проводил меня.

Василий стиснул зубы. Еще ни разу не подводило его чутье. Это безусловно незнакомец. Как его оставить? А Пчелкин говорил и говорил, не называя главного:

— Он здесь где-то неподалеку живет... Постой-ка! Он говорил, что у него дочь, а не сын...

— Так он же, наверное, нарочно так говорил! — нашелся Василий. — Скрывался — вот и говорил!..

— Притыков! — воскликнул проводник. — Герасим Иванович. Точно! Каждое второе число он здесь на платформе появляется... Найдешь!

— Спасибо! — воскликнул Василий и стремительно пошел за незнакомцем, скрываясь за общим потоком пассажиров.

— Постой! Погоди! — крикнул ему вслед пораженный Пчелкин.

Может быть, этот возглас сыграл роль — незнакомец вдруг поднялся в вагон. Сразу за ним в тот же вагон подниматься было нельзя. Василий остановился возле проводника соседнего вагона.

— Места есть? — спросил Василий.

— Есть места! Есть! — воскликнул проводник. — Куда ехать?

В этой спешке выпали из памяти у Василия все промежуточные станции.

— В Баку! — ответил он.

— В Баку! Надо билет, браток, взять! Беги! Поезд еще постоит!

Надо отходить, больше здесь делать нечего. Василий поднялся в тамбур вагона, в который вошел Сальге. Заглянул внутрь. Вагон был мягкий. В коридоре стояли несколько пассажиров. Дверь с другой стороны тамбура была открыта. Осторожно Василий поглядел на платформу с другой стороны поезда. На платформе — ни души. У самых вагонов кое-где стояли пассажиры. Вышли поразмяться. Незнакомца не было видно. Василий спустился на ту платформу, по которой шли пассажиры на переход через пути. И на этой платформе его не было.

Если бы это не «он», не исчез бы!

По междугородным телефонным проводам Василий начал поиски и нашел меня в Зимовском.

Доклад был лаконичен.

— Говорю из Рязани! На нашего «друга» вышел... Известна фамилия... Видел незнакомца... Ушел! Он тоже ищет!

Гонки! Так оно и есть! Мы сошлись на суженной площадке.

— Поспешите! — приказал я Василию. — Берегите «друга»!

7

...«Газик» выехал из леса, и вот оно — на взгорье село Третьяки.

По устным преданиям стоял здесь когда-то старообрядческий скит. Что такое изустные предания? В них удивительно уплотняется, спрессовывается время. Полтысячи лет... Много это или мало? Полтысячи лет назад Грозный одолел Казанское ханство. Сюда, на Чичка-Юл, не проникал взор царственного владыки. На картах того времени все это обозначалось в общих чертах землей неизведанной. Сто лет спустя грянул церковный раскол. Побежали из Москвы в радиальных направлениях по речным путям приверженцы старой веры. Дорог не было, карт не было. Держались берегов, чтобы с пути не сбиться, не потерять и воду, дающую жизнь. Бежали от Демидовых, от Строгановых, от безысходной и темной каторги, где не было ни бога, ни закона и жизнь ценилась не дороже куска соли.

Проворов-старший, у которого в доме проводил ссылку мой отец, рассказывал, что здесь, в Третьяках, поселился дед его деда. Кто из нас сегодня, захлестнутых стремительным и все ускоряющимся ритмом жизни, может похвастаться, что помнит свой род на двести лет назад? Иван Проворов помнил... И рассказывал отцу, как строилась в Третьяках церковь.

Пришли в домотканых белых рубахах, как на светлый праздник. Попа не было, еще только обживались в этом краю. Сами знали, как все делать, испокон веков топор в руках.

Каменистый берег Чичка-Юла раскалывался здесь надвое, в распадке звенела о камни родниковая речка.

Поставили на камнях почерневшие иконы, от дедов тож. Молча, без песнопений сотворили молитву. Над ручьем, над обрывом запалили костры из елового сушняка — отгонять мошку и гнуса. Фундамент не ставили, поднимали сруб на природном камне. Счистили с него земляной наплыв, подровняли. Дали обет: поставить церковь в один стук. В один стук ставить — это чтобы не умолкал топор на стройке. Один рубит, другие сруб кладут, третьи бревна затесывают, а те, у кого жила потоньше, шкурят. Одни на отдых, другие — за топор. Ночь коротка, рубили и при кострах.