В тебе моя жизнь... - Марина Струк

— Одеваться буду, — коротко она бросила прибежавшей девке. — Да еще Бориса позови, письмо отнести надо.

Тем же вечером она ждала к себе с визитом Воронина, записку которому так спешно отправила с лакеем. Будь что будет, решила она, но правда должна открыться ему не в качестве моего жениха. Ей думалось, что это может смягчить удар, что он получит при известии о ее тайном венчании с Загорским, а значит, его ярость и гнев не приведут к тем последствиям, что пророчила Анатолю цыганка.

Марина ходила по гостиной кругами (дверь — софа — камин — софа — дверь), дожидаясь назначенного часа для визита. Ей было страшно, как никогда до этого. Как найти слова, чтобы убедить его, что их помолвка не должна быть? Просто не должна…

Отворилась дверь, напугав ее до полусмерти. Вошедший лакей сообщил о приходе ее жениха. Марина приказала провести его сюда, в гостиную, и судорожно стиснула руки, стараясь унять собственное сердце, бешено стучащее в груди.

Анатоль вошел и сразу же нашел ее взглядом в комнате. Он всегда так делал. Даже если комната была полна людей, он сразу же находил глазами ее взгляд, а уж потом здоровался с остальными.

Вот и сейчас его глаза наполнились тем самым теплом и нежностью, при виде которых у Марины всегда перехватывало дыхание и хотелось плакать горючими слезами.

— Марина Александровна, — он быстро подошел к ней и порывисто прижал ее руку к губам, отпуская затем ее кисть с явным сожалением. — Я слышал, вы были нынче утром нездоровы. Как ваше самочувствие сейчас?

— Благодарю вас, Анатоль Михайлович, я вполне здорова, — Марина присела на софу и знаком показала мужчине на место напротив себя. — Не желаете ли чаю?

— С превеликим удовольствием, — ответил ей Анатоль. Марина кивнула лакею, и тот вышел, оставив дверь гостиной открытой. По всем правилам им недолжно было оставаться наедине за закрытыми дверями, но как еще при этом сообщить Воронину то, что она намеревалась сказать, Марина даже представить не могла. Поэтому она предпочла пока молчать. Молчал и граф, не отрывая своего взгляда от нее.

Подали чай, что заставило Марину немного расслабиться, занявшись обслуживанием своего гостя. Она наливала ему чай («Черный крепкий с капелькой молока и немного сахара, да-да, я помню ваши вкусы!»), щебетала меж тем о толках в свете да о предстоящей премьере в домашнем театре Барятинских, куда они были приглашены завтра вечером. Воронин же молчал и только с какой-то странной улыбкой на губах наблюдал за ней. Потом он оставил в сторону чашку и проговорил:

— Марина Александровна, что вы хотели мне сказать?

Марина ошеломленно замолчала от подобной прямоты, а потом тихо пролепетала:

— Почему вы решили, что я хочу поговорить с вами?

— Ну, во-первых, вы прислали мне записку, что хотите видеть меня нынче. Ранее за вами не водилось столь ярого желания увидеть меня, значит, вы что-то хотите обсудить со мной. Во-вторых, вы ведете себя довольно странно, несхоже с вашим обычным поведением, следовательно, вы очень волнуетесь, и разговор для вас этот не из легких, — он помолчал, давая ей время собраться с мыслями, а затем произнес. — Говорите, Марина Александровна. Нет такой темы, в которой вы не могли бы не найти моего понимания. Даже неприятной мне. Что у вас стряслось такого страшного?

Марина резко встала и отошла к окну. То, что Анатоль разгадал ее намерения да так быстро, напугало ее. Видя ее напряжение, Воронин сменил свой тон с серьезного на шутливый в мгновение ока.

— Сегодня была mademoiselle Monique у вас с примерками. Это как-то связано с ней? С вашими заказами? Если превысили отведенный кредит, то я готов, как будущий примерный супруг, повысить его.

Марина помолчала минуту, затем глубоко вздохнула и быстро проговорила:

— Анатоль Михайлович, я сожалею, очень сожалею, но я вынуждена признать, что наша помолвка с вами была ошибкой. Мы совсем разные натуры, разный склад ума, и я не уверена, что это поспособствует нашему совместному счастью. Поверьте, вы достойны другой супруги, той, которой я никогда не смогу стать для вас. Я понимаю, что подготовка к торжеству идет уже полным ходом, и заверяю вас, что наша семья возместит…

— Какие, к черту, возмещения? О чем вы толкуете? — ледяной тон Воронина заставил Марину замереть в испуге. Он совершенно не изменился в лице, ни одна черта не дрогнула. Но его тон…

— Я прошу вас расторгнуть…, — начала было говорить девушка, стараясь утихомирить собственные эмоции.

— Я не страдаю потерей слуха, — оборвал он ее и медленно поставил пару[133], которую до этого держал в руках, на сервировочный столик. — Ваши родители осведомлены об этом решении? — и когда Марина покачала головой, он продолжил: — Понятно. В таком случае могу я узнать причину подобного решения?

— Я не считаю себя достойной составить ваше счастье. Поверьте, это действительно так. Вы удивительный человек. Где-то на земле есть та, другая, что сделает вас более счастливым, чем я.

Марина замолчала, не зная, что еще сказать ему, какие доводы привести. В этом случае любые доводы и слова будут выглядеть нелепо и наивно.

— Нет, — покачал головой Воронин. — Это все не то, n'est-ce pas? Причина совершенно в другом. Давайте уж лучше начистоту. Я знаю, что Сергей Кириллович писал к вам (не смотрите на меня глазами испуганной лани, все тайное становится явным рано или поздно), догадываюсь, что вы отвечали ему. Но с недавних пор, полагаю, ваша тайная переписка прекратилась, и отнюдь не по вашей вине. Я также имею предположения, по какой причине, — он вдруг прервался, коротко вздохнул, а потом, вдруг переменив выражение лица (оно стало таким жестким, что Марина почувствовала себя неуютно даже в отдалении от него), продолжил. — Вы напоминаете мне мотылька, летящего на свечу. Его отгоняют от огня, зная, что он погубит это хрупкое создание, но мотылек всенепременно продолжает стремиться к этому обжигающему пламени. Так и вы стремитесь обжечь свои хрупкие крылья об этот огонь. А ведь вы обожжетесь, Марина Александровна, обожжетесь, ведь страсть, она словно огонь от кресала — вспыхивает моментом, но так же быстро и гаснет после этой мимолетной вспышки.

— Какое вы имеет право так говорить со мной? — вдруг разозлилась Марина. Злость всегда была первой в ее самозащите, даже во вред самой себе. Она из всех сил стиснула спинку стула, у которого стояла, прикрываясь им, как щитом, от пугающего ее Воронина. Таким жестким, таким язвительным она не видела его еще ранее ни разу.

— Вы дали мне эти права сами, Марина Александровна, — резко ответил ей Воронин. — В день, когда дали мне ваше слово.

— Прекрасно! В таком случае я забираю его назад!