В тебе моя жизнь... - Марина Струк

— Благодарю вас, Ваше Величество, за оказанную мне и моей нареченной честь. Мы будем только рады, — ответил Анатоль. — Что касается даты венчания, то мы планировали назначить его до Филиппова дня.

Филиппов день! Марина почувствовала, как у нее задрожали ноги и онемели пальцы на руках, а скулы свело от напряжения держать при всем этом счастливую улыбку на лице. О Боже, Боже, Боже! Как все запуталось! Венчание в Аничковом, а государь — посаженный отец Анатоля. Как скажите на милость им выпутаться теперь с Сергеем из всего этого?

— Будь я на вашем месте, граф, и имей такую очаровательную невесту, я бы тоже торопился под венец, — улыбнулся император, и все рассмеялись, а императрица шутливо стукнула супруга сложенным веером по локтю.

Лишь Марина стояла ни жива, ни мертва. Она улыбалась окружающим ее людям, кивала им, обменивалась репликами, а ее мозг в это время напряженно работал, обдумывая, как ей следует вести себя далее. И роскошный бал после торжественного обеда, и даже великолепный фейерверк, устроенный в честь дня рождения императрицы тем же вечером не смогли отвлечь ее от ее тяжелых дум.

После торжества по случаю помолвки Марина наотрез отказалась выезжать куда-либо, ссылаясь на мигрень и страшную духоту. Позднее она стала объяснять свое нежелание покидать особняк на Морской дождями, что непрерывно проливались на Петербург во второй половине июля. Уже всем ее близким было очевидно, что она ищет предлоги, чтобы избежать общения с кем-либо. Анна Степановна, как могла, объясняла это странное поведение дочери волнением и нервозностью перед предстоящей свадьбой, подготовка к которой шла полным ходом. Не каждой же приходится идти под венец в церкви Аничкова да еще с императором в качестве посаженного отца жениха!

— Это большая честь для нашей семьи, — убеждала она Воронина, приезжавшего с визитами раз в два дня. — Естественно, Марина переживает по этому поводу, как и любая другая девушка переживала бы на ее месте.

— Скажите, Анна Степановна, а что там с письмами князя? — вдруг в один прекрасный день спросил Воронин свою будущую тещу. — Он все еще пишет к ней?

— С начала июля ни одного письма, Анатоль Михайлович, — ответила застигнутая врасплох Анна Степановна. Она не успела ничего придумать путного за эти мгновения и решила открыть правду — с того дня, как женщина перехватила письмо от князя, переписка то ли прекратилась, то ли стала вестись в обход Бориски. Хотя письма для Арсеньевой ему передавались еженедельно.

Воронин кивнул собственным мыслям и задал очередной каверзный вопрос:

— А не думаете ли вы, что сии странности в поведении вашей дочери могут быть связаны именно с этим обстоятельством?

Précisément![127] Иногда по ночам Анна Степановна слышала, как Марина плачет в своей комнате, и это разрывало ей душу. Она корила Загорского за то, что разбил сердце ее дочери, ибо догадывалась, что что-то произошло, но что именно понять так и не могла. Скорее всего, он уже наигрался в любовь и оставил Марину в покое. Вопрос был только в том, насколько серьезно их увлечение, и женщина установила пристальное наблюдение за бельем девушки. Слава Богу, ее опасения вскоре были развеяны, и Анна Степановна с легкой душой приступила к приготовлениям к предстоящим торжествам. Поплачет и перестанет, решила она. Не ей первой на этой земле разбили сердце.

— C'est une absurdité![128] Разумеется, нет, — чуть нервно рассмеялась Анна Степановна. К ее явному сожалению, убедить Воронина в ложности его предположения она так и не смогла.

В отличие от Анны Степановны, не обеспокоенной состоянием Марины, Агнешка все с возрастающим беспокойством наблюдала за своей девочкой. Ей совсем не нравилось отсутствие аппетита той, ее вялость и сонливость, перепады настроения. Конечно, были крови в начале месяца, но все же… Она слыхала, что так иногда бывает — вроде и крови есть, да в тягости жинка.

Или вдруг от этой хандры какая болезнь нападет на ее девоньку? Агнешка помнила, как тяжко дались Марине те несколько лет в Ольховке, что она провела в попытках забыть Загорского. Теперь же будет еще горше — ведь посетивший рай, никогда не забудет его плодов, и тяжелее будет вычеркнуть из памяти их вкус и сладость.

— Прости грехи моей девочки, Господи, — ежедневно молилась она перед образами. — Помоги ей пережить те трудности, что посылаешь ей в испытание. Матка Боска, верни здоровье моей девочке, телесное и духовное. Помоги ей, помоги ей…

Агнешка каждое утро ходила сама к почтарю (Анна Степановна была права в своих подозрениях), но заветного конверта так и не было. Старая женщина не понимала, как и Марина, что произошло с князем. Ужели он обманул ее касаточку? Ужели оставил? Но нет — Агнешка вспоминала ту странную бабочку, залетевшую к ним в комнату, и неистово молилась с того дня перед образами, прося Господа защитить супруга и защитника ее девоньки, втайне от Марины. Она слыхала, что там, в том далеком краю идет война, и кто знает, как может обернуться эта поездка. Ведь пуля или сабля не разбирает кто перед ними — благородный человек или простой солдат, и жизнь отнимает одинаково.

Марина же за прошедшее время со дня их расставания с Загорским устала лгать и притворяться донельзя. Ей, презирающей ложь и обман, было тяжело как никогда ранее. Она же была просто в панике от того, что все идет далеко не так легко, как расписывал ей Загорский. Девушка стала очень раздражительной и нервной, то и дело срывалась на крик и слезы, за что сама себя потом корила. И самое ужасное во всей этой ситуации было то, что она чувствовала себя совсем одинокой.

Одна и беззащитна перед всеми теми, которым лгала в глаза, мило улыбаясь.

Бедная девушка писала к Загорскому письмо за письмом. Умоляла, просила, уговаривала объявить об их браке и забрать ее к себе. Куда угодно — в имение, на Кавказ. Ей уже было все едино. К середине июля, не получив более почти за месяц ни одного письма от князя, Марина совсем пала духом. Вскоре ее письма из умоляющих превратились в угрожающие.

«… Я не понимаю, что происходит. Я не понимаю твоего молчания. Где ты и что с тобой? Разве не обещал ты писать мне еженедельно, чтобы я получала твои письма как можно чаще? Разве не говорил ты, что это будет служить лишним доказательством того, что ты не забыл про меня?»

«…. Филиппов день. Эта дата висит, словно Дамоклов, меч над моей головой. Ты обещал, что к Покрову мы разрешим нашу situation, но я не вижу ни единого подтверждения твоим словам. Если ничего не изменится к назначенной тобой дате, я самолично открою тайну и своей семье, и старому князю. Клянусь тебе, я пойду на этот шаг, ибо у меня нет иного пути».