ЕВАНГЕЛИЕ ОТ КРЭГА - Ольга Ларионова

Ничего подобного. Их сразу же развели по отдельным комнатам, где хоть и были накрыты столы, но один вид дежурного сотрапезника, после каждой перемены блюд поочередно осведомлявшегося: «А здоров ли третий сын аманта ручьевого?» или «А не занемогла ли матушка аманта лесового?», вселял тоску, доводящую до жгучей изжоги, тем более что на блюде с маринованной головой озерного сома ему вдруг почудилась отечная харя лесовой матушки, что окончательно подкосило его аппетит. Блюда уносили нетронутыми (как он догадывался – сперва главе купецких менял, затем поочередно всем рядовым караванным менялам, и уже остатки – стражникам), но вот бурдючок с крепкой ягодной наливочкой он рукой придержал, да так до конца застолья и прикладывался, пока не выкушал до сухого донышка. Ягода была дурманная, и голова наутро трещала немилосердно.

Чтобы проветриться, он пошел вон из гостевальной хоромины и, как нарочно, угодил прямо к шапочному разбору мерзейшей церемонии казни.

На мощенной плитняком площади, которую они вчера миновали в сумерках, не очень-то озираясь по сторонам, было вкопано около десятка столбов разной высоты, и между ними, не касаясь земли, было растянуто то, что когда-то было молодой и стройной женщиной с тончайшей талией, грубо захлестнутой веревками, и длинными волосами, которые, связанные в пучок и вздернутые кверху, не позволяли опуститься голове, как и все тело, покрытой густой синюшной блевотиной тутошнего звероящера. На страшной маске неподвижного лица время от времени вспыхивали ослепительными белками безумные глаза, старательно не тронутые опытными палачами.

В толпе, окружавшей пыточные столбы, то и дело мелькали переходящие из рук в руки лазоревые кругляшки монет – на кон шли последние пропойные денежки, поставленные за или против того, откроет ли обреченная мудродейка еще раз свои поганые очи. Острый взгляд Харра уловил и травяную зелень звездчатых плюшек, имевших хождение в Зелогривье, – это караванная стража не могла пропустить непредвиденное развлечение. Он передернул плечами – вот уж мерзость, какой не бывает на Тихри: позволять солнцу глядеть на муки казнимого. На родных дорогах, конечно, хватает отребья, по которым локки ледяные плачут, но тех хоть спускают в глубокие ямины, подальше от людских взоров, солнечных лучей и милосердных анделисов.

Дикий мир…

Он заметил в толпе Дяхона и кивнул ему: отойдем, мол. Тот понял и начал выбираться. Перед Харром, праздничный наряд которого сразу бросался в глаза, с поклонами расступались, и он направился к озеру, сердитое дыхание которого долетало даже досюда в виде неуловимых для глаза брызг, покалывающих лицо. Харр немного поднялся по склону прибрежной крутой горы и уселся на замшелый валун, чтобы видеть под собой всю бухту, в узкую горловину которой с методичной яростью прорывались озерные волны, чтобы внутри нее уже кротко разбежаться прозрачными аквамариновыми кругами.

Подошел Дяхон и, кряхтя, опустился возле камня на землю – видно, повисшая в воздухе мокреть и пронизывающий ветер не по вкусу пришлись старческим косточкам.

– За что это ее? – не удержался от привычного любопытства вечный странник.

– А, полоумная была, язык за зубами держать не умела. Вишь, нагадала озерному аманту, что тот помрет вскорости. Тот, ясное дело, и ответил: а ты, мол, не дождешься… Вот и не дождалась.

Дикий мир, дикий.

– Что ж он полюбоваться-то не пришел?

– А то! С крыши и глядел. И моховой с луговым там же.

Харр про себя выругался: начальник стражи должен быть наблюдательней.

– А наши купчины где?

– А их еще утресь, как водится, тутошние менялы по домам своим растащили, там улещивают да охмуряют… только наши не таковские, поблажки не дадут. Тут все путем. С большой прибылью будут.

– Почему так? – равнодушно спросил Харр, которому торговые дела, в сущности, были как до светляка поднебесного.

– Дождь-то был тут не то как у нас – все посевы с луговин смыло, волна не дает лодкам на большую воду выходить, а в бухточке много ли наловишь? Вот и выходит, что запасы они быстренько растрясут, а по лихолетью караваны-то не часты. Вот и сообразили наши-то, что ныне горбаней грузить не цацками диковинными, а хлебной мукой да мясом вяленым стоит, и в самую точку попали! А уж чтоб продешевить…

– Ты вот что, – восхищаясь осведомленности и сообразительности собеседника, велел Харр. – Возьми вот три деньги да вечерком, гуляючи, присоседься к кому поболтливее из здешних. Бурдючок сообрази. А между делом проведай, кто из амантов для себя – или для отпрыска своего, в возраст входящего, – невесту приглядывает. Сможешь?

– А то!

– Ну тогда гуляй. – Дяхон проворно не по годам поднялся. – Эй, погоди-ка. Я ведь тут впервой, мне здешние обычаи неведомы. Как ты думаешь: ежели я скину балахон этот гребаный да туфли бабьи – не обидятся?

– Никак нельзя, воин-слав Гарпогар! Кто званием облечен, тот обычаи пуще прочих блюсти должен. Терпи.

Ну, строфион их долбани, долго же они думали, прежде чем такие почести изобрести! И по горкам не полазаешь, и в подземные ходы, как он намеревался, не заглянешь. Сиди тут на свежем воздухе да аппетит нагуливай, вот и всех радостей. Гостевую хоромину местные стерегут, а у его людей и мечи поотбирали, чтоб никаких свар с межозерной стражей по пьяному делу не случилось. Так что и забот никаких.

– Девку бы какую прислали, за казенный счет, – тоскливо проговорил он. Это-то хоть можно?

– А то!

– Ну вот и вели.

Дяхон удалился, а Харр еще долго сидел на ветру, вглядываясь в немилую его сердцу водную даль. Где-то там, на другом берегу озера, должно было бы расстилаться бескрайнее болото, но, если верить рассказам немногих очевидцев, после проливных дождей ни берега, ни болота не было и в помине, одна хлябь плескучая. Это навевало какую-то неосознанную тревогу; может быть, ему следовало возвратиться на то же самое место, где он впервые появился в этом уже начинающем надоедать ему мире? Этого он не знал. И как выбраться отсюда, тоже не ведал. Смутное ощущение, что это произойдет как-то помимо его воли, у него теплилось – его сюда переправили, значит, и забота о том, как назад ворочаться, не на нем, а на принцессе чернокудрой и своенравной сверх всякой меры. Только б она про эту заботу не позабыла…

А может, и по-другому все сложится.

Когда он вернулся к себе в гостевую хоромину, заказанная девка была уже на месте, не по-здешнему темнокожая и неохватная в бедрах под стать Махиде. Не иначе как Дяхон расстарался, сам выбирал. Стол был также накрыт, и застолье потекло не в пример вчерашнему: после каждого блюда – остановочка. А потешившись – опять к столу да чашам немерным. Где-то за полночь он, умаявшись, ненадолго заснул, а открыв глаза, обнаружил, что она сидит, поджав ноги, на постели и при слабом трепете светильников на рыбьем масле (запах которых был единственным, что отравляло ему сегодняшнюю ночь) разглядывает его чуть ли не благоговейно.