Материалы биографии - Эдик Штейнберг

В молодости он не спился исключительно благодаря Гале – скажем это прямо. Без Гали Эдик слишком быстро сгорел бы. И слишком рано. Она спасла его – и как художника тоже, – сделала его жизнь более размеренной, не такой саморазрушительно-удалой. Галочка, как звал ее Эдик, была его ангелом-хранителем, занималась всеми административными и бытовыми вопросами, всем, лишь бы избавить мужа от забот, лишь бы он мог полностью посвящать себя искусству. Она окружила его любовью, как коконом. Из супруги, ближайшего советника и друга она, однако, при необходимости превращалась в телохранителя или в сиделку, а из сиделки – в гостеприимную хозяйку. И могла высказать свои мнения, ну… как сказать? Да‐с!.. Прямо!

Галя всю свою жизнь посвятила Эдику. Они были удивительной парой, не мыслили жизни друг без друга и учились друг у друга. Словом, иначе и не скажешь: они стали единым целым. Связаны навеки, всегда вместе, Эдик и Галя.

ЭДИК ШТЕЙНБЕРГ – ЖИВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Искусство Эдика сопровождает мою жизнь вот уже на протяжении более чем тридцати лет, – именно столько времени прошло со дня нашей первой встречи с ним и Галиной Маневич на ставшей легендарной выставке неофициального искусства, проводившейся в Москве на Малой Грузинской в мае–июне 1978 года. Нам с женой была с первого момента очень симпатична эта пара с сияющими глазами, и с тех пор нас связывает прочная дружба, сохранившаяся и после, увы, столь ранней кончины Эдика.

Мы неоднократно приезжали к ним в Москву и в Тарусу, а позднее бывали и у них дома в Париже, в последний раз в связи с великолепной выставкой в галерее Клода Бернара (Claude Bernard) в Париже в 2009 году. Когда мы во второй раз приехали в Москву на четыре года с дипломатической миссией, мы, естественно, с большой радостью организовали выставку произведений Эдика в посольстве Австрии в Москве в рамках программы «Музыка и живопись», для которой предоставили шедевры из своих коллекций и российские банки. Таковы наши личные отношения с Эдиком и Галей.

Мне несложно говорить об искусстве Эдика, если допустимо абстрагироваться от объективных факторов оценки, от вопросов интеграции в российское и европейское искусство, от материализации влияний на него и его влияния, от сравнения и типизации. Это дело знатоков искусства; я же всего-навсего дилетант, который именно потому, не будучи обремененным обязанностями экспертизы, и может себе позволить иметь собственное мнение. За прошедшие годы я прочел много написанного мудрыми комментаторами, будь то об их толковании метафизической живописи Эдика, о любимых Эдиком Рублеве, Моранди и Малевиче, о прямых и обратных перспективах русского минимализма или о жизни Эдика и его семьи на протяжении десятилетий советской эпохи. Все это я пытался вплести в мое собственное понимание искусства Эдика. Но написанное мной представляет собой, в принципе, лишь впечатления человека со стороны, живущего в окружении картин Эдика и вновь и вновь замирающего перед ними, углубившись в содержащееся в них послание, причем все это с чувством неповторимой радости.

Я хотел бы ограничиться на отражении значения творчества Эдика для меня лично, того, какое воздействие оно оказывает на меня сегодня. Источником тому личные встречи в прошлом являются в меньшей степени, как бы ни были живы в памяти многочисленные разговоры с ним и Галей; при этом я не могу утверждать, что я всегда полностью проникался размышлениями Эдика. Со временем полотна несколько отдалились от своего создателя и, так сказать, объективировались, как это, наверно, присуще любому виду искусства. Они допускают независимость интерпретации и точек зрения, которые, возможно, подчас представляются подлинным знатокам более чем субъективными, смелыми и «непрофессиональными». Однако свобода искусства подразумевает, в конечном счете, и свободу смотрящего.

Я хочу исходить из картин, находящихся в настоящее время в моей венской квартире и сопровождавших меня ранее в бесчисленных переездах из страны в страну, являющихся неотъемлемой частью жизни дипломата. Подчас наши гости лишь поверхностно воспринимают коллекцию как элегантное настенное украшение, богатый разнообразием декор, а также как документацию события «Россия», осознаваемого каждым, независимо от того, провел ли он там годы и готов ли был открыться атмосфере этой многообразной страны. Для меня же эти полотна являются верными и незаменимыми спутниками, освежающими мой взгляд, будоражащими мои мысли, вдохновляющими и радующими меня. Я хочу рассказать об этом на примере повседневной жизни в квартире.

С самого утра при выходе из спальни меня приветствуют «Куклы», маленькая гуашь на картоне (год написания не указан). Сияние цветов помогает мне окончательно проснуться, а изображение двух отвернувшихся друг от друга и глядящих в разные стороны головок и лиц вопрошает, куда я должен обратить сегодня свой взгляд, в идеальном варианте, альтернативно. Изображен ли на гуаши двуликий Янус, двойник, перевертыш? В любом случае картина заставляет задуматься о том, что все может сложиться совершенно не так, как представляется отдельно взятой голове; точка зрения может располагаться в двух совершенно разных позициях, подчас одновременно, что подтверждает и современная физика. Возможно, Эдик мог смотреть в мир подобных призрачных феноменов.

После побудки «Куклами» я прохожу мимо одного из масляных полотен Эдика («Композиция, 1971»), не только занимающего особое место в его творчестве, но и выполненного в необычном формате 150 × 65. Сюжет – некое подобие песчаного пляжа со множеством странных, похоже, случайно оказавшихся там предметов самых различных форм. Однако и именно в этом заключается магическое очарование полотна, взгляду внимательного наблюдателя открывается совершенная гармония этих по сути несовместимых предметов, противоположных по своим цветам и формам, как ответ на все вопросы. В конечном счете все сливается в уходящую за линию горизонта загадочность, которую можно воспринимать с чувством легкости, без навязчивого желания вникания в суть.

В прилегающей гостиной меня встречают два расположенных на противоположных стенах крупномасштабных полотна, безмолвная сила убеждения которых определяет атмосферу помещения. Они типичны для периода творчества Эдика, характеризующегося особенной динамичностью и креативностью, когда он превратил стиль, ставший определяющим для труда всей его жизни, в высокое искусство, возможно, с учетом особенностей того времени, забегая вперед в надежде на оттепель в закостенелой официальной культурной политике СССР.

На одной из картин («Композиция № 2», 1978) изображено подобие лежащего черного полумесяца, из кончиков «рогов» которого выбрасываются короткие разноцветные прутики, доходящие до края картины; у того же кончика катится шар, будто намеревающийся прыгнуть с трамплина, но натыкающийся на непреодолимое препятствие. Эта конструкция из линий и окружностей, в сдержанных цветовых тонах создает вакуум пространства изображения. По полотну расползается пустота как приглашение фантазии отправиться в путь в поисках своей цели. Эдик в совершенстве владеет широким и легким жестом, приглашающим смотрящего отправиться вместе с ним в путешествие по космосу, сочетающему в себе бесконечность и надежность.

Также и вторая крупномасштабная картина («Kомпозиция, 1976») является для меня призывом в дорогу. Что на ней изображено? Опять-таки лежащий полумесяц, над которым возвышается белый парус, а над ним – также треугольные фигуры, устремленные в вышину в исполненной фантазии и радости атмосфере. Эта, судя по всему, нестабильная конструкция удерживается каким-то чудом и напоминает судно, стремящееся выбрать свой курс вопреки ветру и волнам. Различные геометрические формы, теснящиеся в центре полотна, оставляют большие участки свободными. Уравновешенность достигается не за счет баланса форм и цветов, она зарождается во взгляде смотрящего на основе деликатной композиции различных элементов с загадочными координационными системами. Я полагаюсь на судно, даже осознавая, что у штурвала стоит и Его Величество Случай.

И, наконец, в кабинете меня встречает одна из более суровых работ Эдика, также «Kомпозиция, 1978». Она определяется исполненной силы вертикальной чертой, проходящей по всему полотну, разделяющей картину на две неравные части и вливающейся в образование из кристаллических форм, игриво оживленное несколькими летящими разноцветными штрихами. Это картина, требующая бескомпромиссного сосредоточения и упорядочения мыслей. Вертикальная черта может превратиться в горизонтальную, взлетную полосу для идей, оставляющих позади прочную основу и бремя предосторожностей во имя сохранения равновесия, но остающихся, тем не менее, под контролем. Это картина подвизаний равнины, противоположность космическому приглашению описанных ранее полотен. Но Эдик – не бухгалтер и не физик-статик. Поэтому среди жестких, прямых линий затесались отдельные, уже упомянутые, мягкие, игривые, разноцветные, подобные бабочкам, штрихи. Возможно, это мосты, наводимые «геометрией» Эдика с его церебральным подходом к миру природы. Она не является центральной темой искусства Эдика, по крайней мере картин моей фрагментарной коллекции.