Волчья хватка. Волчья хватка – 2 (сборник) - Сергей Алексеев

И вновь зажег сварочную дугу.

Ражный отошел в сторону, проморгался от схваченных «зайцев» и заметил еще одно зарево. Прыгая по трубам, он добрался до сварщика и без всяких сорвал с него маску. На красной и хорошо подкопченной роже возникло недоумение.

– Верни Молчуна! Башку оторву!

И этот был невыносимо похож на Героя, но разинул черный рот и заорал:

– Тебе чего, мужик?! Не видишь, на рекорд иду?! Ходят тут, бездельники!..

– Витя, ты меня узнаешь? – попытался он заглянуть в глаза.

– Кого узнавать-то?!

– Меня!.. Мы же с тобой… сегодня днем встречались!

– Ну, блин! Какие-то полудурки тут еще ходят! – возмутился тот. – Я варю. Видишь, варю!!

Тогда он отскочил в темноту и огляделся. По всей нитке газопровода сверкали огненные сполохи, напоминая тяжелый оборонительный бой против незримого противника. К следующему сварщику, соединяющему трубы в плети на бруствере траншеи, Ражный зашел спереди, вырвал огненное жало и сдернул маску.

– Витюля?!

– Ну? – испуганно затрепетал он.

– Где Молчун?!

– Какой молчун?..

Ражный врезал ему слегка, но между глаз. Сварщик рухнул в траншею, заполз под трубы.

– Не знаю!.. Не убивайте! Ничего не знаю!..

– Ты же Витюля?

– Ну я Витюля…

– Верни волка! Куда ты спрятал его? Опять в свою каморку?

– Я электроды брал, волка не брал, – уже откровенно заревел сварщик.

Герой даже в самые трудные времена не был таким плаксивым и жалким. Ражный понял, что в очередной раз ошибся, однако почувствовал, как начинает обрастать шерстью.

– Прости, брат, – сказал он в траншею и пошел вдоль нее.

У остальных он ничего не спрашивал и тем более никого не бил – просто срывал маски и смотрел в лицо. Создавалось ощущение, что Герой размножился и вершит трудовой подвиг.

– Витюля?! Герой?! – напоследок безнадежно крикнул он, и голос, усиленный трубой, разнесся на многие версты, однако никто не услышал – не погасла ни одна электрическая дуга. Или не хотел слышать…

Назад Ражный шел по дороге и все еще не оставлял надежды найти Молчуна, озирался по сторонам, бросался на каждое движение в траве и кустах, но видел то вспугнутого зайца, то бродячую собаку или жирного, неспособного летать ворона…

Он сразу же направился к холмам, на которых обитали Ослаб и Пересвет. Душа была настолько переполнена острыми, сильными чувствами, что он без всякой подготовки в любое мгновение мог воспарить нетопырем, и приходилось время от времени приземляться, дабы не потерять опоры под ногами. Бывший дом Гайдамака он обогнул стороной, по полю, однако едва приблизился к подножию холма, заметил, как мелькнула в молодом дубовом подросте серая молния, закричал:

– Молчун! Молчун!..

Он достиг леса, и в этот миг из-за крайнего дерева вышла суженая, несмотря на то, что окончательно рассвело, держала в руках зажженную свечу.

– Здравствуй, – подняла огонь над головой, будто освещая Ражного. – Что же ты вчера постучал и ушел? А я ждала…

Он вздрогнул при ее появлении, и дрожь эта помимо воли оторвала от земли.

Оксана сделала два шажка к нему, посмотрела в лицо.

– Ты все такой же, красивый… А я? Неприглядная стала? Испугался?

Она расцвела и стала прекрасной. И одновременно недостижимой.

– Почему ты ходишь днем со свечой? – спросил он то, что пришло в голову.

– Все время зябну и греюсь от свечи, – вдруг погрозила пальцем. – Не хитри! Не об этом ведь спросить хотел… Ладно, молчи, не спрашивай, а меня послушай. Не ходи к Ослабу! Он с тобой говорить не станет – сразу слово свое скажет и в руки опричников отдаст. Ждут тебя уже в Судной Роще! И казнь определена!.. Поворачивай назад и ступай бродяжить по миру.

– Благодарю за совет, – вымолвил Ражный, ощущая, как льется из глаз ее неизбывная печаль. – Но я взглянуть на него хочу. Хочу услышать его слово.

– Казнить тебя станут! За что, ты сам знаешь. И не надейся, не услышит тебя Ослаб на судилище! Не примет оправданий. Забьют в вериги, отправят в Сирое Урочище до скончания дней! Цепи на тебя заготовлены, в кузнице лежат… Помнишь, где ты подкову мне выковал? – Она достала подкову. – Не принесла она счастья… Послушай же на этот раз, не ходи в Судную Рощу.

– Как не пойти, если сам Ослаб позвал? Может, и не доведется более посмотреть на него…

– Вижу, идешь-то не любопытства ради…

– Не из любопытства.

Она погрела руки над свечой, вздохнула вдруг по-девичьи легко.

– Коли так – иди. Заковывать в вериги ко мне приведут. А я заклепки поставлю тонкие, из плохого железа. Порвешь их и уйдешь, когда вздумаешь…

– Вот за это спасибо. – Ражный потянулся к ее руке, но Оксана дернулась и чуть не погасила свечу.

– Не прикасайся ко мне!.. Иначе я выпью твою силу. А она тебе еще понадобится…

18

Само существование Ослаба, сама фигура этого старца была, пожалуй, самой таинственной, сакральной частью Сергиева воинства. Некоторые вольные араксы, ведущие более мирской, бытовой образ жизни, никогда с ним не встречались и закономерно считали его некой притчей, мифом, символом, которого нет на самом деле, что он – сосредоточение мудрости, своеобразный духовный канон, по которому полагается жить защитнику Отечества и с помощью коего воспитывать новое поколение. Он носил не имя, данное от рождения, а титул, как и Пересвет, и потому казался слишком отстраненным и далеким, но все отлично знали и толковали этот титул – Ослаб (с ударением на последний слог), и означал он ослабленного человека. Разумеется, физически ослабленного, для усиления другой ипостаси – духовной.

Считали, что Ослаб, как традиционный соуправитель Засадного Полка, появился при Сергии Радонежском, который лично и через учеников своих собирал иноков в воинские монастыри – не простых крестей, черносошенных смердов, не богатырского телосложения людей, а иных – дерзких, ярых, своевольных, среди которых были всякие, большей частью лихие разбойники, по природе своей обладающие воинским духом и удалью. Ему не нужны были смиренные молельники, боязливые и робкие перед жизнью и Богом, напротив, и потому, дабы испытать их возможности, а потом привести к чувству, требовался духовный полководец, способный пробудить в них не силу, коей было в избытке, но Ярое сердце. Так вот, преподобный испытывал найденных и приведенных в монастыри послушников с помощью слабосильного, но досужего умом старца Ослаба (более известного, как Ослябя), который ведал способ достижения высшей духовной власти в умерщвлении плоти.

Но не тот способ, что был известен в то время, пришедший вместе с христианской верой из Византии – долгим, чаще всего, безуспешным смирением плоти через посты, лишения и молитвы; иной, более древний, уходящий корнями в скифские времена, в библейский период, когда еще знали и на себе испытали силу и мужество северного народа Магога – народа, еще не утратившего образ и подобие Божье.

Никто не делал специальных изысканий в этом направлении, однако существовал огромный, внутренний фольклорный пласт, отчетливо доносящий истоки происхождения традиций, впрочем, как и происхождение родов, обычаев и нравов, строго соблюдаемых в воинстве.

Мать Ражного была из мирских женщин, хотя не совсем и так, поскольку вела свой род от старообрядцев никонианского раскола, причем принадлежала к толку истовых, верных своей вере и упрямых людей, не признающих никакую власть, кроме Божьей. Из этого толка араксы брали невест, чтобы освежить кровь, и отдавали своих девственниц за староверов с той же целью. Ражный не помнил матери вообще; она умерла во время родов, что случалось с мирскими женами араксов не так редко, ибо родить богатыря весом до шести килограммов безболезненно могли лишь родовитые дочери поединщиков. А вскормила и воспитала его вторая жена отца – Елизавета, пришедшая из рода крестей. Она знала тысячи сказов, баллад и сказок о Сергиевом воинстве, и не только о нем; и слушать ее было интересно что в двух-, что в двадцатилетнем возрасте. Так вот, судя по этим преданиям, Ражный сделал вывод, что такое явление, как Ослаб, восходит к древним скифским временам, ибо оно полностью отождествляется с Гогом – князем северного богатырского народа Магог. Во всех сказках о военных походах этого народа на восток его князь Гог был ослабленным по особому ритуалу: ему распаривали руки и ноги в «немтыре» – горячем отваре травы, от которой немели, становились бесчувственными мягкие ткани, после чего он сам подрезал себе сухожилия, и так, чтобы оставалась возможность передвигаться, ездить на коне, совершать руками нехитрые действия. Но нельзя было владеть ни мечом, ни другим оружием, ни даже ударить кулаком. Если сухожилия срастались и крепли, то князь подрезал их снова или слагал с себя верховную власть. Когда же они рвались, Ослаб был обязан сложить свои полномочия, и не по причине своей неподвижности; разорванные сухожилия означали, что духовный управитель управлял не только словом…